Андрей Валерьев - Родина
Как я тут оказался?! Не помню. Дурдом какой-то.
Их Сиятельство презентовал мне очередные часы от Президента. И даже с гравировкой. "Стрелочнику от Президента".
Хм. "Полёт".
Сквалыги. Оба.
Раньше швейцарские дарили. Нафига мне четыре пары часов? Всё равно не ношу.
С их Сиятельством приехал доктор.
Хороший он мужик! Добрый и умный. Похож чем-то на булочника. Нет. На пекаря. А, нет. На кондитера. Такими кондитеры должны быть. Толстыми, румяными и улыбчивыми. Вколол мне витамины. И от головы ещё один укол. А то болеть стала чуть не каждый день.
Стало полегче.
Ходили по путям, лазали в туннель. А там прохладно. Как дома, раньше. Спорили, где ставить домик и нужно ли его там ставить вообще. Попросил его баньку возле хутора поставить. А то в бочке мыться надоело. Обещал подумать.
Попросил его забрать бабку и прислать женщину. Хоть какую-нибудь. Их Сиятельство изволили посмеяться, а потом уехали. А я остался.
Пропустил два пассажирских.
Вот дурак! Надо было просить не бабку отсюда забрать, а меня!
10 июля.
+38 в тени. Сильный ветер.
Сегодня на линии никого. Тишина. Затеял постирушку. Потом решил пострелять по банкам из под тушёнки. Ничё так. Увлекательно. Только очень громко. И плечо прикладом отбил. Синячище — будь здоров.
На мою канонаду прибежал летёха и два потных солдатика с автоматами. Матерились долго и с выдумкой. Они думали, что на хутор опять стая волков набрела.
Кстати, надо проверить ограду.
На прощание лейтенант объяснил мне, что ружьё теперь придётся чистить.
Никогда этого не делал. Пойду — почищу.
Ёлы-палы. Не буду больше стрелять! Это же как дети. Тридцать секунд удовольствия — тридцать лет несчастий. Я эту двустволку три часа полировал. Упасть — не встать.
А вот интересно — у меня есть дети?
О чём это я? Какие дети?
Голова болит. Уколы не помогают. Звонил в больницу. Доктор очень озаботился и обещал прислать медсестру или фельдшера, чтобы за мной понаблюдать.
Лучше медсестру.
11 июля.
+41 в тени. Сильный ветер.
Пришёл состав с немцами. Лейтенант и все десять солдатиков были в брониках и с автоматами. Вместе со мной на перроне. Мишка загнал свой паровоз в тупик, стравил пар и объявил, что "станция говённая, конечная, поезд дальше не идёт".
Уродец. Я ему "говённую" ещё припомню.
Я, честно говоря, удивился. Откуда немцы то? Пленные? Мы же с ними не воюем. Война то, слава Богу, уже… э… давно, да? Закончилась?
Надо у бабки уточнить.
В любом случае — этим немцам не повезло. Все пассажирские всегда шли к пристани, это отсюда четыре сотни вёрст будет. А этих — сюда. Коммунизм строить.
Интересно было, но я, почему-то, не пошёл смотреть как они из этих теплушек лезут. Жалко мне их. Лейтенант с приёмом и без меня справится.
А доктор мне так никого и не прислал.
12 июля.
+42 в тени. Сильный ветер.
Пропустил литерный. Затем, сразу, товарняк. Длинный, зараза, сто восемь вагонов. Два паровоза еле его тащили. Устал флажок держать, пока он мимо меня полз. Чего везли — непонятно, но на каждом вагоне по охраннику.
Потом припёрся в гости лейтенант и принялся жаловаться на жизнь. Все восемьдесят семей немцев разместили на складе, но что с ними делать дальше — он не знал. Пошли звонить в управление.
Мда. Чем они там думают? Зря что ли Жанибек свою стоянку Ащыбулаком назвал? Нашли куда народ заселять. Идиоты.
Кстати, бабка сказала, что война шестьдесят лет как закончилась.
Откуда здесь немцы?
13 июля.
+ 39. Сильный ветер.
Назвал лисёнка Архипом. Уж больно хрипло он тявкал и подвывал. Архип снова пожрал, попил, но на этот раз не убежал в степь, а завалился в тенёчке забора спать. Ночью был очень сильный ветер. С пылью. Полиэтилен на окнах порвало. И ставни не помогли. Проснулся оттого что на зубах песок. Долго отплёвывался. Что характерно. Бабка в своей каморке без окон спала без задних ног. Храпит, старая.
Ну ничего. Зато готовит вкусно.
14 июля.
+38. Слабый ветерок.
Пропустил товарняк. Потом ещё один. Потом ещё. Как сбесились, в самом деле. Семь утра — а уже три состава. Дурдом.
Прибежал на разъезд солдатик. Сказал, что командир зовёт спектакль смотреть.
Удивился, но пошёл.
Спектакль мне не понравился. Аукцион, блин, рабский. За складом вояк, в тени, оказалась куча тентованных КамАЗов и Уралов. Штук двадцать.
Понаехали, блин!
Вот не люблю я этих хуторян. Они мне каких-то сектантов напоминают. Только Пашка нормальный. С ним можно поговорить. А эти… смотрят на меня как на…
Блин! Чего они все на меня пялились? На мне что? Хохломская роспись?
Надо обдумать это дело.
Немцы, кстати, оказались совсем не немцами. Весь табор матерился и плакал по-русски и требовал какой-то "повторной репатриации". Какая-то чернявая сумасшедшая баба долго ругалась и не хотела лезть в КамАЗ, а потом увидала меня и почему-то назвала меня Максимом.
Дура, что ли… я же…
Я же…
15 июля.
+ 35. Ветер умеренный.
Не знаю что писать. Руки трясутся. У меня же должно быть имя? Я же человек. Без имени мне нельзя.
Пойду, позвоню доктору.
16 июля.
+36. Ветер умеренный.
Сегодня с утра при обходе путей нашёл пустую бутылку из под пива. Странно. Я же точно знаю, что здесь пиво в бутылках не продают. Откуда она взялась? Да ещё этикетка с иероглифами. Кстати, теперь я хожу не один. Со мной Архип ходит. Близко не подходит, но и далеко не убегает. Хвост у меня появился, одним словом. Смешно. Увидел лейтенанта — затявкал.
Дал летёхе сто рублей. Он пообещал привезти рубашек, тушёнки и соли. Говорит, что переселенцы бунт устроили. Пришлось пострелять. И не только в воздух. Говорит, а у самого руки трясутся и лицо серое. Мальчишка он совсем. Хоть и лейтенант.
Отдал ему последнюю остававшуюся у меня карамельку. Он уж очень странно на меня посмотрел, а затем меня обнял.
Не ожидал от него такого.
Снова разболелась голова.
Дневник, пока. Я — спать.
17 июля.
+32. Безветренно.
Сегодня поставил эксперимент. Получилось забавно. Должен был идти товарняк, а за ним следом — пассажирский состав. Так вот. Стою на перроне, смотрю на чёрный провал тоннеля, и уже совсем было собрался достать зелёный флажок, как вдруг мне подумалось.
А если красный показать?
Я, почему то никогда не показывал красный флажок.
Показал.
А поезд то и не пришёл!
Ни один, ни второй.
18 июля.
+33. Ветер умеренный.
Звонило их Сиятельство. И, почему-то, не орало, как обычно. Не понимаю. После звонка приехали вояки и привезли мне разобранную баню. Сейчас молотками стучат. Заканчивают уже. Старший лейтенант сказал, что завтра приедут электрики и привезут… эту штуку… будет свет. Здорово.
Снова разболелась голова, но настроение было всё равно хорошим. Стоял на перроне весь день. Поездов мимо прошло… ого-го сколько. Рука затекла флажок держать. Но ничего — справился.
Вспомнил. Генератор привезти обещали.
Надо летёху или Мишку попросить телевизор привезти. Или радио.
Только что звонил доктор и беспокоился о моём здоровье. Хороший он дядька. Заботливый. Решил его не расстраивать и сказал, что самочувствие у меня отличное и ничего не болит. Он пожелал мне спокойной ночи и отключился.
Сижу, слушаю гудки в трубке. Что-то надо написать.
Блин. Как голова болит то!
19 июля.
+37. Пыльная буря. Гроза.
Сегодня ночью умерла бабка.
Я остался совсем один.
20 июля.
+38. Ветрено.
Пришёл лейтенант. Принёс водки. Помянули мою бабку. Помолчали. Водка была палёная. Жутко вонючая и горячая. Но всё равно — было здорово. Боль немного притупилась.
Пацан ведёт себя странно. Напился до чёртиков, а потом начал задавать глупые вопросы. Как меня зовут. Откуда я. Про семью стал спрашивать.
Смешной какой. Это же и так понятно. Я — это я.
Ой. Нет. Не буду я больше водку пить никогда. Только пиво.
Вот, помню, мы с Соппычем в "Тинькоффе" как наквасились!
Стоп.
Кто такой Соппыч? И что такое "Тинькофф"?
Не надо вспоминать. Голова лопается.
Пойду. Отнесу летёху в Ащыбулак.
31 июля.
+42. Сильный ветер.
Моё имя — Максим. Я не помню, но я знаю. Максим. Ляля говорит, что у меня должна быть фамилия и я должен её вспомнить.
Десять дней я не мог писать. У меня очень сильно болела голова. Я даже не помню, как я поезда встречал. Вчера стало немножко лучше. А вечером приехал доктор. Снова сказал ему что всё хорошо. Доктор посоветовал мне витамины, но я послал его на… куда я его послал?
