Александр Борисов - Прыжок леопарда 2
- А ты говоришь, "на "юга", - передразнил меня Сашка. - Какие там на хрен юга?! Дороги, вокзалы, аэропорт - все перекрыто, мышь не проскочит. Вон, Штос, как проснется - ты у него спроси. Он дежурил вчера в Мурмашах. Да я и сам тоже видел. Бедные пассажиры! Детские коляски - и те проверяли. Так что, думать забудь!
- Спросишь его... да, кстати, а что вы там делали? - спросил я на всякий случай.
Сашка с опаской взглянул на отца. Тот укоризненно покачал головой:
- Ладно, чего уж там, говори.
- Да, тут вот... Евгений Иванович просил проследить за покойниками. Ну, за этими, которых ты в гостинице покрошил. И, если удастся, заснять это дело: кто привез, кто сопровождает...
- Удалось? - я чуть не подпрыгнул от радости.
- Куда там, - скривился Мордан, - проще самому застрелиться! Сделали исподтишка несколько смазанных кадров: спины, очки, поднятые воротники...
Интересно, - подумалось мне, - это уже интересно!
- А гробы они не вскрывали?
- Ты... ты это что, совсем ненормальный?! -округлил глаза Сашка. - Да разве такое возможно?! Какой идиот будет тебе покойников беспокоить?! Это уже... это даже не беспредел, а самое натуральное варварство! За такие дела убивать надо. Естественно, гробы не вскрывали. Ну, может быть, пропускали через металлодетектор, да и то вряд ли. Вот проснется Угор - уточню.
Жить захочешь - помрешь, - как то сказал дед. Многие его изречения с логикой не дружили, казались мне спорными. Но только теперь до меня дошло, что это - пророчества.
Помирать - не умирать. Это нетрудно, не навсегда. Я уже трижды проделывал подобные фокусы и, должен признаться, смерть человека - самый действенный способ спутать все карты на широком жизненном поле.
Я выбрал из вазы самое красивое яблоко, налил полноценный стакан водки и выпил без тоста.
- Рванем на юга, - сказал я мечтательно и подмигнул Мордану. - Завтра же и рванем!
- Ты что это там задумал? - спросил отец перед сном, когда мы остались наедине.
- Я полечу в гробу. В запаянном цинке. Мордан меня будет сопровождать.
- Это опасно, сынок.
- Не опасней, чем оставаться здесь, - сказал я как можно уверенней. - Мы долетим до Ростова, дойдем до заветной пещеры, я снова пройду посвящение и буду искать Наташку. А Сашка поможет ее спасти. Он станет мне больше, чем другом. Ты ведь сам говорил, что жизнь коротка, нужно спешить делать добро. И чем раньше - тем лучше. В общем, Сашке нужна индульгенция, а мне - справка о смерти.
Упоминание о пропавшей дочери, выбило шефа из колеи. Можно только догадываться, сколько бессонных ночей он думал о ней. Отец долго молчал, взвешивал шансы на выживание. Что-то в моем плане казалось ему авантюрой.
- Твой сын давно уже взрослый и отвечает за слова и поступки, - слегка надавил я. - Ты в мои годы был уже дважды ранен.
И он, наконец, сдался.
- Возможно, ты прав. Дед Степан тоже так говорил. Вспоминаешь его?
- Еще бы!
- Мощнейший был человек! Я гостил у него за месяц до смерти. Долго сидели, пили вино, перетирали шероховатости жизни. Он, кажется, знал, что в твоей жизни наступит примерно такой момент и велел передать дословно: "Если помощи нет, и ждать ее неоткуда - уходи в горы. Они помогут всегда".
...Я безнадежно проспал потому, что проснулся от смеха. Мирчо сидел на латном коне охлюпкою без седла. Был он в просторной полотняной сорочи и штанах, закатанных до колен. В плотно сжатых губах дрожала улыбка. Наверное, заехал домой, переоделся и поменял повязку. Левая рука висела на перевязи. От нее исходил терпкий запах гречишного меда. Солнце уже проснулось - над вершинами гор обозначилась узкая полоска рассвета.
- Вставай, лежебока, - сказал старший брат, хоть я уже был на ногах, - есть кто живой на посольском дворе? Буди - дело есть.
- Никита сегодня с утра собирался в Сигишоар. Еще не уехал, - хмуро ответил я и вопросительно посмотрел на его руку.
- Арбалетчик достал стрелой. Уже на излете, - пояснил Мирчо и спешился.
Мы обнялись.
- Вернулся! Сокол наш ясный! - рыжий посольский дьяк спускался с крыльца, на ходу надевая охабень. - Ну, как ты, все еще при дворе?
- Какое теперь это имеет значение? - Мирчо сник, помрачнел. - Я, Никита, только что из Феррары, а король Сигизмунд сейчас в Праге, примеряет корону святого Вацлава. Видать, это зрелище не для язычников.
Я чуть не споткнулся. Никите тоже стало не по себе. Он резко остановился и повел рукой в сторону резной деревянной беседки.
- Сказывай!
- Нет унии, и не будет, - со вздохом произнес мой старший брат. - Коалиция больше не существует.
- Это я ведаю, - Никита огляделся по сторонам, - ты, Мирослав, подробнее сказывай. Мне еще перед Великим Князем ответ держать.
Я впервые, как взрослый, принял участие в столь серьезной беседе. То, что мне довелось услышать, очень сильно отличалось от моих представлений о существующем мире. Под знаменем чести и рыцарства в нем правила неприкрытая подлость. Вселенский патриарх Византии поверил обещаниям Запада оказать военную помощь в борьбе с турецкой экспансией и пошел на унию с католичеством. По большому счету, весь христианский мир признал главенство папской тиары. Ватикан торжествовал и потирал руки. Освоение новых епархий сулило неслыханные барыши. Денег хотелось всем. Забыв про турков, достойные кардиналы развернули нешуточную борьбу за папский престол. Каждый мнил себя наместником Бога, а других - самозванцами. Дошло до того, что главенствовали над католиками сразу три действующих понтифика.
Сигизмунд Люксембург, носивший пожизненный титул императора Священной Римской Империи, в отличие от служителей Бога, обладал реальной военной и политической властью. Он тоже любил золото, меньше всего помышлял о выполнении чьих-то там обещаний и был для соседних стран хуже турок. Без платы ксензам нельзя было шагу шагнуть. Народ восставал, но созданный Сигизмундом орден Дракона всей своей мощью обрушивался на еретиков. Всего было шесть крестовых походов. Но ни один из них не был направлен против Османской Порты.
Не дождавшись обещанной помощи, под угрозой расторжения унии, Византия потребовала созвать Вселенский Собор. И он состоялся. Но не в стенах Флорентийского Собора, как желали того греки, а в часовне Римского папы. Гостей "из глубинки" представители Ватикана приняли очень прохладно. Под угрозой вторжения турок, латиняне и в этот раз попытались подмять под себя Православную Церковь. Императору Палеологу не была даже оказана честь, на которую он имел право по византийским законам. Делегацию Русской Церкви, состоявшую из двухсот человек, возглавлял Исидор Киевский. Большинство составляли миряне и немногочисленное духовенство. Кроме самого Исидора, был еще один представитель, имевший епископский чин - Авраамий Суздальский. Но все они были лишены права голоса. Из числа представителей, только святые Марк Ефесский и Виссарион Никейский были уполномочены выступать с речами и в дебатах с латинянами. Роль остальных была совещательного характера.
Вопрос о военной помощи в открытую не стоял, но плотно подразумевался. Обсуждался догмат о чистилище, о позволительности внесения изменений в канонический Символ Веры, о догматических расхождениях между Православной и Римо-Католической Церквами для достижения истинной Унии...
- Нешто поставили под сомнение земное наместничество, божественность сути и непогрешимость римского папы? - изумился Никита.
- Нет, - засмеялся Мирчо, - не успели. Вселенский Собор погряз в словесах. О бесплодности всех этих диспутов и речей говорил святой Марк Ефесский: это, мол, все равно, что петь для глухих, кипятить камень, или сеять на нем, писать на воде, или нечто другое подобное, о чем говорится в пословицах в отношении невозможного. Как ни очевидна была Истина, но латиняне не хотели ее видеть и слышать. Говорят, что трое монахов-отшельников из католиков захотели послушать прения по вопросу законности прибавления "Filioque" к Символу Веры. Выслушав речи и той и другой стороны, эти люди во всеуслышание заявили: "Нет сомнения, греки обладают истинной верой". За это их выслали, наложили епитимью и обозвали неучами, "которые не видят ничего дальше своей монашеской кельи".
- Денег хоть дали?
- Кой там! - отмахнулся Мирчо. - Оказалось, что у римлян нет средств. Папа своей буллой объявил индульгенцию всем, кто поможет ему содержать хотя бы Собор. Мы на собственном опыте узнали отношение к нам латинян, их коварство и высокомерие. Едва ли они будут готовы изменить что-нибудь из своих обрядов, едва ли будут способны чем-то помочь Византии...
Со стороны подворий донесся пастуший рожок, горланили петухи. Я смотрел на взрослого брата и думал о том, что рыцарский крест - ничто, по сравнению с крестом православным.
