Николай Полунин - Харон
— Знаете, Дарьюшка, меня вообще-то зовут Михаилом, — сказал он. — Если вы нас с порога не собираетесь прогонять, то я бы, с вашего позволения,
сообразил кофейку или чаю — что найдется, а вы с Инесс пошушукайтесь. Подходяще?
Дарья смерила его взглядом, в котором удивление стремительно шло на убыль. Кивнула в коридор, ведущий на кухню.
— Пожалуйста. Только не грохочите — разбудите Филиппа.
— Я буду нем, как стенка.
— Разговаривать как раз можно, он все равно только дрожание пола чувствует.
Михаил заметил, что Инку начинает трясти.
— Даша, ей бы…
— Разберемся. Кухня там. В холодильнике посмотрите, что понравится.
Михаил пожал плечами. Ему показалось, что он опять видит в огромных чайных глазах Дарьи плавающие звезды. Пальто он бросил на табуреточку в крохотной — пять и шесть — кухне. За шумом полившейся в ванной воды он расслышал Дарьино: «Где ты в крови перемазалась, Попова?» Ответа Инки не разобрал.
Из окна собственно «Уксус» виден не был, он остался за закруглением дома. Что отрадно, больше шансов, что когда начнут квартирный сектор отрабатывать, к Дарье не стукнутся, она вне зоны обозрения. Зато Михаил увидел, как туда, за поворот, проехали две машины с мигалками, потом еще одна. Дарьи не было довольно долго, и он успел увидеть два белых «рафика» «Скорой помощи», проследовавших в том же направлении. Люди тоже шли, откуда они берутся? Только что никого не было.
Он отпустил тюль и решил все же глянуть в любезно предоставленный холодильник. Чайник уже исходил паром.
— Давайте я приготовлю вам, Михаил, — сказала, появляясь, Дарья. Она успела переодеться и была в делающих ее чертовски соблазнительной мягких брючках и свободной кофточке-распашонке. Михаил протянул ей бутылку.
— Коньяк в холодильнике не держат, Дашенька.
— Это не я его туда поставила.
— А кто же? Филипп?
— Может быть. — Она засмеялась, накладывая в высокий стакан лед, наливая до половины коньяком, затем из стоявшей откупоренной бутылки шампанским и еще несколько капель чего-то жгуче-зеленого из маленькой пузатой бутылочки. Помешала в стакане стеклянной лопаткой, которую извлекла из множества аксессуаров кухонного назначения, расставленных, разложенных и развешенных на столах, стенах, в освещенных маленьких нишах. Вообще, у Дарьи на кухне было весьма миленько, надо сказать. Лучше, чем у Инки.
— Это я ей отнесу, — сказала Дарья, наливая коньяк в другой стакан. — Ей чистого не повредит.
«Мне бы тоже не повредило», — подумал Михаил, отхлебывая коктейля. Он имел странный вкус.
— Я сейчас. — И упорхнула в своих соблазнительных брючках. Михаил проводил ее взглядом.
Нет, ему не показалось, длинные глаза изумительного чайного цвета искрились и переливались, звезды плавали в них, тонули и поднимались из глубины. Он не мог припомнить, чтобы у хотя бы одной из женщин, которых знал, были такие глаза. Необыкновенные. Как…
«Как у козы, — сказал бес, сидящий внутри. — У них тоже желто-коричневые, а что?»
Снимая вконец обезумевший чайник с плиты, Михаил обжегся, выругался сквозь зубы. На дальней конфорке оставалась еще маленькая кастрюлька.
— Я, между прочим, еще тогда вас с Инкой раскусила, — объявила Дарья. Она, оказывается, уже вернулась и сидела на табуреточке, которая была не занята его пальто.
— Я такой насквозь видимый? Вы будете? — потряс стаканом, позвенел кусочками льда. — Прикажете поухаживать?
— До восхода солнца — ни капли.
— Мне приходилось слышать нечто подобное, только, по-моему, там шла речь о закате.
— Не придирайтесь, лучше поделитесь чуть-чуть, мне лень возиться опять. — Подняла чашечку, куда он отлил ей из своей порции. — За Инкиного папочку!
Жемчужные зубки несколько раз стукнули о край чашки. «А когда мне смешивала, я не заметил, чтобы руки у нее дрожали. Или Инка ей наболтала?»
— Я не влюблен в нее нисколько, — сказал он. — Как, впрочем, и она в меня. Мы лишь слегка флиртуем только. День изо дня. День изо дня.
— А я знаю, знаю! — заулыбалась звездноглазая Дарья. — Это Северянин! («Вот как?» — подумал он.) Вы и Инке стихи читаете?
— С ней мы обходимся прозой, — вздохнул Михаил. — У нас многосерийная эпопея. Надеюсь, вас не очень шокировало, что наши отношения хотя и можно посчитать родственными, но несколько иного… плана?
— Ерунда! — Дарья отмахнулась. — Я же говорю, я Попову тыщу лет знаю. Я у нее свидетельницей была… то есть…
— На свадьбе, Дарьюшка, на свадьбе. Между своими секретов нет. А вот не пора ли нам кормить Филиппа? Сколько ему? Лет пятнадцать, семнадцать?
Дарья выглядела удивленной. Потом, видно, что-то решила для себя, и Михаил поспешил добавить:
— Про Филиппа мне Инка ничего не рассказывала, это я сам такой дедуктивный. Судите, дверь у вас понизу поцарапана собачьими когтями, но очень уж тупыми. На плите в не очень чистой кастрюльке рыбкин супчик, но с двумя паровыми котлетками. Без костей. Слышит старенький Филипп только через вздрагивающий пол. Как Бетховен… Да! И ошейник потертый на вешалке вкупе с очень старым изжеванным поводком. — Михаил допил коктейль, зубами задержав лед, и подмигнул: — Мистер Шерлок Холмс был бы мной доволен, как, по-вашему?
— Ну, я поражена. Ошейник — это его любимый. Филиппу скоро восемнадцать стукнет, и я помню его, сколько себя. А теперь он не только глухой, но и почти ослеп. Мне его подарили, еще когда я в школу не ходила.
— Мама с папой?
— Бабушка. — Дарья как-то излишне резко поднялась к столику-бару. — Еще? Или кофе? У меня есть очень хороший сыр.
— Сыр — это замечательно, — сказал он, вытягивая ноги. — Я и не представлял себе, как мне хочется сыру.
— Я сделаю тосты.
И целых две минуты, пока Дарья возилась с грилем и нарезала квадратными ломтями сыр, потому что нарезка в упаковке у нее кончилась, и хлеб, и он крутил хвост ручной мельницы, фарфоровой, с голубенькими цветочками («Тоже от бабушки осталась», — сообщила Дарья), и пока кофе насыпался в джезву, а он толок кардамон, который забыли насыпать в помолку вместе с зернами, — все эти две, даже две с половиной минуты он мог слушать домашний шум воды за стеной и любоваться Дарьей, в глазах которой звезды уступили место озорным нахальным чертикам, и даже, что-то такое ей отвечая, один или два раза удачно сострил.
Потом гриль щелкнул, выбрасывая подрумянившиеся хлебцы с размякшим сыром, и Михаил понял, что его две минуты кончились. И вода перестала шуметь.
— Сейчас, сейчас, — говорила Дарья, покачивая своей милой мальчиковой головкой. Она следила за вскипающим кофе. Она же не знала, что у него были только две эти минуты. — А еще я иногда кладу чеснок. Четверть долечки, но он дает такую остроту.
Михаил притянул к себе коньяк, налил, предварительно выкинув лед, медленно выпил, холодный, безвкусный. Дарья недоуменно подняла золотые брови, дернула плечиком — мол, фи!
— А зачем же вы мне вечерний коктейль рано утром готовили? — насмешливо сказал Михаил.
— Не знаю. Я как-то… как-то растерялась, по правде сказать.
— Вы что собираетесь делать сегодня?
— Сейчас Филиппа прогуляю, и мне в институт. А вечером на фирму. А что? Тосты берите.
— Будете Филиппа прогуливать, к «Уксусу» вашему не ходите. Ходите в другую сторону.
— Я туда и не хожу никогда, а почему вы…
— Я ей уже объяснила, — сказала, входя, Инка. Волосы у нее были мокрые. Она куталась в большой халат, явно мужской. Во всяком случае, не Дарьин, так как та, с ее миниатюрными размерами и ростом ниже Инки на голову, в том халате бы просто потерялась. — Я объяснила в общих чертах, — сказала Инка. — И что про нас говорить не надо, если спросят, — тоже.
— Ну почему ж не надо? Надо. Только приехали мы часа в два ночи. А еще лучше — в три. Не раньше, но и не позже. Договорились, Дарьюшка?
— У нас этот «Уксус» — как бельмо. — Дарья разливала кофе. Инка уселась, бесцеремонно скинув пальто Михаила прямо на пол. — Милиционеры это клопиное гнездо сами же и пасут. Все знают про то, кто там собирается да что творится, и нарочно ничего не делают. Им так нужный планктон легче отлавливать. На пропитание.
— Да, — согласился Михаил, — это разумно.
— Это? Разумно? — Дарья застыла с джезвой в руке. — Да что вы такое говорите, Михаил! А люди? А мы, кто живет тут? Как нам быть? Да я с Филиппом вечером выйти боюсь! Мне домой после работы идти страшно! Это хорошо, если к подъезду подвезут, а если от автобуса… Мы когда слышим по телевизору слова о порядке, о борьбе, все такое, нам просто смешно! Понимаете, смешно! Никакая милиция ничего не делает, потому что ей так удобно и выгодно, понимаете? Выгодно!
— Точно. — Михаил прихлебнул кофе. Кофе был превосходен. — Робин Гуд нужен. Герой-одиночка, защитник слабых и карающий меч для злодеев. А еще лучше тайная неформальная организация, вполне боеспособная, объявившая беспощадную войну на уничтожение засилью в стране мафии и объединенной с нею коррумпированной власти, до премьера и Президента включительно. «Стенкрим» какой-нибудь. «Стена криминалу», а лучше сразу — стенка. Очень сожалею, Дарьюшка, но это не мой профиль. И не будем трогать Президента, он неприкасаем. А то пришьют статью за одно упоминание в этаком контексте.
