Константин Соловьев - Америциевый ключ
Удивительно, ее слова достигли цели – Бруттино оскалился.
- Если геноведьма столь глупа, что по доброй воле и безоружной является к врагу…
Короткая усмешка Греттель показалась Ганзелю ледяной.
- Кто сказал, что я безоружна? – осведомилась она, вытягивая в стороны пустые руки, - Я же геноведьма. Мне нет нужды в набитой порохом палке. Есть оружие куда более эффективное. И куда более невзрачное.
Бруттино подобрался. Несмотря на то, что он был лишен мышц и сухожилий, Ганзелю показалось, что деревянный человек настороженно сжался. Несмотря на то, что ствол мушкета все еще упирался в живот Ганзеля, было видно, что он почти мгновенно сможет развернуться в сторону Греттель и изрыгнуть из себя пулю. Но Бруттино отчего-то медлил, не стрелял.
- Любопытно, - процедил он сквозь зубы, - И что же вы можете мне предложить?
Греттель коротким движением запустила руку за пазуху камзола. Когда рука показалась обратно, Бруттино издал лишь короткий сухой треск, напоминающий человеческий смешок. В бледной руке Греттель был не пистолет, не кинжал, не самодельная бомба, а всего лишь крохотная, отливающая серебром, пробирка. Почти неотличимая от тех тысяч пробирок, что лежали в саркофаге.
- Оружие истинной геноведьмы… Ну и что же это? Генетически-модифицированная лихорадка? Проказа? Особенный вид холеры? Вы ведь не из тех, кто разменивается на мелочи, верно?
- Ты не человек. Значит, для тебя безвредны все человеческие болезни.
Бруттино одобрительно кивнул.
- Резонно, сударыня геноведьма. Так значит, не болезнь? Значит, что-то другое? Какой-то микроскопический пожиратель древесины? Порода особенных термитов? Это было бы интересно, но тоже неразумно. Вы ведь не думаете, что я позволю вам кинуть в меня эту склянку? Мои реакции куда быстрее ваших, человеческих, и у меня оружие, вам ведь не надо об этом напоминать? Так что ваш план неразумен, с какой стороны ни взгляни. Удивительная беспечность для столь опытной геноведьмы, неправда ли?
- Тогда почему ты не стреляешь?
Бруттино усмехнулся.
- Вам так не терпится разделить судьбу брата?
- Забавно, - задумчиво произнесла Греттель, все еще держа крохотную пробирку зажатой меж пальцев. Несмотря на то, что жидкость, содержавшаяся в ней, была прозрачной, как вода, Ганзель не мог не ощутить явственной ауры опасности. Любая пробирка в руках геноведьмы может стать страшнее, чем эпидемия чумы или генетическая бомбардировка, - Ты научился делать вид, будто твоя необычная природа делает тебя лучше людей. Что ты ничуть им не завидуешь, напротив, презираешь, как нечто, стоящее несоизмеримо ниже в эволюционной цепочке. Но при этом ты лжешь себе. В тебе слишком много человеческих качеств, выработавшихся с годами. Ты куда больше человек, чем можешь себе признаться. Знаешь, как называется то, что ты сейчас ощущаешь? Боязнь неизвестности. Нам, людям, очень хорошо знакомо это чувство.
Бруттино прицелился в нее из мушкета. Если бы он стоял на полшага ближе к Ганзелю, это можно было бы назвать удачным стечением обстоятельств. Но Бруттино никогда не забывал об опасности и обладал отличным чувством дистанции. Ганзель знал, что не успеет даже прикоснуться к нему.
- Меньше слов. Что в пробирке?
- Генозелье. Изготовленное по моему собственному рецепту.
- И в чем же проявляется его действие?
- Оно превращает деревянных кукол в людей.
Воцарившееся молчание показалось Ганзелю мучительным, гнетущим. Это было молчание трех человек, каждый из которых сейчас о чем-то напряженно размышлял. И то, один из этих троих не был человеком в полном смысле этого слова, а другой был лишь частично.
- Вздор, - наконец хрипло произнес Бруттино, - Примитивная ловушка.
- Нет. Оно реально и вполне действенно. Конечно, у меня не было возможности провести полноценные испытания, ведь ты единственный деревянный человек на свете. Но я думаю, что оно сработает как надо.
Ганзель почувствовал, что его собственное горло делается сухим, точно было создано не из мягких человеческих тканей, а из хорошо просушенного дерева.
- Сестрица… - негромко сказал он, - Но ведь ты говорила, что это невозможно?
Греттель устремила на него взгляд вечно-задумчивых прозрачных глаз.
- Я не говорила, что это невозможно, братец. Я говорила, что это возможно лишь гипотетически. Есть разница.
- Но ты говорила, что потребуются годы!..
- Да, - легко сказала она, - Но у меня получилось… немного ускорить программу.
Он вспомнил, как двумя днями раньше Греттель вошла в каморку папаши Арло, забыв постучать – выжатая, бледная сильнее обычного, с темными пятнами под глазами. Она знала уже тогда, осенило его. Проклятая скрытность всех геноведьм! Уже тогда держала за пазухой крохотную склянку с прозрачной жидкостью!
- Да, братец, - произнесла Греттель неожиданно ясным голосом, - Я синтезировала это зелье не вчера. Не хотела тебе говорить. Думала использовать его как последний козырь, если возникнет необходимость. Кажется, она возникла.
Бруттино не отрываясь глядел на склянку в ее руке. Уродливая деревянная статуя с мушкетом оставалась без движения, но глаза ее горели ровным огнем.
- Значит, хотите предложить мне сделку?
- Вроде того. Одна склянка в обмен на несколько сотен других, - свободной рукой Греттель указала на россыпи крошечных стеклянных цилиндров, упакованные в котомки и все еще лежащие внутри прозрачного саркофага, - Мне кажется, не самая плохая сделка.
Бруттино хохотнул.
- Она слишком запоздала. Спроса больше нет.
- Ты хотел стать настоящим человеком, - жестко произнесла Греттель, - И это единственная на свете вещь, которая сможет исполнить твое желание. Бери.
Она держала пробирку в вытянутой руке. Но Бруттино не сделал шага навстречу. На пробирку он смотрел заворожено, как на что-то невероятно опасное и, вместе с тем, прекрасное.
- Поздно, сударыня геноведьма. Когда-то я и в самом деле желал стать человеком. Наивное, глупое желание. Мне казалось, что все мои беды оттого, что природа дерева так далека от природы человека. Что стоит устранить это отличие, и мир примет к себе недавнего деревянного мальчишку, выделит ему лучшую участь, признает за своего. Я был слишком юн и глуп, слишком плохо знал то, что вы называете человеком.
- И ты отказался от своего желания?
Бруттино медленно кивнул, голова качнулась на хрустнувшей шее.
- После того, как вашими стараниями оказался в «Театре плачущих кукол». Возможно, со стороны он выглядел жалкой деревянной сценой под управлением старого мерзавца, но он послужил мне хорошей школой. Куда лучше любой той школы, куда мог бы устроить меня папаша Арло. Я много вынес из нее. Я не узнал, что такое боль или страх, но я стал понимать, что такое человек. Бесконечно омерзительное, уродливое, трусливое и кровожадное существо. Каждый раз, когда мне приходилось разорвать какого-то бедолагу на части, люди в зале ревели от возбуждения. И они любили меня. По-своему, конечно. За то, что я могу причинять боль.
- Ты…
Он не дал ей прервать себя.
- Я – деревянная кукла и счастлив ею оставаться. Нет ничего отвратительнее человеческой участи. Вы, люди, жалуетесь на генетические болезни и увечья, даже не замечая того, что вы сами – наиболее уродливая и тлетворная жизненная форма. Вы думаете, что судьба мстит вам, испражняясь в ваш разлагающийся генофонд, но это не так. Она всего лишь заставляет вас эволюционировать, принимая свои естественные черты. Вы – смертоносные паразиты, сперва уничтожившие все прочие биологические виды и теперь принявшиеся за самих себя. Я никогда не буду человеком и рад знать, что человечество обречено идти путем генетического упадка, до тех пор, пока не выродится в нечто совершенно несуразное. Пока вы не примете тот единственный облик, которого по-настоящему заслуживаете! И не считайте меня чудовищем. То, что произойдет завтра в Вальтербурге, будет всего лишь ускорением эволюционных процессов. Скопленная вами генетическая дрянь попросту ускорит ваше путешествие на несколько сотен лет. Так что я лишь сыграю роль катализатора…
Ганзель впервые слышал, чтоб Бруттино говорил так яростно и эмоционально. Прежде он казался ему равнодушной деревянной статуей, созерцающей мир своими янтарными глазами, так же безразлично, как дерево может наблюдать за сидящими на его ветвях птицами. Теперь же он видел другого Бруттино. Исполненного кипящей злости настолько, что казалось странным, как его деревянная кожа еще не начала тлеть.
Но тирада не произвела на Греттель никакого впечатления. Она махнула зажатой в пальцах пробиркой, и от Ганзеля на укрылось, как глаза Бруттино дернулись, провожая ее неотрывным взглядом.
- Значит, отрекаешься от человеческой судьбы? Твое последнее и окончательное решение? Учти, другой порции не будет, это зелье существует в единственном экземпляре.
- Отрекаюсь и проклинаю, - почти торжественно произнесла деревянная кукла.
