Вячеслав Шалыгин - Противостояние

— Надо же, — Гелашвили недоверчиво усмехнулся. — И куда пойдем? В расположение местного отряда Ордена?

— Штаб чистильщиков в запасной бункер переехал, — игнорируя вопросы сержанта, сказал Рихтер. — Под церковью Иконы Божьей Матери на Ходынском поле.

— Ближний свет! — Гелашвили присвистнул.

— Это только так называется «на Ходынском поле». Реально она в двух шагах от Октябрьского поля находится, где перекресток Конева и Рыбалко.

— Чуть лучше, — сержант кивнул. — Хотя ничего «лучшего»! В трех шагах от тамбура! Другого места не могли найти?

— Вопрос к штабным.

— А не врешь, брат Рутгер?

— Кольцов! Кирилл Кольцов!

— Да заткнись ты! — сержант сильно ткнул стволом ИПП шпиона в спину. — И отвечай на вопрос — не врешь?!

— Не вру! — огрызнулся Рихтер. — Получи копию, если не веришь!

Шпион перекинул на имплант-коммуникатор сержанту официальный приказ штаба бригады. Гелашвили на несколько секунд задумался, перечитывая приказ и пытаясь найти в нем признаки фальшивки, но ничего не нашел и успокоился.

— Ладно, брат Роджер, шагай к Октябрьскому полю. Да смотри там, ушами по щекам не хлопай, железки кругом.

— Сам знаю, — буркнул Рихтер и пошагал вперед. — Дорвался до власти… Кутузов…

— Ты что-то пробубнил? — Гелашвили снова ткнул пленника стволом ИПП в спину.

— Ничего.

— Тогда молчи совсем, — сержант резко смягчил интонации. — От греха подальше, лучше молчи, Кольцов. По-человечески тебя прошу… в последний раз.

Мягкий тон Гелашвили убедил Рихтера гораздо сильнее, чем ругань и угрозы. За полтора года совместной службы Кольцов неплохо изучил сержанта. Виртуозно ругался и покрикивал Жора всегда и на всех, но в этом не было частицы его сердца. А вот когда Гелашвили говорил тихо, мягко и серьезно, в слова он вкладывал всю душу и особый смысл.

То есть когда он говорил «прошу в последний раз», можно было не сомневаться, следующего «раза» не будет. Будет пуля в затылок, и точка.

Провал — это самое обидное, что может случиться со шпионом. Мысль на первый взгляд банальная, но если вдуматься, очень даже глубокая. Ведь шпиона могут и отозвать, как не оправдавшего доверие Центра, или случайно ранить, а то и убить. Тоже обидные варианты. Последний так и вовсе скверный, хуже не придумаешь. Но провал всё-таки обиднее. Он убивает не тело, но душу. Особенно если душа неотделима от чувства собственного достоинства. А кто такой человек без души? Живой механизм и только. Сокращенно — биомех. От слов «биос», то есть жизнь, и «механика». Или, как было принято говорить до Большой зачистки 2056 года, — механоид. В переводе — «подобный механизму». К разумным машинам термин применялся неправильно, ведь они не «механоподобные» изделия, а механизмы и есть. Потому его и выкинули из официального словаря. Зато к людям с «убитой» душой его можно применять до сих пор, причем с чистой совестью.

Брат Рихтер механически переставлял ноги, рефлекторно останавливался, приседал или прятался, если видел биомехов, и автоматически обходил опасные места и ловушки. То есть вел себя действительно словно какой-то механоид. Вроде бы живой, мыслящий, но во всех своих поступках «подобный механизму», подобный живой машине, выполняющей программу — любой ценой дойти до пункта назначения.

Моральное опустошение было просто критическим, и, кроме факта провала, виной тому были еще два момента. Первый — исчезло чудовищное напряжение, которое держало шпиона в тонусе все два года работы в тылу врага, и второй — Рихтер вдруг осознал, насколько бездарно прошла его жизнь. А в том, что она прошла, можно было не сомневаться. Военный трибунал Барьерной армии был суровой инстанцией. Шпионы и дезертиры ставились к стенке без вариантов. Шпионы в первую очередь.

«И ради чего? Ради каких высоких идеалов я загубил свою жизнь? Нет, формально все понятно. Орден спас мою жизнь три года назад, значит, она теперь принадлежит Ордену. Но ведь это лишь слова! Жизнь не должна зависеть от слов и обязательств. Она должна ими только регулироваться. Даже не она сама, а ее течение должно регулироваться словами. Только и всего. Так почему я должен отдавать собственную жизнь за какие-то немузыкальные звуки?! Как бездарно! Как глупо! Как обидно! Я ведь мог сделать столько важных дел, и раньше, и в будущем. Мог бы стать великим! Почему нет? Мог запросто! Если какой-то сталкер вдруг становится Избранным, почему мне не стать Великим? Такая текучая, подвижная и непредсказуемая жизнь в Зоне. Сегодня ты капитан спецназа, а завтра легко можешь стать генералом чистильщиков, или командором Ордена, или еще каким-нибудь важным человеком. В Зоне все возможно… Все было возможно… До провала».

За развалинами развлекательного центра «Юность» Рихтер автоматически свернул налево и сразу же прижался к стене дома на нечетной стороне улицы Маршала Рыбалко. В нескольких метрах прямо по курсу улицу перегораживала высокая баррикада.

Рихтер временно вынырнул из свинцового моря депрессии и осмотрелся. Нет, опасности баррикада не представляла. Ее построили не биомехи, а люди. Версию подтверждало то, что сделана искусственная преграда была из неметаллического хлама, а обрывки жестяных ветвей и колючих лиан автонов служили только маскировкой. Кроме того, опытный глаз Рихтера мгновенно засек огневые точки и позиции наблюдателей на вершине баррикады.

— По стенке! — крикнул кто-то сверху. — По стенке и вниз, там лазейка!

Рихтер кивнул и обернулся к Гелашвили. Сержант был красным, как вареный рак, пыхтел от напряжения, но от усталости пока не падал. Что и говорить, крепкий боец. Во всех смыслах. Гелашвили взглядом указал Рихтеру на левый край баррикады и тоже кивнул.

Получив «добро», Рихтер протиснулся в лазейку и на миг очутился практически на свободе. Пока Гелашвили протискивался сам и протаскивал через узкий лаз Галимова, ничто не мешало Рихтеру нырнуть в ближайший подвал и дать деру. Почти ничто. Кроме проклятого морального опустошения. А еще, быть может, предчувствия, что это не самый удачный вариант. Предчувствия, что еще, возможно, будет шанс выкрутиться из трудной ситуации, и выкрутиться с меньшим риском. Предчувствие это было или надежда пополам с самообманом, Рихтер толком не понимал, но почему-то доверился этому смутному ощущению.

— Издалека топаете?

Рядом с троицей появились двое чистильщиков. Увидев, что Рихтер связан, бойцы мгновенно потеряли к нему интерес и подскочили к Гелашвили.

— Давай поможем, сержант! Что стряслось?

— Долго объяснять, — сержант помотал головой. — Сам допру! Арестованного ведите. Где штаб и лазарет?

— Там, — один из бойцов махнул рукой в западном направлении, — все вместе. Что, крыша потекла?

Он кивком указал на Рихтера.

— Вроде того, — ответил Гелашвили.

— Это теперь часто, — чистильщик кивнул. — Повезло ему, что выжил. А то обычно после того, как мозги набекрень сворачиваются, конец приходит. Лекари говорят — последняя стадия заразы.

— Это точно последняя стадия, — согласился сержант. — Идем скорее, пока командир не очнулся.

— В шоке? — Боец махнул рукой: «за мной». — Теперь многие в шоке. Полная неразбериха кругом. Из тамбура прут биомехи, все группировки бьются с чугунками, а с тыла подпирают другие биомехи, да еще мор приключился. Полный бардак. Мы тут окопались, баррикад настроили, вроде еще ничего, жить можно, а если дальше сунуться… хоть к тамбуру, хоть, наоборот, к Барьеру… крышка сразу.

— Не везде, — угрюмо сопя, возразил Гелашвили. — Мы ведь прошли. От самых Филей прошли.

— Ну, вы-то спецназ, — чистильщик указал на догорающий среди руин остов дракона. — Вот с этими вообще беда. Стаями кружат, как воронье. В основном по своим же чугункам лупят, но и нам достается, мама не горюй! Ты, кстати, не в курсе, чего они не поделили? Почему железки на железок залудились? Нас ведь они явно походя мочат, ну, типа, чтобы под ногами не мешались.

— У железок и спроси, — Гелашвили вытянул шею, пытаясь разглядеть дальний конец улицы. — Далеко еще?

— Вон там, направо и вниз. И этих, зеленых, светящихся… химер до фига осталось вокруг тамбура. Обычно ведь они после пульсации исчезают, а в этот раз все на месте. Шныряют между железками, мышкуют, каких-то чугунков к тамбуру волокут, каких-то пропускают, а некоторых так и вовсе на месте сжигают. А эти, прикинь, боты шагающие, которые сзади нас подпирают, где-то «Плети» добыли. Да много! Хлещут химер за милую душу.

— Помогает? — увлекшись рассказом чистильщика, невольно нарушил обет молчания Рихтер.

— Конечно, — боец кивнул. — Только так химера зависает. Не надолго, но зато когда «размораживается», больше не воюет, в тамбур укатывается.

— А на ее место две новые прилетают, — вставил реплику второй боец-чистильщик. — Пришли. Госпиталь в левом крыле, штаб в правом. Удачи.