Юрий Брайдер - Замок ужаса

Замок ужаса

Румбы фантастики

Юрий Брайдер, Николай Чадович

Мертвая вода

Сначала была только боль — огромная, черная, вечная. Все его естество, казалось, целиком состояло из этой боли. Он различал десятки ее оттенков, она пульсировала в каждом нерве, в каждой клетке, она жила вместе с ним, то собираясь в один непереносимо мучительный комок, то кипятком растекаясь по всему телу. Была боль, которая будила его, вырывая из омута небытия, и была боль, которая ввергала в состояние, мало отличимое от смерти.

Потом появился свет — тусклый, красный, сам по себе ничего не значащий. Время шло, свет постепенно разгорался, а боль мало-помалу стихала.

Однажды он очнулся от воя — гнусного, протяжного, монотонного. Так могла выть только самая примитивная, обделенная всякими признаками души тварь, к примеру — раздавленный дождевой червь, если бы природа наделила его вдруг голосом. Звук то усиливался, то угасал, и казалось, ему не будет конца. Вой досаждал сильнее боли, гнал прочь спасительное забытье, сводил с ума. Не выдержав этой новой пытки, он закричал, вернее, попытался закричать. В заунывном глухом вое возникли истерические взвизгивания, и он понял, что вой этот принадлежит ему самому.

В красном тумане над ним шевелились огромные неясные тени. Изредка он слышал голоса — гортанные, гулкие, непонятные. Он ощущал чьи-то прикосновения. Иногда они приносили сладостное облегчение, иногда после них боль взрывалась ослепительным фейерверком.

Понемногу он познавал окружающий мир и самого себя. Ему стали доступны новые чувства — голод, жажда. Он различал свежий терпкий запах трав, составлявших его жесткое ложе. Он знал уже, что прозрачный, сверкающий предмет, похожий одновременно и на пламя свечи и на осколок льда, появление которого всякий раз приносило избавление от боли, называется «шебаут», а горячее красное пятно, с удивительным постоянством возникающее в поле его зрения, имеет собственное имя — «Алхаран». Однако пустая, как треснувший кувшин, выжженная страданиями память все же подсказала ему, что нечто подобное: круглое, горячее, но только не багрово-красное, а золотисто-желтое, — он уже видел где-то, и называлось оно тогда совсем по-другому — «Солнце».

Дождавшись часа, когда боль достигла вполне терпимого предела, он исполнил давно намеченный план: дотянулся до стоящего в изголовье плоского металлического сосуда и напился, — первый раз без посторонней помощи. Он лакал по-звериному, стоя на четвереньках и погрузив лицо в воду, лакал, захлебываясь и отфыркиваясь, лакал до тех пор, пока не уткнулся лбом в прохладное, до зеркального блеска отполированное медное дно, откуда на него в упор глянуло странное, смутное и расплывчатое отражение — черный, как головешка, бугристый шар с висящими кое-где клочьями кожи, огромная дырка безгубого рта, гноящиеся щелки глаз…

Его лечили, кормили, учили говорить и двигаться. Жаркое и сухое лето сменилось ветреной и дождливой осенью. Красное светило перестало всходить над горизонтом, и один долгий период мрака отделялся от другого только краткими мутными сумерками. Его закутали в мягкие звериные шкуры, уложили на плетеную волокушу и повезли куда-то. Дорожная тряска пробудила боль, едва затянувшиеся раны открылись, мир вокруг вновь свернулся, багровым удушливым коконом, в недрах которого билась, хрипела, взывала о помощи его вконец измученная, бренная душа. Тогда из багровой смертной мглы опять выплыл пронзительно-холодный волшебный камень, и костлявая лапа сразу отпустила горло, боль понемногу перетекла куда-то за пределы тела, бред сменился сновидением.

Очнулся он от холода с ощущением бесконечной слабости и еще более бесконечной надежды. Лагерь спал. Ближайший костер выгорел, под его меховой шлем успела набиться ледяная крупа. Буря, разогнавшая тучи, стихла, и воздух словно оцепенел от мороза. Черное небо светилось серебряной пылью, сверкало целыми гроздьями хрустальных подвесок, переливалось россыпями изумрудов, слепило глаза бесчисленными бриллиантами. Таких крупных и ярких звезд, такой могучей космической иллюминации ему еще никогда не приходилось видеть, однако некоторые небесные узоры смутно напоминали нечто давно знакомое.

И тут что-то странное случилось с его памятью — стронулись какие-то колесики, что-то лопнуло, а может, наоборот, соединилось, и он совершенно отчетливо, во всех подробностях вспомнил название этого мира: планета Химера, она же по малому штурманскому справочнику — Лейтен 7896-2…

Зиму они переждали в глубокой карстовой пещере, истинные размеры которой не позволял определить плотный сернистый пар, поднимавшийся от многочисленных горячих источников. Здесь его лечением занялась целая коллегия знахарей и чародеев, на время зимнего безделья оказавшихся, как видно, не у дел. При помощи какого-то отвратительного на вкус зелья его постоянно держали в состоянии полусна-полуяви, когда реальность нельзя отличить от видений, когда чередуются печаль и радость, свет и тьма, взлет и падение, а призраки склоняются над ложем вместе с существами из плоти и крови. Чуткие пальцы касались его век, гладили мышцы, разминали суставы. Многоголосый хор с фанатическим вдохновением шептал, бормотал, выкрикивал непонятные, но грозные и величественные заклинания, и в такт им раскачивались подвешенные на кованных цепях, витых шнурах и кожаных лентах шебауты — всех цветов и размеров, то прозрачные как слеза, то опалесцирующие, как жемчуг. Когда таинство достигало апогея, его тело обильно кропили летучей влагой, от которой мгновенно затягивались воспаленные раны, заживали смердящие язвы, осыпалась гнойная короста.

В самом конце зимы, когда свет красного светила стал на краткий срок проникать в пещеру, он убедился, что на пальцах рук у него выросли ногти, а на голове — мягкие короткие волосы. Однако и после этого он даже отдаленно не стал похож на окружавших его существ — сплошь покрытых густой рыжеватой шерстью гигантов с зелеными, светящимися в абсолютной тьме, кошачьими глазами.