Ринат Таштабанов - Обратный отсчет
Зверь не двигается, лишь буравит меня взглядом.
Я медленно, старясь не привлекать внимания волкособа, достаю пистолет. Обмотанная изолентой рукоять удобно ложится в руку. Замерзшие пальцы не слушаются меня. Тактильные ощущения почти исчезли, словно конечности вырезаны из дерева.
Услужливая память являет картинку из прошлого, когда зимой поисковики приволокли с поверхности Игната, крепкого мужика, слывшего среди обитателей Убежища опытным следопытом. Но даже он ничего не смог противопоставить буйству природы. Обмороженный и окровавленный, Игнат, прижимая руку с почерневшими пальцами к ОЗК, лишь тихо матерился, когда его втащили через шлюз в тамбур.
Внезапно налетевший буран – и из отряда в пять человек найти дорогу обратно сумел только Игнат. Я, тогда еще будучи пацаном, зашедшим в медблок, никогда не забуду того, как Хирург, деловито осмотрев разведчика, глухо обронил: «Ампутация», – и потянулся за небольшим топориком.
Наверное, мы очерствели, но я навсегда запомнил, как Игнат, вздрогнув, жадно припал к фляге с разведенным водой спиртом, нашим эрзац-наркозом, а затем, прикусив воротник бушлата, положил руку с растопыренной пятерней на грубо сколоченный деревянный стол, весь покрытый зарубами и до черноты въевшимися пятнами крови.
Добровольная плаха нового мира, где вместо толпы зевак, застывших в предвкушении казни, стоят в очереди безразличные до чужого горя обитатели Убежища, чтобы избавиться от гниющей конечности с начавшейся гангреной.
Пять размеренных глухих ударов раздаются отголоском набата в моих ушах. Мертвая тишина заполняет паузы. Ни стонов, ни слов сожаления, лишь скрип зубов Игната по прикушенному вороту. Но меня до самой смерти будет преследовать отчаяние в слезящихся глазах сурового мужика.
Только через некоторое время, пройдя через мясорубку боя с беспилотником, я понял, что Игнат оплакивал не отрубленные пальцы, упавшие со стола в грязно-бурое месиво на полу медблока, но свою судьбу! Кому теперь нужен разведчик с рукой, превратившейся в шпатель…
Видение прошлого уносит порыв пробирающего до костей ветра, от которого не спасает ни пара свитеров, натянутых друг на друга, ни плотная ткань утепленного комбеза.
«Эх, пальцы мои, пальцы!» – мелькает в голове, когда я пытаюсь нащупать спусковой крючок.
Холода нет, есть лишь жгучая ненависть, в первую очередь к самому себе, желание отомстить за отряд и вернуться к Машеньке любой ценой. Я должен выжить!
Застываю с пистолетом в вытянутой руке. Волкособ стоит метрах в десяти. Метель усиливается. Ветер, царапая ледяными иглами ОЗК, точно вознамерился содрать его с меня.
– Караулишь? – спрашиваю я, обращаясь к зверю. – Ждем кого?
В ответ раздается приглушенное рычание.
Заметив неподалеку фордовский внедорожник с распахнутыми передними дверями, медленно отхожу к нему. Тут же замечаю, как под густой шерстью волкособа бурунами ходят мышцы.
Передние лапы, так похожие на огромные человеческие руки, сгибаются в локтях. Тыльная сторона ладони, проворачиваясь в суставе, как на шарнире, почти касается могучего предплечья. Зверь, подбирая задними лапами снег, припадает к земле.
Я ныряю на переднее сиденье автомобиля. Прикрываю дверь, оставляя лишь узкую щель. Понимая все безумство затеи, я, развернувшись в полкорпуса, дрожащей рукой целюсь в голову волкособа. Тварь делает шаг в сторону и скрывается за машинами. Я вижу, как из-за них на меня смотрят красные буркала. И от этого немигающего, мертвого взгляда становится по-настоящему жутко.
«А ты, брат, ученый, – натужно усмехаюсь я. – Шаришь. Ну что же, и мы тогда подождем».
Захлопываю дверь. Хоть какое-то укрытие будет. Череп луны, скалясь сквозь облака, окрашивает наш проклятый мир призрачным сиянием. Сквозь яростные завывания ветра до меня доносится утробное рычание. Едва различаю где-то вдалеке ружейный выстрел. Вскоре все затихает. Подмосковье живет своей обычной жизнью.
Сижу в машине. Волкособ не двигается с места. Смотрит на меня. Проходит пять минут, десять, пятнадцать. Ожидание выматывает. Я замерзаю. Меня бьет частая дрожь. Зная, к чему это может привести, я помимо воли закрываю глаза. В голове роятся тысячи мыслей, возникают образы утерянного мира, голоса людей, яркие краски сменяются черно-серыми пейзажами Подольска, густо усеянного костяками мертвецов. Трупы, завернутые в пластиковые мешки, лежат вдоль стен коридора Убежища.
Лысые головы, лишенные бровей и ресниц, изможденные лица страдающих от лучевой болезни. Изъязвленная кожа. Хрупкие, невесомые тела умирающих от голода. Мне тогда было лет восемнадцать, а жизненного опыта – на все пятьдесят. Я навсегда запомнил взгляды укрываемых, полные боли и мольбы, когда мы, чистильщики, поднимаясь на поверхность, слышали вслед: «Еды! Нам нужна еда! Слышите, вы!»
Именно тогда появились первые случаи каннибализма. Все началось наверху, в больничных корпусах, которые по приказу Колесникова были переделаны в подобие укрывища – места, куда можно сплавить больных, и где они могут подохнуть, не занимая места в Убежище. Там пропадали люди, родители забивали малолетних детей. И все чаще мы обнаруживали в домах рядом с «ПГКБ» схроны, забитые свежим мясом…
Тогда в нас что-то надломилось. Кто хоть раз видел мужика, сидящего на корточках в углу с куском человечины в руках, тот изменился навсегда. В свете фонарей и факелов бегающие из стороны в сторону глаза людоеда лихорадочно блестят. И даже когда мы ударами прикладов валим его на цемент, а затем еще долго бьем ногами, обутыми в тяжелые армейские ботинки, даже тогда он пытается ухватить вывалянную в грязи плоть и засунуть ее в разбитый рот.
Жалости нет, она умерла вместе с той – прошлой, размеренной, сытой жизнью хомячков, привыкших, что еда появляется из супермаркета.
– Жалости нет, – шепчу я, вспоминая минувшее. Холодный ветер уносит слова вдаль. Мрачные глыбы завалов видятся мне могильными курганами, где археологи будущего (я смеюсь, думая об этом!), может быть, откопают остатки нашей цивилизации.
Людоедов мы без лишних разговоров ставили к стенке. Действовал прямой приказ Бати. В голове до сих пор звучит отрывистая команда старшего нашей группы – Винта: «Прицел. Готовьсь. Огонь!»
Точно кто-то со стороны дергает меня за руку и жмет на спуск. Не могу точно вспомнить, но, кажется, те убийства дались мне легко. Одно дело видеть в прицел Трехи человека, различать его глаза и нажимать на спуск, даже если он враг. И совсем другое – когда перед тобой сидит настоящая тварь, которая час назад забила и расчленила маленькую девочку. Это уже не человек. Жалости нет. Гулкие звуки выстрелов эхом разносятся по двору. Стены, изрешеченные пулями, бурые потеки на мерзлой земле, и тела. Мы сами создали каннибалов. Я теперь в этом почти не сомневаюсь. Выкинув из Убежища, как нам казалось, самых слабых и бесполезных, мы просеяли через сито естественного отбора самую грязь человеческой породы. Тех, кто не остановится ни перед чем, чтобы выжить, даже перед убийством невинных. Если бы повернуть все вспять, отмотать пленку времени назад, может, и не было бы их – потрошителей? Не знаю. Кто вправе решать, кому суждено жить, а кому умирать? Ответьте, вы, чьи тонкие, точно обтянутые серым пергаментом руки, дрожа, тянутся ко мне из потустороннего ничто, норовя закрыть глаза…
Вздрогнув, я с трудом разлепляю веки и вижу через лобовое стекло волкособа. Он стоит метрах в пяти от машины.
– Теперь мы одно целое? – спрашиваю я. – Что, так и будешь пасти меня, пока я не сдохну тут от холода?
Неожиданно зверь шумно принюхивается, втягивая морозный воздух и выдыхая теплые клубы. Внимательно глядя на меня он, подняв морду, долго и протяжно воет.
«Словно поминает, – мелькает у меня в голове. – К чему это он, интересно?»
Я чуть приоткрываю дверь, так, чтобы можно было высунуть голову наружу, и к своему ужасу понимаю, что откуда-то из-под земли доносится неразборчивое бормотание. Кровь тугими толчками стучит у меня в висках.
«Не поминай лихо, пока оно тихо… Вот и пожаловали по мою душу каннибалы».
Первая мысль – выскочить из машины и рвануть сломя голову, но я лишь ухмыляюсь, проклиная прокушенную ногу. Далеко ли я убегу? Смотрю на волкособа.
– Ну что, загонщик хренов, навел на меня каннибалов, доволен?! – мой крик уносит ветер.
«Когда-то они были людьми, они и сейчас люди, но другие… – Хирург дрожащими пальцами подносит сладковато дымящую самокрутку к губам. Смежив веки, он глубоко затягивается и, выпуская кольца терпко пахнущего дыма, едва слышно продолжает: – Истинные дети ночи. Наверное, это естественный отбор, и мы обречены. Быть может, они – наша следующая эволюционная ветвь, а?»
Решив рискнуть, я выхожу из автомобиля и направляюсь в сторону завода. Волкособ следит за мной, но с места не двигается. В этот момент я замечаю, что недалеко от меня приподнимается пласт снега. Я ныряю в сугроб. Слышится характерный лязг железа о бетон. Пробив слой снега, выпрастывается рука, сжимающая остро заточенный арматурный прут.
