Андрей Ерпылев - Выход силой
Больше всего президент сожалел, что так и не продолжил свой род. Сперва казалось, что успеет: девицы так и льнули к некрасивому, но привлекающему своей звериной силой спецназовцу. В женской ласке не было недостатка – ни одна особа женского пола не задерживалась в его жизни дольше месяца. В старые добрые времена до Катастрофы… А потом, когда на его мощные плечи свалилась ответственность за людей, это вообще отошло на второй план. Даже не на второй, а на девяносто девятый – столько всего надо было успеть, решить, сделать… Времени едва хватало на банальное удовлетворение потребностей кипящего энергией организма.
А вот теперь, когда есть все, можно сбавить темп, заняться собой – он уже ни на что не годный старик.
И никогда у него не будет сына. Наследника.
Он внезапно почувствовал зависть. Нет, он завидовал сейчас не молодым, таким, каким было он сам много лет назад. Он завидовал давно уже истлевшему в земле Князеву-старшему, оставившему после себя сразу двух наследников. Этот слабый интеллигент-очкарик, некогда вздумавший сопротивляться ему – настоящему мужику, победил. Рухнул, но сумел дать ростки, выросшие в новые деревья. Победитель же похож на одинокий дуб – еще могучий снаружи, но с мертвой трухой внутри.
«Врешь! – пытаясь унять расходившееся сердце, Середин видел в зеркале не себя, а умирающего Князева: покрытое синяками и запекшейся кровью лицо, единственный уцелевший глаз, сверлящий его через мутноватое стекло и прошедшие годы. – Ты тогда проиграл. Проиграл окончательно. Одного из твоих сыновей уже нет в живых, а второй… Второму осталось совсем мало. До начала боя».
«Это ты врешь, – безжизненный голос, казалось, был реальным. – Ничего тебе не удалось, и ты это понимаешь. Сдайся, мужик – это лучшее, что ты можешь сделать для себя…»
– Батя никогда не сдается! – от тяжелого удара кулака зеркало брызнуло длинными, прямыми, как ножи осколками, остро резануло руку, но призрак исчез, канул в темном квадрате за разбитом стеклом…
– Э-э! Что с тобой? – Балагур тронул за плечо насупленного друга, угрюмо разглядывающего обмотанный бинтом кулак. – Уснул что ли? Встряхнись!
– Да вот, задумался. Князев на месте?
– Нет еще, – полковник глянул на щегольский «Ролекс» у себя на запястье. – Две минуты ему осталось. Опоздает – его дело. Хлеб за ртом не ходит.
– Испугался пацан, – заверил Калатозов, восстановивший свой апломб. – Пятки смазал…
– Нет, – президент бросил на недоделанного артиста тяжелый взгляд, и тот осекся. – Он придет. Я знаю.
– Хм-м, – ухмыльнулся Балагур. – Одна минута.
Беззаботным остряком второй человек в Первомайской республике был лишь внешне. Когда возникала проблема, он предпринимал все усилия к ее устранению. И действовал сразу по нескольким направлениям, сводя возможность неудач к нулю. И теперь он был спокоен: бой не состоится в любом случае.
– Я пришел! – донеслось снизу, и полковник вздрогнул всем телом.
Перед помостом, как и вчера, опираясь на шпагу, стоял Князев. Чуть более бледный, чем вчера, но по-прежнему уверенный в себе и спокойный. Только по острию стекали медленные, как расплавленная смола, черные капли…
– Что же ты стоишь там? – голос Середина звучал спокойно. – Поднимайся сюда, и начнем. Зрители уже заждались.
Поднимающегося по лестнице старшину качнуло, и Балагур довольно улыбнулся.
А бойцы уже обнажались перед боем.
– Да ты ранен, Князев, – Батя прищурился, кивнул на окровавленный бок, от которого его противник, морщась, отдирал присохшую одежду. – Это уважительная причина для переноса боя.
– Царапина, – Игорь, перебросил пропитанный кровью ком одежды через канаты и выпрямился. – Я готов.
Длинный порез на ребрах обильно кровоточил и, видимо, доставлял старшине немало страданий, но рана была не слишком серьезной. По крайней мере, в бойцовскую стойку он встал уверенно.
– Бой будет происходить в три раунда… – начал было Калатозов, но президент оборвал заготовленную речь:
– Никаких раундов. Бьемся до победы. Кто не сдюжит, его проблемы.
– Николай… – начал было Балагуров, но в ответ последовал хорошо знакомый ему рык:
– Все с поля!
И бой начался…
***Федотов заранее занял удачную позицию, с которой открывался отличный вид на ристалище. Винтовка была собрана, установлена на штатив, заряжена. Через мощный прицел можно было разглядеть даже волокна на канатах, огораживающих ринг. За то, что его не видно со стороны, майор был уверен – эта позиция была его давним секретом. Жаль, что за ропотом волнующихся зрителей, ничего нельзя было расслышать. Да это особенно и не требовалось.
Киллер видел, как появился «клиент», главный герой предстоящего действа, как сбросил одежду, оставшись в одних видавших виды камуфляжных штанах и разбитых «берцах». Видел струящуюся по раненому боку широкую полосу крови…
«Где это он так? – невольно подумалось Федотову. – Видать, Балагур не только моей помощью решил подстраховаться. Зараза… Вечно он так».
Шум толпы усилился – бой начался.
Середин, не размениваясь по мелочам, сразу пошел в атаку, заставив соперника отступить к канатам. Бой велся голыми руками – никаких перчаток. Кулаки мелькали безостановочно.
Князев едва успевал парировать удары, направленные в голову и корпус. Гомон зрителей стих и, в напряженной тишине, майору отлично было слышно сопение бойцов, резкие выдохи в момент ударов и характерный звук блоков. Оба хорошо знали дело, и ярость президента разбивалась о хладнокровие Князева. Оставалось только догадываться, на сколько их хватит, и кто первым начнет делать ошибки.
***Федотов выдохнул, положил палец на спусковой крючок.
Перевел прицел на Балагура.
Балагур – с расстояния в сто с лишним метров – смотрел точно ему в глаза.
Ждет. Как только Батя дрогнет, полковник поднимет большой палец вверх, и Федотов казнит зарвавшегося пацана. Надо было и раньше это сделать. Прямо в той злополучной экспедиции, пока Князев рубил тростник. Балагур так и предлагал, но Батя уперся. Говорил, что сын за отца не в ответе.
А надо было прикончить его тогда, в тростнике. Выстрелом в затылок.
Убить и забыть. Как они прикончили почти два десятка лет назад его отца.
И вдруг Федотов словно увидел профессора. И был он таким, когда Федотов видел его живым в последний раз – окровавленным, уничтоженным.
Это для обычных первомайцев, для массы, для толпы, помнящей справедливого и человечного лидера, он просто пропал без вести, оставив плоды своих трудов и добрую память о себе. Для них троих, спаянных круговой порукой, кровью спаянных, он оставался жив. Как нарыв на душе, как заноза, которая вроде и не беспокоит особенно, но которую не вытащишь. Он жил вместе с ними, с их больной совестью. И с возрастом, со временем, разрастался в ней, как раковая опухоль.
Перед майором из темноты и пустоты, как старинный фотоснимок, все четче проявлялось залитое кровью лицо умирающего Князева, его похожий на клекот шепот. Слова можно было услышать, только склонившись к запекшемуся рту и чувствуя на щеке мельчайшие брызги крови, вылетающей с дыханием из пробитых сломанными ребрами легких – его страшную улыбку, проступившую на треснувших, с дрожащими алыми каплями, губах… С ней он и умер тогда, а они все никак не могли остановиться и месили, месили, месили кулаками и ногами безвольное тело, окончательно лишая его сходства с человеком. Прерывались на несколько минут, чтобы глотнуть водки, не опьяняющей отупевший от ужаса содеянного мозг, и снова возвращались к бесполезному уже делу, мстя мертвому человеку за свои ошибки.
Кто тогда пришел в себя первым? Середин? Балагур? Он, Федотов? Майор не помнил. И не любил возвращаться мыслями к этому. Не любил и боялся. Будто мог кто-то призвать его к ответу за прошлое преступление – одно из многих, но наиболее памятное – и выставить счет левой руке президента.
– Убирайся к черту! – выкрикнул он в темноту и пришел в себя.
Никого, решительно никого вокруг. Ни мертвых, ни живых. Только он и верная винтовка – подарок безымянного киллера.
И переходящий в рев океанского прибоя ропот толпы внизу…
***Игорь выдыхался. Он недооценил противника, его выучку, выносливость, отточенное годами мастерство убийцы, и теперь это стало очевидно. Возраст оказался не такой уж помехой для этого, будто вылитого из чугуна пожилого мужчины. Пусть лицо набрякло нездоровой багровой кровью. Пусть вздуваются темные желваки в тех местах, где Игоревым кулакам удалось добраться до его плоти, пробив совершенную защиту. Пусть кровоточит в который раз перебитый нос, Князеву досталось больше, гораздо больше. И все тяжелее парировать паровые молоты президентских кулаков, все уже поле зрения и труднее найти, предвидеть бреши в обороне, все чаще заволакивается все дымкой и противно, тянуще, проворачиваются в мозгу какие-то колеса, грозящие швырнуть в омут беспамятства. Равносильного смерти.
