Алексей Колентьев - Туман войны
Руки мои плетьми лежали вдоль туловища, словно примороженные, ноги застряли в снегу по колено, не давая двинуться с места. Радость встречи, растерянность и щемящая тоска накрыли с головой, вышибая все остальные мысли. Наташа пробежала пару оставшихся до меня метров, и ее руки сомкнулись на моей шее. Напрягая все силы, мне удалось поднять руки и обнять ее. Но ощущения и запахи во сне стирались, я был там, на нашей «фамильной», как называл ее отец, даче, и одновременно ощущал на лице сухой ток воздуха подземелья и легкий запах болотной гнили. В то же самое время у меня не возникало полного ощущения пришедшего сна: руки обнимали жену, губами я ловил: то капризную и тонкую верхнюю губу Наташи, то полную и податливую нижнюю. И при всем при этом меня не оставляло предчувствие близкой беды, вот она — крадется на мягких лапах, чтобы упасть сверху, навалиться со всех сторон…
* * *Земля. Арабская республика Египет, западная окраина Каира. 25 февраля 1990 года, 19:22 по местному времени. Майор ПГУ КГБ СССР Николай Журавлев, командир оперативной группы «Омега» (непосредственное оперативное воздействие).
Солнце уже не так жгло, но жар все же струился от асфальта, стен домов и проезжающих мимо автомобилей. Журавлев поправил солнцезащитные очки-«капли», машинально проверяясь на предмет сторонней опеки, свернул в проулок между двумя блочными трехэтажками и оказался во внутреннем дворике одной из них. Встав в тени чахлого дерева, бросавшего рассеянную тень на пыльную землю, Николай стал ждать. До условленного времени оставалось еще минут двадцать, а всего он кружил по кварталу около двух часов кряду, стараясь выявить активность возможной засады, проверяя, не прицепился ли кто-нибудь непосредственно за ним самим.
Египет в последнее время вновь стал местом постоянных столкновений с англичанами, окончательно перешедшими в подчинение к бывшим «младшим партнерам» из Штатов. Впрочем, «томми»[73] часто взбрыкивали, и тогда удавалось сыграть на противоречиях между «родственниками». Но сейчас все было несколько иначе: вот уже более двух лет Журавлев работал на представителя КПК, выполняя в рамках своей службы поручения главного ревизионного органа партии, всегда с подачи представителя комитета партконтроля, которого он знал под псевдонимом Изяслав. Журавлев был уверен, что этот невысокий, с невыразительным, скучным лицом человек, при одном взгляде на которого хотелось отвести взгляд — очень высокопоставленный чиновник МИДа. Несколько раз Николаю удалось засветиться на каком-то ведомственном мероприятии, там он увидел своего связника в окружении чиновников министерства иностранных дел, и были это люди из высшего эшелона.
Завербовали Журавлева просто: он никогда не отличался сдержанностью по отношению к «пиджакам» и как-то раз открыто выступил против своего тогдашнего шефа — полковника Фесенко, по чьей милости провалилась одна операция в Вене, когда в ходе возникшей перестрелки с немецкими «коллегами» из BND[74] погибло двое сотрудников из группы обеспечения. Смерть таких же, как он сам — опытных диверсантов, майор вполне мог пережить. Так или иначе, это была их работа, к риску их готовили, и с мыслью о возможности внезапной гибели Николай уже свыкся, постоянно ощущая ее ледяное дыхание затылком. Но вот пара пожилых австрийцев, вся роль которых заключалась в передаче «посылок» и выполнении несложных заданий типа «пойди-принеси»… Случился громкий скандал, во время которого майор чуть не придушил непосредственного начальника, в момент разбора полетов обронившего нечто пренебрежительное по поводу погибшей под пулями немецких оперов семейной четы. Рванувшись к полковнику через стол, на глазах у бойцов своей группы Николай сомкнул пальцы на худощавой шее начальника, желая увидеть, как потускнеют глаза этого мерзавца. Опомнившиеся подчиненные еле уберегли майора от гарантированной статьи за убийство. Опешивший Фесенко, хрипло откашливаясь и цедя угрозы, счел за благо ретироваться.
Глядя, как за полковником закрывается дверь кабинета, Николай с тоской подумал о том, что не успел придушить это самодовольное ничтожество, по чьей вине погибли двое по сути мирных людей.
На пару месяцев Журавлева отстранили от службы, прямо намекнув на увольнение с оперативной работы и исключение из партии. Последнее обстоятельство было особенно неприятным. Николай получил партбилет после выполнения сложного задания в Бейруте, был ранен и на торжественное собрание явился еще с тросточкой. А вручал ему красную книжечку сам Василий Поваров, личность легендарная в узких кругах. Будучи командиром разведроты во время войны, Василий Алексеевич лично уничтожил более трех сотен фашистов, сто пятьдесят восемь из которых — голыми руками, удавкой и ножом-финкой. Нож он не таясь носил всегда при себе и с готовностью демонстрировал молодым сотрудникам боевые приемы, даже в свои семьдесят пять давая фору более молодым умельцам. Журавлев, тогда еще капитан, с трепетом принял билет из рук старого диверса, навсегда запомнив руки старика. Перевитые голубыми прожилками вен, в пятнах от ожогов и старческой пигментации, эти руки не дрожали, и рукопожатие было крепким. Поваров ничего не сказал тогда, только остро глянул на молодого коммуниста из-под кустистых седых бровей, и Николаю вспомнился отрывок из фильма «В бой идут одни „старики“», где вот точно так же красные книжечки получали те, кто только что вернулся из боя. Именно тогда Журавлев до конца осознал то, что ему так долго внушали инструктора и старшие, более опытные коллеги: он на войне, на войне страшной, потому что нет четкой линии, отделяющей своих от чужих. Но еще более страшной она казалась Николаю от того, что вокруг него живет целый мир людей, думающих, что война давным-давно в прошлом…
Изяслав пришел к нему домой через трое суток после окончания череды допросов и последовавшей затем настоятельной просьбы не покидать Москвы и своей квартиры в частности, «до выяснения некоторых подробностей дела», как выразился «пиджак» из следственной комиссии. Николай, не заглядывая в глазок обитой вишневого колера кожзаменителем двери, но привычно встав справа от нее, открыл и узрел на пороге невысокую фигуру в старомодном черном плаще, надвинутой на глаза черной шляпе, обычного вида темно-серых брюках и остроносых черных же ботинках.
— Николай Валентинович? — голос человека показался Журавлеву таким же бесцветным, как и его внешность.
— Так точно. Вы из следственной комиссии?
Николай посторонился, приглашая гостя войти.
Тот кивнул, на ходу расстегивая плащ.
— Некоторым образом, — гость вынул «корочки» со знакомыми комитетскими реквизитами и в развернутом виде поднес к лицу Журавлева. — Нам нужно поговорить, майор.
— Скорее уж лейтенант, учитывая формулировку обвинения, выдвинутого вашими коллегами, Дмитрий Вадимович.
Из предъявленного гостем удостоверения следовало, что это полковник Селиванов, второй заместитель начальника их управления. Фамилия была знакома и фигурировала в некоторых приказах по управлению, но лично с этим серым человечком Журавлева судьба не сводила. Чутье подсказывало, что просто так высокопоставленный чин из аппарата Конторы в гости к почти что отставнику не приедет. Майор внутренне подобрался, пропуская гостя в тесную прихожую своей двухкомнатной квартиры. Жилье было ведомственным, поэтому Журавлев с беспокойством подумал, где они с женой и дочерью будут жить, если дело примет самый скверный оборот и его уволят. Родители оставили им небольшой домик за городом, но ведь убогую избушку, где и осенью-то жить трудновато, вряд ли можно было считать полноценным жильем. Подавив невольный вздох, Николай заставил себя отогнать невеселые мысли.
— По результатам расследования полковник Фесенко уволен со службы и заключен под стражу. Вы временно назначаетесь исполняющим обязанности начальника отдела оперативного воздействия, майор.
Ошарашив такой новостью, гость, не снимая ботинок, лишь бросив шляпу на тумбочку и аккуратно повесив плащ на вешалку, быстро переместился в кухню. «Будь этот человек объектом для захвата, пришлось бы поработать», — отметил про себя Николай и прошел следом, рассеянно тронув чайник на плите.
— Чай будете, товарищ полковник?
— Не откажусь. — Селиванов уселся так, чтобы хозяин квартиры и вход в комнату все время оставались у него перед глазами. — И если можно, дайте пепельницу. С самого утра ничего не ел, а без папирос, увы, и получаса не могу, извините.
Журавлев повернул переключатель под конфоркой на электроплите, достал большую чугунную сковороду и взял из настенного шкафа глиняную пепельницу, выполненную в виде старого стоптанного башмака. Сам он курил только на балконе или выходил на лестничную клетку (жена не переносила табачного дыма), а пепельница осталась от умершего несколько лет назад отца. «Вот и пригодилась», — промелькнула мысль в голове майора, пока он шарил в холодильнике, выискивая что-нибудь съестное. От пайка оставалось мало чего — жена относила большую часть дефицитных теперь продуктов (масло, сыр и колбасу) сестре. Та схоронила недавно мужа, сильно пившего инженера, который зарабатывал не ахти, и теперь одна тянула двоих ребятишек. Бедняга повесился в гараже, оставив записку, что-то в духе «ухожу, прошу никого не винить». Слабые умы часто чувствуют беду загодя, избирая для спасения даже такие способы, как самоубийство, ведь им просто некуда больше бежать…
