Александр Золотько - Последняя крепость Земли
Некоторые микропланы разместились на карнизах домов, на фонарных столбах, на деревьях и высматривали-высматривали-высматривали…
Каждый вышедший на улицу должен быть срисован, опознан и занесен в базу, с тем чтобы в случае чего каждому воздалось по заслугам. Одному за то, что выбил стекло, другому – за плевок в недозволенную сторону.
Народ должен знать своих героев. Такая вот потенциальная личная ответственность очень снижает накал страстей на улицах. Очень.
Трошин еще раз бегло просмотрел показания датчиков. Все готово, все на старте. На крыше СИА развернуты системы ведения огня, кассеты с чернильницами и все остальное заботливо отлаженное и настроенное оборудование группы огневой поддержки.
За семь с половиной секунд Трошин, не сходя со своего места, мог толпу обезвредить.
Замечательное словечко. Емкое. В него штатные психологи на психотренингах вмещали много чего – от психологического воздействия до уничтожения.
Дай Бог, подумал Трошин. Дай Бог, чтобы не пришлось…
Не верил Лешка Трошин в Бога, но сидел перед мониторами и молился про себя, предусмотрительно сняв переговорник. Откуда было знать Лешке Трошину, что точно так же, как и он, сидят сейчас в оперативных центрах командиры оперативных групп и так же, как он, молятся, неумело, но искренне.
В каждом городе страны. В каждом.
Миллионы людей на улицах. Миллионы людей в кадрах микропланов и в прицелах автоматических систем.
И кто-то один может своим приказом запустить эту машину смерти. Одним приказом. А если будет необходимость, то и одним движением руки: все центры сведены в одну сеть.
Люди, стоявшие на улицах, даже не знали, куда смотреть. Откуда будет изливаться правда. Вся правда.
Просто стояли и ждали.
– Внимание! – сказал оператор-один.
Ему показалось, что над городом поднимается зарево, но потом понял – включился кадропроектор. Гигантский, создавший кадропроекцию в несколько сот метров. Яркую, четкую, объемную.
В каждом городе страны. С востока до запада. С севера до юга. Гигантские люди… Один и тот же человек. Мужчина лет пятидесяти – седые виски, серьезный взгляд, громкий голос.
Очень громкий голос.
– И все-таки это попахивает театральщиной, – заметил Старший, поморщившись. – Такие серьезные темы – и таким пошлым образом.
– Это ты у нас такой изысканный. А народ внизу подготовлен жрать именно такое варево, без полутонов и оттенков. Если меду – то полной ложкой, если водку – до умопомрачения… – Младший усмехнулся. – Мы, русские, иначе не можем.
– Ну да, – кивнул Старший. – Мы, русские… Что интересно, будут делать они, нерусские. В Брюсселе сейчас, наверное, весело.
Старший был прав, хотя «весело» в данном случае не совсем соответствовало общему настрою.
Вся Европа находилась перед телевизорами. И европейцы ждали. Их никто не звал на улицы, им никто не обещал рассказать всю правду. Наверное, правда предназначалась только для русских. Русская правда.
Азия, Америка, Австралия – все, кто мог, сейчас были возле телевизоров. Даже в Африке несколько миллионов человек нашли возможность оторваться от своих гражданских войн и посмотреть, что же сейчас будет происходить в России, в счастливой обладательнице четырех Территорий.
В Украине привели свои войска в состояние боевой готовности. В остальных, граничащих с Россией странах также хотели, но побоялись испортить отношения. Украине портить было нечего.
Все затаили дыхание.
– Твою мать! – сказал капитан Горенко, выделившись при этом из миллионов и миллионов молчавших землян. – Твою мать!
– Что так? – спросил Гриф.
– Это же Малиновский!
– И?..
– Наш главврач.
– Твою мать, – сказал Гриф.
– Мне надоело ждать и притворяться, – сказал Малиновский.
Голос прокатился над головами людей, спугнул птиц.
– Из меня сделали убийцу, – сказал Малиновский. – А из вас – подопытных животных.
Животных, сказало эхо.
Люди молчали.
– Я – главный врач Адаптационной клиники, Малиновский Игорь Андреевич. Три месяца назад я возглавил Клинику и понял, что больше не могу молчать…
– Господи, кто ему писал текст! – возмутился Старший. – Сейчас он еще скажет нечто вроде «так жить нельзя».
– Ничего-ничего, – отмахнулся Младший. – Пипл схавает.
– Еще четыре месяца назад я думал, что Клиника предназначена для спасения людей. Полагал, что служение человечеству – ее предназначение. Ложь, – сказал Малиновский.
Ложь, сказало эхо.
– Не нужно, – простонал Горенко. – Не нужно…
– Я проверил все архивы Клиники. Я проверил все несколько раз, прежде чем решился на этот шаг. Вы помните плесень? Вы все помните плесень, потому что это единственный подарок Братьев, равномерно распределившийся по планете. И знаете почему?
Почему, спросило эхо.
Почему, прошептали люди на улицах.
– Это всего лишь побочный продукт программы контроля над человечеством. Не инопланетной программы, а нашей, земной. Земной программы, рожденной в наших собственных лабораториях, нашими собственными учеными. На нас просто поставили опыт. Эксперимент. Даже не так, не эксперимент. Это было воздействие, заставившее нас забыть о Встрече. Отвлечь внимание, дать возможность организовать Территории… Миллионы смертей.
Трошин прислушался. Попросил повторить приказ.
– Найдите и уничтожьте кадропроектор, – приказал начальник штаба. – Немедленно.
Трошин оглянулся на своих подчиненных. Они слушали выступление. Они хотели его слушать.
Трошин переключился на канал внутренней связи, отрубил внешнюю.
– Володя, – окликнул Трошин оператора-два. – Не дергайся, продолжай смотреть.
– Да, – коротко ответил оператор-два, было даже незаметно, что он разговаривает. Так же сидел неподвижно, глядя на монитор.
– Сколько тебе нужно времени, чтобы найти этот кадропроектор?
Оператор-два вздрогнул.
– Не шевелись, – приказал Трошин. – Отвечай.
– Да что его искать… Вон он, в двухстах метрах. На крыше торгового центра. Но…
– У меня приказ «найти и уничтожить». Что будем делать?
– Ты меня спрашиваешь?
…Все силы направлены на то, чтобы держать людей подальше от Территорий. Допускаются только специально отобранные, предназначенные для лабораторий, для Адаптационной клиники, в том числе…
– Если сейчас вырубить кадропроектор, в городе начнется такое…
– Можешь настроить пару точек так, чтобы прикрыть проектор? – Трошин оглянулся, понимая, что вот сейчас, в эту самую секунду нарушает присягу, совершает тяжкое преступление и предлагает своему подчиненному присоединиться к нему.
Оператор-два молчал две секунды.
– Могу. Придется работать на поражение, если что, вручную, но я смогу…
– Сделай, – попросил Трошин. – Я еще пару минут потяну время, потом они задействуют кого-то еще.
– Не задействуют, – пообещал оператор-два. – На перестройку системы тактического взаимодействия уходит от тридцати до пятидесяти минут. И к тому же проектор не один. Еще одна проекция над Заречьем. И над Горой.
– Хорошо, – сказал Трошин, возвращаясь на внешний канал.
– …Подтвердите получение приказа. – В голосе майора Тарасова явственно проступала злость.
– Вас не понял, повторите. – Трошин видел, как оператор-два быстро шевелит пальцами над голопанелью.
– Я тебя… – Тарасов вздохнул. – Повторяю: найти кадропроектор и уничтожить.
Оператор-два оглянулся и показал большой палец.
– Внимание, – сказал Трошин, – у нас сбой системы. Две автономные огневые точки, перенацеливавшиеся на кадропроектор, вышли из-под контроля. Есть опасность несанкционированного открытия огня.
– Доиграешься, Трошин.
– Конечно. Обязательно, – подтвердил Трошин. – Как только. И не мешайте слушать выступление.
– Чужекрысы – также земная разработка. Часть работ проходила в той же Адаптационной клинике. Есть система дистанционного контроля за тварями. В моей Клинике есть запасная система этого контроля. Мне не удалось выяснить, где основной центр. Но я знаю, что это не инопланетяне.
Передо мной встал выбор – молчать, стать соучастником или попытаться все это прекратить. Нам столько раз говорили – это можно, а это нельзя, это может обидеть Братьев. Это может вызвать их гнев и ярость. Я видел корабли. Но я ни разу не видел Братьев. Ни одного Их волю мне все время передавали марионетки из Консультационного Совета, чиновники из ООН, всякая мразь из Комитета и Комиссий. От меня требовали сосуществовать и сближаться. Но я хочу, чтобы мне все это сказал один из Братьев. Пусть мне его покажут. Пусть его покажут всем нам.
Я понимаю, что меня никто не стал бы слушать. Даже это выступление не прошло бы для меня безнаказанно. Поэтому я принял меры. Я и другие люди, которым небезразлична судьба Земли.
