Валерий Волков - Блатные из тридевятого царства (СИ)
-- И я! И я! -- послышалось с разных сторон.
Спрос превышал предложение. Я забрался на телегу, задвинул за спину Евсея и громко произнес:
-- Объявляется аукцион. Желающие участвовать в торгах вносят в кассу по три рубля, залог не возвращается, товар забирает тот, кто предложит хоть на копейку больше. Касса -- я!
Желающих сыскалось семь человек. Наша казна пополнилась на двадцать один рубль. Торги начались. Первым на четырех рублях сдался крестьянин в латаных штанах, через пятьдесят копеек отскочил вертлявый приказчик, пятеро оставшихся купцов не мелочились, всякий раз накидывали по рублю. Началась борьба кошельков, наши огурцы и помидоры их уже не интересовали. В финал вышли розовощекий и лысый. Ставка поднялась до двадцати пяти рублей.
-- Все одно перебью! -- наматывая золотую цепь на кулак, брызгал слюной купец, предложивший начальную цену. -- Не имеется у тебя таких средств!
-- А двадцать семь рублей не хочешь! -- орал лысый, от напряжения пощипывая бороденку. -- Ты что ли мои капиталы считал!
Как купцы не тужились, случилось так, что на тридцати рублях у обоих закончилась наличность. Победу одержал розовощекий, присовокупив к деньгам золотую цепь. Подоспевшие грузчики быстро растащили с телег корзины, торговцы с чувством выполненного долга разбрелись по делам. Улучив момент ко мне подскочил вертлявый приказчик.
-- Объясни, родимый, -- взмолился он, -- как так вышло -- пришли ругаться, а скупили весь товар втридорога? И главное -- все счастливы. Пять лет торговать учусь, а про такое не слыхивал.
-- Не надо жадничать, -- честно ответил я.
Решая коммерческие вопросы, я совсем забыл про Кондрата Силыча, а время поджимало, солнышко за городскую стену перевалило. В авральном порядке занялись экипировкой Дембеля. Федор раздобыл махровое полотенце, им подвязали зубы. Вид получился не притязательный, но главное не узнаваемый, вылитый Ленин в семнадцатом году, с той лишь разницей, что деду Кондрату не в Смольный шлепать, а в кутузку. Кузнец Сорока ради такого случая пожертвовал вязаной кофтой, все приятней будет в сыром подвале, чем в холщевой рубахе. Набили котомку едой на три дня, с запасом, судя по весу -- с большим. И по русскому обычаю присели на дорожку.
Тяжело, когда близких сажают в кутузку и совсем уж нестерпимо, если идут они туда по собственной воле. Кондрат Силыч держался молодцом, ни один мускул не дрогнул. К самой тюрьме мы подойти не осмелились, последний километр Дембель прошагал в гордом одиночестве. Я закусил до боли губу и тихо, чтоб никто не слышал, прошептал: "Пошли тебе Господь удачу". Как умею, так и молюсь.
На обратном пути у перекрестка перед базарной площадью наткнулись на странный дом, обвешанный красными фонарями. На улице еще светло, а фонари горят. Подмигивают прохожим алчным мерцанием. У крыльца привратник в солидной ливрее. Неужели...
Из чистого любопытства я подошел ближе.
-- Господа устали от одиночества? Желаете завести зазнобу? -- приветливо распахнул двери привратник.
Мы не желали, и даже мысли такой не имели... но вошли. Сразу за порогом пушистая ковровая дорожка, узкий полутемный коридор вывел в большую комнату, оконные проемы занавешены плотными шторами, под потолком люстра в двадцать свечей, запах как в церкви, стены задрапированы простенькой тканью с незатейливым рисунком. Из мебели -- четыре лавки в два ряда, да табурет напротив. И ни единого посетителя.
Дрогнула драпировка, скрипнула скрытая за тканью дверь и в комнату явилась высокая женщина, фигура укрыта длинным сарафаном. Ее возраст прятался за толстым слоем румян, но раскатистый трескучий голос навевал мысли о вечном.
Увы, далеко не девица. Вино, конечно, делает неотразимой любую женщину, но при условии что она молчит. А эта трещала, как сорока, слова жесткие, интонации царские:
-- Для тех, кто не знает -- меня зовут мадам Антуанетта, а кто не может выговорить -- просто Анна. Рожи к свету повернули.
Мадам строевым шагом прошлепала мимо нас, разглядывая всех вместе и каждого в отдельности. Жгучий совиный взгляд пробирал до печенки, одежду снимать не надо, каждый изъян на теле глазами, как рентгеном запечатлела. Не баба -- фото студия ходячая.
-- С вами проблем не будет, -- кивнула она Ваське с Ванькой, -- сестры Харитоновы таких ухарей сильно любят. А ты, хлопец, не молод ли? -- остановилась мадам напротив Антохи. -- Девку-то я подберу, а ну загнешься раньше времени, хотя, как знать, мал, говорят, золотник -- да дорог. Годишься. Чего ж с тобой делать? -- тяжелый взгляд уперся в Азама. -- Трудновато придется... Хотя... есть на примете одна вдова, годков правда о-го-го, в церкву без очереди пропускают и глаз косит, зато приданого ворох.
Первым заподозрил неладное Евсей.
-- Мадам, это вы о чем?
-- Как о чем? О сватовстве! Ко мне за другим не ходят. Не сомневайтесь, -- успокоила она, -- сосватаю всех. Я пол Волыни переженила. Только уговор -- свадебку отыграли, мне два рублика. Тем и живу. Всем девок найду, не один у меня еще без жены не оставался. Эй! Вы куда!!!
Опрокидывая лавки, мы бросились вон. Бежали без оглядки, на выходе втоптали в грязь привратника и, только укрывшись за родными телегами, кое-как перевели дух.
-- Во блин, чуть не попали! -- Прошептал Федька.
-- Пахан, а ты чего туда поперся? -- отдышавшись, поинтересовался Евсей.
Я сделал вид, что не расслышал, посчитав за лучшее промолчать. На небо взгромоздилась луна, Волынь медленно впадала в спячку. Подельник с Антохой натаскали под телеги соломы, постель получилась не самой мягкой, но после таких потрясений казалась воздушной периной. Пусть лучше уж стебли бока колют, чем тощие коленки какой-нибудь вдовы.
Бедный Азам ворочался больше всех, дитя степи ни как не мог уяснить, чего это братья славяне, что ни день, пытаются ему новую бабу всучить. Чудак-человек, весь мир не одно тысячелетие бьется над тайной русской души, а он за день хочет разобраться. Хороших снов тебе хан, про лошадей...
Рассвет на меня обрушился неожиданно и сильно -- пинком под ребра. Продрав глаза, я на четвереньках выполз из-под телеги и нос к носу столкнулся с Лёнькой. Господин граф вполне румяный и упитанный, заложив руки за спину, переминался с ноги на ногу в окружении полсотни стражников. От второго удара заныло плечо.
-- Строиться, сволочи! Живьем в землю вгоню, шкуру на ремни покромсаю! Четвертую! Сгною! Запорю-ю-ю-ююю!!!
Какие интонации. Какая драматургия. Сотворилось чудо -- Лёнька заговорил. И как всегда не вовремя. Увернувшись от очередного тумака, я крикнул:
-- Господин граф, где Кондрат Силыч?
-- Вас в гости ждет. Чего встали, -- Ленька пнул под зад ближнего стражника, -- вяжите душегубов!
Как не странно стражники безропотно повиновались. Против такой оравы сильно не побрыкаешься, хотя Васька с Ванькой попробовали, человек семь до беспамятства приголубили, пока их скрутили.
-- Ну, Лёнька, сучий потрох, придет еще наше время! -- вытирая кровь с разбитой губы, выругался Евсей.
-- Молчать, быдло! -- взвился племяш Старобока. -- Кончилось ваше время, мое пришло! Перед вами досточтимый и сиятельный граф Леопольд Де Бил. Запорю! В кадке с огурцами утоплю, к необъезженному коню за хвост привяжу, кишки...
-- Коней не трогай! -- Перебил графа Азам.
-- Чего-о-о!!! -- задохнулся от бешенства Лёнька, с удивлением разглядывая степняка. -- Ты кто такой?
-- Я -- хан, повелитель степи, -- гордо ответил Азам.
Граф обиженно икнул и на всякий случай сбавил обороты:
-- Ладно, коней не буду. Суд разберется, что ты за хан.
Значит еще и суд будет, весело бабки пляшут, так и хочется спросить: "А судьи кто?". Спросил...
А говорят "за спрос" не бьют. Не верьте люди, врет народная мудрость, на собственных ребрах прочувствовал.
Нас гнали по улице как баранов на убой. Усердная стража тыкала в спины пиками, хорошо хоть тупыми концами. Долго еще эта прогулка будет отзываться синяками и ссадинами. С первыми лучами солнца за нашими спинами закрылись тюремные ворота. Сливай бензин -- приехали.
Нас принялись обыскивать, но шмон длился не долго, нашли деньги и на этом успокоились. Дальше все пошло по старой схеме -- знакомыми коридорами к знакомой камере. Лязгнула решетка, прощай свобода, здравствуй Кондрат Силыч.
Дембель, все еще с полотенцем вокруг головы, соскочил с соломы, как с раскаленной плиты, глаза шире рта, а рот раззявил до пупа.
-- Вы чего!!! Вы как?
Если б знали, ответили б. Да спросонок голова туго работает. Одно ясно, Лёнька мерзавец руку к аресту приложил. Но как? Я уложился в минуту, рассказывая Кондрат Силычу о веселой побудке и марш-броске до темницы. Старик сорвал с головы полотенце, осенил грудь крестом и встал пред нами на колени.
-- Простите братцы, моя вина, я Лёньке шепнул, где телеги стоят.
