Александр Афанасьев - Отягощенные злом. Разновидности зла
– Я не подведу, честно!
М-да… Ну, вот и что делать?
– Саша… проблема в том, что я уже пообещал одному человеку…
На лице подростка отразилось разочарование.
– …но я попрошу одного хорошего друга там, в Афганистане. Ты же знаешь, сейчас я служу там. Он полковник казачьих войск, командир сил спецназа и даст тебе рекомендацию. Полковник Тимофеев Александр Саввич, твой тезка. Я попрошу его приехать сюда, он познакомится с тобой, и я уверен – тебе не откажет. Если ты хочешь служить – ты будешь служить…
Открылась дверь, я заметил какую-то даму и понял, что пришло время для учебы. Александр, как и многие дворянские дети, учился не в гимназии, а с личным преподавателем и при помощи специальных дистанционных курсов, которые читали лучшие педагоги страны.
Увидев меня, дама замялась, и я поднял руку, прося еще немного времени. Дама понимающе кивнула.
– Александр, я еще хотел поговорить с тобой…
– Я знаю, – сказал подросток, проведя растопыренными пальцами по шевелюре, словно расческой. Это был мой жест, у меня никогда не было при себе расчески. Как-то не уживались вместе – я и расческа.
– Про что ты знаешь?
– Про вас и маму.
– Да? Откуда?
– Я скачал фотки про Тегеран. Я много искал всего о том, как шла война с махдистами, скачивал фотки из Инета. Там вы и мама – на балу. Все нормально.
– Александр, знай, я не навязываюсь к тебе в отцы, ты не думай, ладно. Просто… я буду навещать твою маму, ты как – не против?
– Да не. Маме давно надо было найти кого-нибудь. А этот…
– Кто – этот?
– Да так. Никто…
Подросток повернулся и пошел к выходу с манежа, неуклюже ступая по податливому крупнозернистому речному песку…
Своему сыну я не нашел смелости сказать, что он – мой сын. Может… потом поймет он сам, но это позиция труса. Труса и слабака, влекомого течением жизни, как детский кораблик – весенним бурным ручьем. Оставалось еще одно. Анахита… и разговор с ней будет не менее сложным. Особенно после того, что было ночью – это не решило проблемы, а только усугубило их.
Мой наркотик – снова со мной. Я – конченый наркоман, доверять которому нельзя. Ни в чем, ни на минуту…
Анахиту я нашел в укромном местечке – там, в чаше из речного песка бил родник, видимо, не искусственный, а настоящий, который был здесь, когда сюда пришли строители. Здесь не было ярко выраженного берега, из этого небольшого озерца не вытекала река – просто песчаная чаша и бьющий на дне ее ключ. Люнетта сидела на берегу, и смолистые сосны защищали ее своими колючими лапами от всего зла этого мира…
Я присел рядом, на корточки.
– Ты сказал ему? – спросила Люнетта, не поворачиваясь ко мне.
– Нет. Надо было?
– Не знаю…
Поговорили…
– Послушай… – сказал я, – я должен тебе кое-что сказать.
– Говори.
– Я… короче так, – набрался смелости я, – ты, наверное, этого не знаешь. Но… в общем, у тебя есть деньги. Около тринадцати миллиардов рейхсмарок. Наверное, даже больше.
Бубню, как пацан…
– Эти деньги переводила на твой счет твоя мать. Как процент от тех денег, которые давал тебе твой отец. Твой настоящий отец. Шахиншах Мохаммед Хоссейни. Ты не знала про него?
– Знала, – так же не оборачиваясь, сказала Люнетта.
– Знала?! – изумился я.
– Догадывалась. Потом узнала. Мне было двенадцать лет, и я уже понимала, откуда берутся дети. Мама ударила меня и сказала, что если я кому-то скажу об этом, то меня будут пытать и убьют, потому что меня все ненавидят, все при дворе. Но я все равно знала…
– Но почему…
– Знаешь… отец не любил маму. Он был слишком занят собой. Для него она была просто куском мяса. Итальянской проституткой без комплексов. Той, на кого можно выплеснуть всю грязь, какая есть у него в душе. Побыть самим собой – грубым полковником Гвардии, выходцем из низов. Он бил ее, ты знаешь?
Я ничего не ответил.
– Он бил ее, просто так, чтобы почувствовать… себя властелином. Это было важно для него. Он бил ее, чтобы она не забывала, кто он такой и на чем строятся их отношения. Он бил ее каждый раз, когда тайком приходил по ночам. Ему доставляло удовольствие слышать, как она кричит. Он бил ее, а она кричала. А я забиралась под кровать, потому что под кроватью было не так слышно то, что происходит в соседней комнате.
– Люнетта… твой отец давал маме деньги. Очень большие деньги, это были десятки и сотни миллионов. Каждый месяц, каждый год. Он давал ей деньги, чтобы она переводила их на тайные счета за границей, о которых никому не было известно. Твоя мать устроила так, что часть этих денег, которые должны были идти якобы посредникам, шли на счета, записанные на тебя в лучших банках Европы. Герцогство Люксембургское, Священная Римская империя, Швейцарская Конфедерация, Австро-Венгрия. Я не уверен, что знаю все счета, но кое-что знаю. Эти счета лежат и дожидаются тебя. Ты должна поехать и…
В следующее мгновение я отшатнулся – песок ослепил меня.
– Да пошел ты!
Когда я кое-как проморгался, Люнетта бежала к дому, ее платье мелькало среди деревьев.
Догнал. Прижал к дереву и просто сказал – прости. А она вырывалась и кричала мне в лицо самые обидные и гадкие слова на смеси арабского, фарси, итальянского и русского. Потом просто начала рыдать…
А потом мы сидели на песке, и я наконец-то понял, каким был придурком и ослом. Я просто оставил ее одну в Тегеране… написал записку. Господи… какой я моральный урод – просто смотаться из страны и оставить записку… нормально, да? Лучше бы деньги на туалетном столике оставил, это было бы намного честнее. Она готовила сюрприз мне, ничего не говорила… ну а как скажешь, если у меня проблемы несколько другого характера, исчисляющиеся в убитых и раненых, в выявленных террористических ячейках и количестве оружия, которое удалось, мать твою, изъять. Нормальных врачей там тоже не было… точнее, они были, но она боялась к ним идти. Хотела сказать мне тогда, когда будет окончательно понятно. Хотела сделать сюрприз, но сюрприз сделал ей я.
И еще – знаете, что я понял? На том новогоднем балу ничего между ней и Николаем не было. Не было! Николай, каким бы мерзавцем он ни был в этом плане, просто не променял нашу дружбу на это. Не предал. Не рискнул предать.
Он пошел в наступление потом, когда я уехал из Тегерана и сделал это по своей воле, а не по его предложению. Из нашего разговора – последнего перед восемью годами молчания – он понял, что Люнетта мне не особо и дорога, если я оставляю ее в Тегеране. И только тогда, только когда я продемонстрировал свое равнодушие, он решился пойти в наступление и послал за ней самолет. Только тогда, когда я уже был в Швейцарии, он решил, что имеет право идти вперед.
Просто потому, что Люнетта ему понравилась на том балу. Да что там понравилась – поразила в самое сердце, а по-другому и быть не могло. Я удивился, если бы было по-другому. Только тогда, когда я своими поступками показал, что дорога свободна, он пошел вперед. Память о Крыме он не предал, не смог предать.
Я же послал несколько записок из Швейцарии, одну за другой. Потом увидел в Интернете репортаж из Санкт-Петербурга. И сделал свои выводы…
На двенадцать долгих, очень долгих лет.
А сейчас – мой наркотик – снова со мной. Я – конченый наркоман, доверять которому нельзя. Ни в чем, ни на минуту…
Люнетта сказала, что ей не нужны эти деньги, и ушла. А я остался стоять в лесу, в сосновом лесу. Потом вдруг мне показалось, что кто-то стоит рядом. Я посмотрел… и увидел Николая… в рваном мундире, забрызганном кровью. Я не смог пересилить себя, не смог заставить увидеть его так… и присутствовал только на официальной церемонии, когда он лежал в украшенном гробу, как идиот.
Господи… что я вообще несу…
Николай сделал шаг ко мне.
– Не подходи… – сказал я и сделал два шага назад.
Николай улыбнулся:
– Ты чего, братишка, мертвых боишься? Напрасно. Бойся не мертвых, бойся живых…
– Прости меня, брат, ладно? – сказал я.
– За что? Так даже лучше… я никогда не мог представить себя старым. Смешно, правда? Я даже…
– Я не про это… – Я показал в сторону дома.
– За что?! – удивился Николай. – Это я должен просить у тебя прощения. Она всегда была твоей, ты не думай. Это я любил ее, а не она меня. Я не знал, что сделать, чтобы она полюбила меня. И так и не узнал.
– Все равно прости.
– Да брось. Просто – будь повнимательнее. Я тебя здесь не жду…
– О чем ты?
– Да так. О жизни. О вратах милосердия, нам отверзаемых. Пора мне, брат.
– Попроси там… сам знаешь кого. За нас за всех. Хорошо?
– Попроси сам. Только честно, не лукавь. Он – услышит.
Потом Николай повернулся и пошел за деревья…
На втором этаже дворца, на мощенной итальянским мрамором террасе, что-то горело. Жидкий, почти прозрачный столб дыма стремился в небо…
