Михаил Белозеров - Черные ангелы
— Слушай! — остановился я. — Сейчас отберу ружье и накостыляю.
— Иди! Иди! Там разберемся! — потыкал он меня еще раз, но уже не так агрессивно.
— Может, он не врет? — предположил дед Генка.
— Как это не врет?! — удивился Кирилл Васильевич. — Ты же видел, они хотели отбить своего.
— Видел… — признался дед Генка. — Только что-то здесь не то.
— Сведем в кутузку, а там разберутся.
— Нет, неправильно это… — не очень убежденно возразил дед Генка. — В кутузке сам знаешь, что делают.
Мы проходили мимо известного бара, у которого было подпольное название 'Рыбий глаз', хотя официально он назывался 'Невская волна'. Обычно здесь собирались местные алкаши, потому что пиво и водка в баре были дешевле, чем в других местах. Праздный посетитель, сидящий на крыльце и дымящий сигаретой, окликнул:
— Ты куда их ведешь, Кирюха?
Кирилл Васильевич обрадовался возможности поупражняться в красноречии.
— Вот поймали мародеров… — Он остановился. Лицо его сияло праведным гневом. — Растаскивали муниципальную собственность…
Оправдываться было бессмысленно. Я понял, что в его глазах мы настоящие грабители.
На крыльцо вышли еще несколько человек. Печать ежедневных возлияний лежала на их лицах.
— С уловом тебя, Яковлев, — поздравили они его. — Может, зайдешь?
— Я бы зашел, да грошей нема.
— А у них? — они кивнули на меня с Лукой.
— Правильно! — обрадовался кто-то. — Все равно расстреляют.
— За что?! — удивленно воскликнул Лука.
— А по закону военного времени, — убежденно ответил человек, который сидел на крыльце и дымил сигаретой.
На самом деле, я разглядел, у него была не сигарета, а настоящая самокрутка толщиной в палец. Тамошняя публика предпочитала биди — мелкие сигареты, пришедшие к нам из Цейлона. Такие сигареты скручивали вручную пожилые женщины и продавали сотню за десять рублей.
— По какому закону? — удивился Лука.
— Полчаса назад по радио объявили… — сообщил кто-то, — по военному.
— Ну что, будем пить, что ли?
— Будем! — согласился Кирилл Васильевич и подтолкнул нас в бар.
— Только что передали: в Москве тоже хлысты бузят, — сказал бармен, когда мы вошли внутрь. — Яковлев, ты кого привел?
Кирилл Васильевич снова повторил свою историю. Теперь он выглядел в ней исключительно мужественной личностью. Он пересказал диалоги, в которых мы с Лукой предстали ничтожными людишками, по которым веревка плачет.
— Знал бы, я б тебя пристрелил, — сказал ему Лука в сердцах.
Все возмущенно закричали.
— Это хорошо! — заявил бармен. — Теперь за каждого мародера премию дают.
— Не может быть?! — удивился кто-то.
— Может! — обрадовался Кирилл Васильевич.
Глаза его загорелись. Он оглядел нас и даже поправил на Луке его американскую майку.
— А по сколька? — спросил Кирилл Васильевич, обращаясь к бармену.
— По сто тысяч за брата, — заверил его бармен.
Кирилл Васильевич на мгновение перестал дышать. Он пытался сообразить, какая это сумма, но не мог этого представить.
У меня из кармана грубо вытащили портмоне и нашли несчастные полторы сотни, которые остались после завтрака. Бармен тут же всем налил по кружке.
— Ну что, пойдем? — спросил Кирилл Васильевич, снимая с плеча берданку, когда все выпили.
— Давай еще по одной? — предложил дед Генка.
Выпили еще по одной.
— А чего? Давай уж допьем? Все равно полиция деньги конфискует, — предложил кто-то.
Компания расселась за длинным столом. Нас с Лукой затолкали в угол к окну. Бармен стал носить подносы с бокалами.
— Может, и им налить? — предложил кто-то. — Может, они в последний раз пиво пьют.
Это оказался действительно серьезный аргумент для русского человека. На нас стали поглядывать жалостливо: все-таки свои, не хлысты, не буржуи и не новые русские с Марса.
— Руки вначале развяжите, — попросил я.
— Ты смотри, не сбеги, — предупредил Кирилл Васильевич. — Я двести тысяч в жизни не видел.
— Будем ноги уносить, — прошептал мне на ухо Лука.
Можно было, конечно, перевернуть стол и раскидать компанию, которая уже заметно охмелела. С моими девяносто двумя и с шестьюдесятью семью килограммами Луки мы были непобедимы. Но я боялся кого-нибудь зашибить ненароком. Надо было ждать удобного момента. И такой момент представился. Кирилл Васильевич так разошелся, что на оставшиеся деньги взял водки. Даже нам с Лукой досталось по рюмке. Кстати, водка пахла ацетоном и явно была разбавлена, но в сочетании с пивом действовала убийственно. Все стали вздыхать. Русская душа размякла. Завели соответствующие разговоры.
— Живешь и не знаешь, когда последний раз белый свет видишь… — произнес человек, который первым приветствовал Кирилла Васильевича на крыльце.
Он трагически всхлипнул. У него было лицо темно-кирпичного цвета, а глаза — подернутые стариковской влагой.
— Ты что, турок? — спросил кто-то у Луки, кивнув на его 'карапузу'.
— Это подарок из Африки, — ответил Лука и даже улыбнулся.
Все помолчали. Честно говоря, такая шапочка, как 'карапуза', совершенно не шла русскому человеку. На Марсе она была более уместна, потому что там не было наций, хотя были и русские, и немецкие, и другие города, но границы были чисто уловные.
— Турки тоже люди… — произнес кто-то сакраментальную фразу.
Известно было, что Турция такая бедная страна, что туда даже самолеты не летают. Я заметил, что Лука собрался возразить насчет своего гражданства, и ткнул его локтем в бок — пусть думают что хотят. Лука вовремя опомнился.
— Вот как ведь выходит, — важно произнес Кирилл Васильевич, заплетающимся языком, — жил себе человек, жил, а потом вмиг разбогател. Я своей старухе шубу куплю!
Он оглядел компанию осоловелыми глазами. Видно было, что ему хотелось произвести впечатление.
— А что это такое? — спросил кто-то.
— Деревня! — с превосходством ответил Кирилл Васильевич. — Шуба… шуба — это такое большое… это теплая штука…
— А зачем ей шуба? — кто-то перебил его. — Климат…
— Куда еще деньги девать? — удивился Кирилл Васильевич. — Двести тысяч надо еще уметь потратить, а у моей старухи радикулит.
— Ты что, присвоил себе мои деньги?! — удивился дед Генка.
— Странный ты мужик, — объяснил ему Кирилл Васильевич, — ты же без сознания валялся, когда я их взял.
— Ну и что? А кто им руки вязал?!
— Да… нехорошо… — произнес кто-то.
— Я чего-то не пойму… — сказал дед Генка, приподнимаясь, — ты моими деньгами распоряжаешься?!
И тут они сцепились, а вся компания бросилась их разнимать. Лука воспользовался моментом, схватил лавку, на котором мы сидел, и выбил окно. Мы выпрыгнули наружу. Нам пришлось позорно убегать — действительно, не драться же с пьяными стариками. Я оглянулся: Кирилл Васильевич не мог просто так расстаться с двумястами тысячами — его лицо наравне с другими изумленными лицами, высунувшимися в окно, отличалось неподдельным возмущением. И когда мы уже готовы были подумать, что все обошлось, вдогонку нам ударил выстрел. Лука крякнул, обогнал меня и поддал хода. Мы скрылись в густых зарослях дурмана, которым заросла левая часть улицы.
Но на этом дело не кончилось. Сгоряча они гнались за нами два квартала до Мытнинской. Особенно старался Кирилл Васильевич. Он хотя и выписывал по синусоиде, но еще был в силах выкрикивать нам вслед обещания прекрасного обхождения. Я подозревал, что только чувство собственной дури вдохновляют его на подобные подвиги. Нам пришлось здорово попетлять в старых колодцах дворов, где штукатурка со стен осыпалась от громких звуков. Правда, у меня руки чесались разобраться с ним, но Лука улепетывал во все лопатки, и передо мной маячила его спина. Наконец алкоголики отстали в районе пятой и Старорусской, и первое, что сделал Лука, когда мы остановились, нашел в парке большую лужу и уселся в нее — оказалось, его все-таки подстрелили, но обыкновенной солью, и он не мог больше терпеть.
Я охранял его, опасливо поглядывая по сторонам. В заросших аллеях, пронизанных лучами солнца, мирно порхали бабочки. Плоды брахистегии, похожие на чешую шишек, устилали почву. Стая рогоклювов копошилась в траве на поляне. Где-то в кронах деревьев ссорились попугаи. Было тихо и спокойно. На мгновение мне показалось, что все произошедшее — дурной сон, который измучил меня.
Лука, кряхтя и отряхиваясь, вылез из лужи и произнес:
— Викентий, ты хороший журналист… лучше только я… Посмотри, что там у меня… — и, охнув для приличия, подсунул мне свой зад.
Это был один из редких моментов его откровений, поэтому я не обратил на его слова внимания, рассматривал их как своеобразный дипломатический ход, понимая, что зад важнее любых убеждений. Правда, зад его, действительно, представлял жалкое зрелище: джинсовая ткань с вывернутыми нитями была окрашена в розовый цвет. Не знаю, сколько соли засыпал в свою берданку Кирилл Васильевич, но совершенно очевидно, что крупномолотую, так что с таким оружием можно было смело идти как минимум на гусей. Больше всего у Луки пострадала левая половина. Окажись Кирилл Васильевич более удачливым, он мог бы запросто отстрелить Луке его мужское достоинство. Я посоветовал наложить на рану платок. Лука скривился — у него не было платка. Пришлось одолжить свой. Лука тут же стал прихрамывать и пару раз охнул для приличия. Но расслабиться мы не успели. Где-то по ту сторону аллеи раздались голоса, и мы предпочли юркнуть в кусты.
