Орел и Ворон - Калинин Даниил Сергеевич
– Тимофей, рана? Лекаря звать?!
Однако последний, ошалело посмотревший прямо в глаза племянника царя, лишь только отрицательно покачал головой. После чего он вполне уверенно поднялся с земли, при этом едва слышно произнеся: «А как же Стасик…»
– Ты о ком, сотник?
Князь уже с легким подозрением уставился на стрельца – а вдруг тот умом тронулся?! – но последний, как кажется, уже вполне пришел в себя.
– Простите меня, Михаил Васильевич, скорблю о друге своем пропавшем, ротмистре рейтаров Себастьяне фон Ронине. Меня остался прикрывать, чтобы передал я благословение и дары старца Иринарха! Невыносимо скорблю по товарищу! Дозволь же мне, княже, взять хоть пяток детей боярских из его эскадрона да с ними назад вернуться? Полтора дня пути туда, полтора обратно – коли пал ротмистр, так хоть похороним по-людски. А ежели нет и в полон его лисовчики взяли, так может, и отбить удастся?!
Скопин-Шуйский в раздражении на самого себя дернул головой:
– Нужный человек фон Ронин, смелости необычайной! И сгинул ни за грош… Я виноват, Тимофей, я виноват, что отправил вас вдвоем. Да думал, что от малых числом ворогов отобьетесь, а от погони уйти сумеете, чай заводные лошади были… Конечно, бери – хоть пяток, хоть целый десяток! Тут пока вас не было, я пустил в свободный поиск донских казаков атамана Дмитрия Шарова. Так они-то воровских казачков пана Лисовского от окрестностей лагеря нашего на целый день пути отвадили! Так отвадили, что уцелевшие теперь к нам близко подобраться опасаются… До Ростова, конечно, дорогу донцы бы не расчистили – скорее уж сами бы сгинули… Но по окрестностям теперь тихо.
Стрелец поклонился воеводе в пояс:
– Благодарю, княже, благодарю! Сей же миг пойду людей собирать… Только прошу также коней нам дать заводных на каждого да пистолей выделить, сколько возможно.
Михаил Васильевич согласно кивнул:
– Ступай и ни о чем не беспокойся. Дам все, что попросишь!
И только когда полог шатра опустился за спиной сотника, царский племянник вновь добрел до лавки и тяжело, грузно на нее сел. После чего надолго замер, остановив взгляд на одной точке, тяжело размышляя об услышанном предупреждении…
– Вот, значит, как, любезные дядья, поступить вы со мной хотите… Нет вам больше моей веры, иудушки! Бориску Годунова предали и отравили, Дмитрия Иоанновича предали и убили – пусть даже и самозванцем он был… И меня, выходит, сжить со свету желаете?! Не бывать тому!!!
Скопин-Шуйский, известный своей смелостью и ратной выучкой воин, неожиданно резко вскочил со скамьи, вырвав саблю из ножен, словно желая зарубить ей невидимого противника… Но, подышав немного, князь пришел в себя, и, вложив клинок обратно в ножны, уже тише и спокойнее произнес:
– Значит, дадут победить, а уже потом травить станут… Ну хорошо. Время подготовиться у меня есть, а воры и люди литовские сейчас важнее. Сейчас важнее…
Но что бы сказал Скопин-Шуйский о своем стрелецком сотнике, бредущем по лагерю с выпученными от удивления глазами, восторженно рассматривающем все вокруг и безостановочно бубнящем себе под нос? Особенно если бы ему удалось расслышать, что именно Тимофей Орлов по прозвищу Орел говорит.
– Значит, коли я теперь полностью владею «аватаром» после разговора с князем, будущее изменилось – и мое сознание застряло здесь?! А меня ТАМ, получается, уже и нет?! Но как же, как же Стасик… Неужели погиб с фон Ронином?! Надо спешить! Надо вернуться, надо как можно скорее вернуться…
Наверное, Михаил Васильевич счел бы, что потеря друга очень сильно ударила по его гонцу, и тот тронулся умом. А раз так, то и предупреждение его может быть передано не старцем, а выдумано безумцем!
Да, наверняка молодой воевода так и подумал бы, с радостью поверив в то, что дядья его на самом деле не желаюттравить…
А потому очень даже хорошо, что воевода сейчас не мог слышать сотника!
Путь в Переяславль Рязанский встречал обычной городской суетой. По Большой Московской дороге двигались возы и вышагивали по пыльной дороге жители городских слобод. Солнце пекло беспощадно, так что даже вездесущие мошки попрятались.
– А ну, пошли прочь! Вот я вас! – замахнулся на сгорбившихся путников безусый юноша.
– Угомонись, Степка, остынь, – казацкий сотник выдохнул в густую русую бороду.
– Да я-то что, Василий Петрович? Сами под ноги кобыле бросаются, – развел руками десятник.
Шагающие действительно перекрыли дорогу и только после внушения отошли. Василий Ушак ничего не ответил: чем ближе они приближались к городу, тем сильнее его охватывало непонятное смятение. Правильно ли он поступил, разделив отряд, что Прокопий Петрович к князю Михаилу послал? Но уж больно добычу взяли странную. Сотник воеводу уважал, пусть за глаза его многие и называли худородным. Многое они вместе прошли и пережили. Со времен царя Бориски Василий находился при воеводе. Видел, как Прокопий зубами скрежещет, ждет возможности Годунова сбросить. И случилось. Помер Бориска. То ли отравили, то ли сам, грешный, преставился. То-то воевода радовался. Сразу же поддался уговорам Басманова и Голицина перейти на сторону царевича Дмитрия. Кто там теперь знает – самозванец то был али нет, но сотник своими глазами царевича видел и о делах его слышал, царь был добрый. Вот и Прокопий Петрович так думал. Воевода имел знатное уважение среди детей боярских, а вместе с ними на сторону явившегося царевича перешла дружина не только Переяславля Рязанского, но и других городов поблизости. Доверяли словам и делам Прокопия Петровича сильно.
Сотник вытер пот со лба. Их разделенный отряд въезжал в одну из слобод, выплеснувшихся за городские стены. Избы стояли одна к одной, редко когда у такого жилья виднелся небольшой участок. Зимой жилье топилось по-черному, так что труб на крышах не было. Люди здесь жили по большей части мастеровые, и каждый занимался своим делом. А за домами виднелась небольшая, но красивая срубная церковка, а за ней еще.
– Как думаешь, Василь Петрович, воевода нас не заругает? – поравнялся с ним десятник.
– Тебе-то какая с того беда, Степка? – нахмурился сотник. – Ругать, если что, он меня будет, вы мой приказ исполняли. И до сих пор считаю, что верно мы поступили.
В голову полезли темные мысли, и Ушак снова погрузился в прошлое. Кинул клич воевода Ляпунов, и к войску присоединились служилые люди из других южных городов, чтобы царевичу помочь. А спустя время под Кромами Прокопий Петрович своим примером доказал, что в царя нового верит и служить ему будет честно. Ну и сотник его примеру последовал. А как не последовать, ежели служба ратная? Но недолго царствовал Дмитрий Иванович. Не понял народ православный его обычаев странных. Недовольство зрело. Прокатились по городам и весям слухи, что царь самозваный в Кремле сидит. Посты церковные не блюдет, нарушает предков обычаи в одежде и жизни своей. Иностранцев дюже привечает, так, что аж на полячке-католичке жениться собирается и войной на Турцию и Швецию пойти решил. Раздражало народ то, что царь прямо насмехался над московскими обычаями, одевался в иноземное платье и будто нарочно дразнил бояр, приказывая подавать к столу телятину, которую наш народ не ест. Но больше всего недовольны бояре были, что царь Дмитрий новых людей при себе возвысил, несмотря на слабую знатность. Во главе недовольных, конечно же, встал Васька Шуйский со товарищи: Голицыным, Куракиным и особами духовного звания из Казани да Коломны. Даже убийство царя задумали, но не вышло ничего: поймали татей неизвестных, да толпа городская их сама и разорвала. Народ царя поддерживал, да и любил, вестимо.
– Василь Петрович, как через город пойдем? Через Ямскую слободу и гору Скоморошью или через острог? – поравнялся с сотником его подчиненный.
– Через острог пойдем, нечего нам круги кружить, нужно быстрее воеводе доложиться.
Солнце и не думало прекращать жарить, и сотнику постоянно приходилось вытирать со лба и щек липкий пот. Не хочешь, а позавидуешь иноземцам с голыми лицами. За домами было видно дымящую кузню Алексия. Сотник поймал себя на мысли, что нужно обязательно заехать к нему по поводу новой сабли, но это только после встречи с Прокопием Петровичем. Мало ли как он отреагирует на самовольство сотника.
