Александр Маркьянов - У кладезя бездны. Часть 3

С молчаливого согласия Максимилиана I все католики Империи перешли в подчинение Аграмскому епископату. Краковский епископат упразднялся. С этим никак не могли смириться польские католики — для них отнять самостоятельную веру, значило отнять одно из того немного, что позволяло им оставаться поляками, по сути отнять у поляка католичество — значит, сделать его не-поляком. Конечно же, краковчане восстали — и доктор Павелич бросил против них своих боевиков.

Кароль тогда еще шестнадцатилетний юноша — отчетливо помнил весь кошмар краковского восстания. Поднаторевшие на разборках в Сербии с православными сербами, хорошо вооруженные из казенных арсеналов боевики не церемонились. Каждый священник, который отказывался принести клятву архиепископу Аграмскому — запирался в своем соборе, витражи разбивались, и внутрь бросалось несколько бутылок бензина с горящими фитилями. На улицах стреляли, в некоторых местах стреляли день и ночь, трупы не убирались, потому что это было слишком опасно, улицы простреливались снайперами. Весь этот кошмар — творили католики по отношению к другим католикам и не видели в этом ничего плохого, более того — аграмский архиепископ давал индульгенции боевикам, чьи руки были по локоть в крови, и это — при молчании Ватикана. Тогда — в душе Кароля сильно пошатнулась вера. Нет, он продолжал верить в Божественное, иначе бы он не был поляком. Но в земное — он уже не верил. На его глазах — люди с именем Христовым на устах нажимали на спусковой крючок, чтобы убить брата во Христе своего. А пастыри народа — окормляли кровавых убийц…

В сорок шестом году будущий Папа впервые оказался в Ватикане — в числе немногих других он получал богословское образование в лучшем католическом университете. Вернувшись на родину, он начал проповедовать, проповедовать осторожно, ибо иное означало террор. Но поляки — за время нахождения под властью других, чуждых им народов, в числе прочего отлично научились понимать даже то, что было не сказано. Когда в пятьдесят восьмом году, по настоянию Ватикана было восстановлено Краковское епископство, его первым епископом стал молодой, получивший лучшее католическое образование священник по имени Кароль…

Никто, практически никто, кроме тех, кто подкупом и террором вершил историю мира конца семидесятых, мира накануне большой, так и не состоявшейся войны, не знает, как епископ Кракова, только что восстановленной самостоятельной епархии, стал Папой Римским.[45] Но все знают, какова была цена.

Практически сразу после избрания — Папа столкнулся с тяжелейшим кризисом. В Италии, стране, в которой находился город-государство Ватикан — началась гражданская война, пере6росшая в кровавую операцию по замирению, известную как Гладиатор, Гладио. Только что избранный Папа — с балкона Собора видел боевые вертолеты над Римом, видел танки на улицах. Несколько человек нашли спасение в Ватикане, их не выдали — но с той поры рейхсвер выставил посты с бронетранспортерами по периметру Ватикана — ради безопасности.

До сих пор — Папа помнил ужас, который он испытал во время молитвенного служения в Замке Святого Ангела…

Это было тогда, когда город был «освобожден», кровь войны уже пролилась и осталось пролить лишь кровь террора. Замок Святого Ангела не был церковью, он был средневековым замком, построенным как убежище для Пап в случае военного нападения на Папскую Республику. Папы — лишились этого замка по договору с Муссолини, уничтожившего Папскую Республику. От Площади Святого Петра до Замка Святого Ангела раньше была крытая галерея, потом она была разрушена и теперь это были широкая улица Виа дела Консилиационе, находящаяся вне пределов Ватикана. По договоренности, Папа должен был пешком пройти по этой улице и во дворике Замка Святого Ангела помолиться за души убиенных в ходе кровавой революции. Рейхсвер выделил в защиту Папы несколько штурмов десантников из числа элитной Первой парашютно-десантной дивизии рейхсвера. Опытные, хорошо вооруженные, готовые стрелять профессионалы, они взяли Папу в кольцо еще на площади и так и повели. Оружие было на боку, и каждый готов был броситься на Папу и закрыть его своим телом, как только увидит ствол или гранату — но со стороны, казалось, что Папа идет под конвоем. Он все это помнил… перед тем, как ступить на улицу, он посмотрел наверх, надеясь на Божие знамение — но увидел лишь висящий чуть вдалеке вертолет и германских снайперов, оседлавших уличные крыши, их было так много, что не сосчитать. И молчание. Страшное, мертвящее молчание. Люди, которые пришли увидеть Пастыря — молчали. И это молчание — было страшнее любых обвинительных слов…

В мае восемьдесят первого года — жизнь Папы едва не оборвалась в результате покушения на него совершенного на площади перед собором Святого Петра. Он приветствовал верующих стоя в открытой машине, когда из толпы протянулась рука и грянули выстрелы. Он тогда потерял полтора литра крови и чудом выжил. Террористом оказался итальянский анархист. Его быстро умертвили в тюрьме, и никто так и не задался вопросом — а кто дал ему в руки оружие и отправил убивать.[46] Но Папа — знал это, немногочисленные верные люди узнали это от самого террориста. И знание его — останется с ним на всю его оставшуюся жизнь.

Теперь, с высоты прожитых лет, умирающий в замке Гандольфо Папа видел дела рук своих, и дела эти — приводили его в ужас…

Мы ни в чём не подаём повода для преткновения, чтобы в нашем служении не было изъяна но во всех отношениях рекомендуем себя как Божьи служители: в стойкости во многом, в бедах, в нуждах, в трудностях, в побоях, в тюрьмах, в беспорядках, в трудах, в бессонных ночах, во времена без пищи, в чистоте, в знании, в долготерпении, в доброте, в святом духе, в нелицемерной любви, в правдивых словах, в Божьей силе; с оружием праведности в правой и левой руке, через славу и бесчестье, отзывы недобрые и отзывы добрые; как обманывающие, и всё же правдивые; как неизвестные, и всё же узнаваемые; как умирающие, и всё же вот — мы живы; как наказываемые, и всё же не отданные на смерть; как опечаленные, но всегда радующиеся, как бедные, но обогащающие многих; как ничего не имеющие, и всё же обладающие всем.

Наши уста открылись для вас, кори?нфяне, наше сердце расширилось. Вам не тесно в нас, но тесно вам в ваших же нежных чувствах. А потому воздайте тем же, — говорю как детям, — расширьтесь и вы.

Не впрягайтесь в неравное ярмо с неверующими. Ведь какое общение может быть у праведности с беззаконием? Или что общего у света с тьмой? Да и какое может быть единодушие между Христом и Велиа?ром? Или какую долю имеет верный с неверующим? И какое согласие может быть между Божьим храмом и идолами?[47]

Идолы…

Сейчас, умирая, бывший архиепископ краковский понимал, что он не сделал самого главного. Он не выполнил Божьей Воли, данной людям в Фатиме, Португалия в тысяча девятьсот семнадцатом году. Он поставил личное выше божественное, свои страсти — выше служения Ему. Он так и не смог простить Россию. Простить за то, что она сделала с его народом, за двести лет оккупации Польши, за пролитую в родную землю кровь. Переступить, стать выше этого, протянуть руку — а ведь в пророчестве ясно было сказано, что только Россия — способна предотвратить Конец Света. Конец Света, предсказанный многими, в том числе ирландским монахом — ясновидцем по имени Малахия. Вместо этого — он присоединился к войне против России и вел ее долгие двадцать с лишним лет своего пастырского служения. Тем самым — приближая ужасный конец.

А ведь до него — всего ничего. Еще один Папа — и все. Следующий за ним — станет последним в истории Церкви. Последним перед Страшным судом, который куда ужаснее, чем суд людей, которого он убоялся.

Окно было открыто и легкий ветерок — доносил до лежащего на кровати человека запах пробуждающейся земли, запах набухших почек и первой, пробивающейся к свету из тьмы подземелья весны. Весны, которую, ему, бывшему митрополиту Краковскому — уже не суждено было увидеть…

Папа скончался примерно в двадцать два часа по местному времени, тридцать первого марта две тысячи пятого года, в четверг, в личном замке Гандольфо, который был еще одной территорией суверенного государства Ватикан. Никто даже не попытался оказать ему помощь…

Утром, примерно в шесть часов утра — камергер Папы вошел в спальню и обнаружил тело. Первым делом — он позвонил в Ватикан.

О смерти Папы — объявили лишь второго апреля, эта дата и стала датой его смерти.

Девятнадцатого апреля, после длительного совещания, миру был явлен новый Папа. Это оказался немец, что было еще более невероятным, чем папа-поляк. Второй подряд Папа не-итальянец на троне.

Едва приступив к папским обязанностям — новый Папа назначил ревизию в Банка ди Ватикана, а так же в одном таинственном институте под названием Институт Святого Духа, который контролировал банк и игру на бирже деньгами Ватикана. Проверка проходила с середины апреля по середину июля две тысячи пятого года и показала потрясающие вещи — из Банка ди Ватикана, первого и второго апреля две тысячи пятого года (в пятницу и субботу! Суббота — не банковский день!) были выведены ценности и активы на сумму двадцать миллиардов рейхсмарок и пропали документы относительно судьбы еще какого-то количества денег. Никто даже не брался предположить, сколько денег могло быть там.