Николай Чадович - Дисбат
– Почему же… было бы желание. Есть такие бесы, что по воде ходят аки посуху. Но в общем-то это мысль здравая. По крайней мере, нос к носу ты ни с кем из наших кровососов не столкнешься.
– Вплоть до мельничной плотины, – уточнил Синяков, хорошо запомнивший многие особенности этого возникшего из небытия города.
– За плотиной уже и улиц почти нет. Если сумеешь туда добраться, считай себя в безопасности. В относительной, конечно.
Пристрастия к плотницкому искусству Синяков никогда не испытывал (а что уж говорить о Шишиге, который вообще никогда пальцем о палец не ударил), однако сумел все же соорудить некое подобие плота, основными материалами для которого послужили снятые с петель двери сарая и несколько звеньев дощатого забора.
– Ну что, прощаться будем? – сказал он, вступая на свое утлое плавучее средство.
– Успеем еще, – ответил Шишига. – Ты плыви себе, а я на всякий случай рядом по бережку пройдусь. Мало ли что…
– Одного я не пойму, – после нескольких неудачных попыток Синяков все же отчалил от берега. – И что ты обо мне так радеешь? Я человек, ты бес, и знакомы мы всего ничего.
– Глянулся ты мне, наверное… Хочешь, буду твоим духом-покровителем? Если, конечно, я вернусь в преисподнюю, а ты сумеешь добраться до срединного мира.
– А как же твой полярник?
– Боюсь, уже не застану его в живых, – печально вздохнул Шишига. – Очень уж он всегда на свой фарт полагался. Мог без парашюта из самолета выпрыгнуть… Сколько у меня забот с ним было! Один он – как ребенок, которого забыли на краю пропасти.
– Спасибо за предложение, – Синяков даже растрогался. – Да только у меня уже есть покровитель. Мы с ним даже лично знакомы.
– Это крайне редкий случай.
– Сам знаю. Считай, что мне повезло.
Никакого течения на реке, можно сказать, не было, что подтверждала галоша, плававшая на ее середине (другая галоша, парная, валялась на берегу, примерно на одной линии с первой). Однако Синяков заранее запасся длинной жердью, которой сейчас энергично отталкивался от илистого дна. Шишига двигался по суше параллельным курсом, время от времени делая крюк, дабы обойти очередное топкое место.
Вскоре выяснилось, что берега Свиристелки не так уж и пустынны, как это казалось вначале. Немало самых разных бесов слонялось по ним, а один, зайдя по колено в воду, даже пытался добыть острогой рыбу, которая в соответствии с законами этого мира также являлась материализовавшимся исчадием преисподней.
Бесы с любопытством поглядывали на Синякова, смело рассекавшего водную гладь, но на таком расстоянии признать в нем человека не могли.
Сложности обещали возникнуть во время прохождения под мостом. Синякову помнилось – река там настолько мелела, что ее могла перейти вброд даже кошка. (Впрочем, еще неизвестно, тень какой Свиристелки материализовалась в Пандемонии – современной или той, что текла в этом русле много веков назад).
Вот так и получилось, что, занятый исследованиями речного дна, Синяков проморгал другую, куда более серьезную опасность. Прямо посреди центрального пролета моста, небрежно облокотясь на чугунные перила, стояла та самая цыганка, с которой недавно столь непочтительно обошелся Дарий.
– Куда путь держишь, милок? – осведомилась она скрипучим голосом. – Если удачу ищешь, так она совсем в другой стороне.
Синяков от неожиданности едва не выпустил шест.
– Тьфу ты, напугала! – в сердцах вымолвил он.
– Отчего же ты вдруг таким пугливым стал? – деланно удивилась цыганка. – На пару-то с Пастухом ого-го каким козырем выступал!
Сообразив, что речь идет о Дарии, Синяков с глухим раздражением подумал: «Вот кому на клички везет! Он и Архангел, он и Пастух!»
– А еще Фюрер! – добавила сверху проницательная цыганка. – И Пугало!
В ее фальшиво-ласковых речах ощущался подвох. Надо было как можно скорее уплывать отсюда, но доски плота уже скрипели о мель.
– Не понимаю, о чем вы говорите, – вымолвил Синяков, изо всех сил налегая на шест.
– Да все о том же… Понял теперь, как туго приходится тем, кто не знает своего истинного пути? Давай лучше я тебе погадаю. Всю правду скажу. Глаза на жизнь открою. Из слепого кутенка сразу в зоркого сокола превратишься.
– Я бы и рад, да заплатить мне нечем, – ответил Синяков. – Бедность одолела.
– Так уж и нечем! – лукаво прищурилась цыганка. – Слыханное ли это дело, чтобы баба с мужиком, а человек с бесом расплатиться не могли!
– Это вы про кровь, что ли? Так у меня ее уже прилично выпили. Самому не хватает.
– Мне совсем чуток. Один глоточек всего. – Цыганка, сблизив большой и указательный палец, показала, сколько именно человеческой крови ей требуется.
– Тогда спускайся сюда, старая карга! – не выдержал Синяков. – Здесь и поговорим!
– Зачем такие сложности! – жеманно ухмыльнулась цыганка и вдруг выбросила вперед обе руки.
С кончиков всех ее пальцев, словно пули, сорвались грозно жужжащие насекомые, но на этот раз не зеленые падальные мухи, а златоглазые слепни-кровососы. Прежде чем Синяков успел хоть что-нибудь сообразить, десять острейших стилетов вонзилось в его тело. Ощущение, которое он при этом испытал, можно было сравнить разве что с ударом электрического тока. Едва Синяков успел прихлопнуть парочку крылатых разбойников, как цыганка повторила свой прием, а затем стала выбрасывать слепней партия за партией. В течение считанных минут он потерял крови больше, чем в проклятом «Бар деле…», где хорошо упитанные клопы ценились выше свежего пива.
Сражаться с таким количеством летающих вампиров было просто невозможно, и, дабы спасти свою жизнь, Синяков прямо с плота нырнул в воду, выбрав, естественно, место поглубже. Это не смутило его врагов. Слепни волшебным образом превратились в крохотных злых рыбок, повадками напоминавших пираний. Когда они всей стаей накинулись на жертву, мутные воды Свиристелки окрасились кровью.
Тут бы и пришел Синякову конец, да выручил верный Шишига. Подкравшись к цыганке сзади, он одним рывком перебросил ее через перила моста – только босые пятки в воздухе мелькнули. Старая стерва, а вернее, бестелесная тварь, материализовавшаяся в столь незавидном облике, не растерялась и продемонстрировала вполне приличные навыки прыжков в воду, однако, на ее беду, этой воды под мостом было, как говорится, курице по колено.
Ил чмокнул, всосав в свои недра то, что осталось от зловредной цыганки – как-никак, а высота моста в этом месте превосходила пятиэтажный дом. Кровожадные рыбки сразу утратили свой боевой задор и как по команде перевернулись брюхом кверху.
Не дожидаясь дальнейшего развития событий (бес, даже разбившийся в лепешку, способен на любые пакости), Синяков навалился на плот и, словно плуг или борону, проволок его через всю мель, в значительной мере состоявшую из пустых бутылок, рваной обуви, пластиковых пакетов, ржавых консервных банок и всякой другой дряни, характерной для рек, протекающих через большие современные города.
– Торопись, пока она не очухалась! – крикнул вслед ему Шишига.
– Спасибо, – отозвался Синяков, вновь оказавшийся на глубокой воде. – За все спасибо! Теперь я твой должник! При встрече рассчитаемся!
– Прощай! – отмахнулся Шишига. – Мы в расчете! Лучше нам с тобой больше не видеться!
Отступив на шаг от перил, он стал менять облик – так медленно и так натужно, что Синяков даже не мог понять, что является конечным итогом этой метаморфозы – птица или рептилия. Что ни говори, а бес он был слабоватый и потому, наверное, столь добрый к людям.
Из-под моста вдруг взмыли вверх зеленоватые щупальца-плети и легко утащили Шишигу в реку – он даже вякнуть не успел. На месте его падения вода забурлила так, словно там дельфин сражался с напавшим на него спрутом.
Конечно, Шишигу было жалко, но Синяков решил, что человеку не стоит ввязываться в разборки между бесами. Стараясь не прислушиваться к тому, что творилось позади, он погнал плот подальше от этого злополучного моста, чьи могучие быки и ажурные арки едва не стали для него могильным памятником.
Дальнейшее путешествие по Свиристелке прошло без приключений, если не считать таковыми тщетные попытки некоего быка (или, если хотите, рогатого и четырехногого беса) догнать плот по берегу. Гонка эта, имевшая цели скорее спортивные, чем охотничьи, закончилась для быка печально. Он с головой провалился в выгребную яму, мистическая тень которой попала в преисподнюю не иначе как из какого-то героического времени, когда все у народа было сообща – и горе, и радость, и отправление естественных надобностей.
Течение постепенно ускорялось, а это означало, что до плотины уже недалеко. Вскоре впереди раздался характерный звук падающей воды, и Синяков стал энергично подгребать к правому берегу. Почему именно к правому, он и сам не мог понять.
Плот причалил к деревянным мосткам в полусотне шагов от бревенчатого мельничного сруба. Раньше Синякову доводилось видеть такие сооружения разве что в этнографических музеях-заповедниках. Поток воды крутил замшелое деревянное колесо, а внутри сруба скрипели жернова. Мельница, как это ни странно, функционировала.
