Александр Афанасьев - Огонь с небес

– Вас понял, можете описать происходящее своими словами?

– Могу, две вооруженные группы людей, численностью до десяти человек каждая, убивают друг друга. Наблюдаю три машины, одна из групп концентрируется возле машин, видимо, пытается скрыться. Повторяю – я не вижу дружественные силы, не знаю, кто находится в здании и вокруг его. Риск поразить дружественные силы слишком велик.

– Вас понял, ожидайте.

На улице – первый шквал перестрелки, с подло и предательски убитыми в спину, с пострадавшими в «собачьей свалке», когда все просто стреляют во всех длинными очередями, в своих, в чужих, намереваясь забрать чужих жизней побольше, прежде чем заберут свою. Остались лишь короткие прицельные очереди, точные одиночные, да смерть, незримо присутствующая здесь и добирающая свое.

От двери Каляев перебежал к машине. За ней перезаряжались двое. Его люди.

– К машинам! Уходим! – во всю глотку заорал он.

И сам полез в машину.

Машина была армейской, широкой. По центру – трансмиссионный тоннель, и на нем – площадка для пулеметчика. Решение, гениально найденное североамериканцами в их «Хамви», за двадцать лет перекочевало во все армии мира, до этого – основным был пикап с пулеметчиком в кузове. Но в таких машинах пулеметчика было легче заменить, да и сам пулеметчик чувствовал себя членом команды, а не где-то там на выселках…

Пулеметная система была необычной. Вместо «ДШК» или «НСВ» – спаренный «ПКМБ», да еще на кронштейне, который в транспортном состоянии складывается вниз – машина для телохранителей. Бронированный люк раскрылся «бабочкой», превратившись в укрытие для стрелка, в щитки со всех четырех сторон, почти стокилограммовая конструкция заняла свое место, щелкнул замок. Каляев один за другим взвел пулеметы – пятьсот патронов, держись…

Огрызаясь, его люди отступали к машинам. Парашютисты, которые прибыли с Талейниковым, остались в меньшинстве, из-за внезапного нападения они потеряли в перестрелке вдвое больше людей и сейчас пытались сохранить свои позиции, а не воспользоваться отступлением людей Каляева, чтобы контратаковать.

– Давай к ангарам!

Приклады уперлись в плечи, как рога на старом зенитном «ДШК». Чтобы вас все… пополам и надвое.

Он уже забыл все, что сделал в здании. Забыл, что только что убил женщину и двоих детей. Это было ужасно, даже для него, и если бы кто-то спросил его, кто это сделал – он бы ответил «не я». Мозг просто сохранял сам себя, без этого он бы тронулся умом.

Чужая, но знакомая и не раз испытанная машина начала поворачиваться, кто-то из талейниковских дал очередь, и он, развернув пулеметную установку, ударил в ответ. Два пулемета застучали в унисон, и стрелок заткнулся.

Вот и хорошо…

Я полз. Полз так, как давно уже не ползал. Нас учили ползать на тех же берегах Финского залива, почва там груба и камениста, и доставалось нам сильно. Если мы не бегали и не сидели по шею в холодной воде – мы ползали. Русская армия гордится тем, что первой в мире, после Первой русско-японской, ввела метод перемещения на поле боя «по-пластунски» как основной, остальные – все еще атаковали сомкнутым строем, французы – еще и в красных революционных шароварах. У нас же – изобрели и новый метод переползания, среди своих его называли «ползанье бегом». После него ныли не руки – ныло все тело, это было что-то вроде плавания – только на земле.

Для ползания бегом я был уже староват, но полз как мог. Зацепил автоматный ремень за руку и полз, волоча автомат. Полз к тому месту, где должны были быть те, кого у меня украли. И тот, кто их украл.

Араб оставался на месте. Прикрывал меня. Что я буду делать, когда доберусь до места – не знаю, соваться туда в одиночку – форменное безумие. Остается надеяться, что те, кто так активно хлещутся сейчас, прикрытые земляным валом и контейнерами – просто перебьют друг друга…

Дополз до того места, где дорога раздваивается, делая поворот – оно было отмечено бетонным блоком. Сел за ним, проверил, не выпирает ли голова…

– Араб, как слышишь? – Времени что-то придумывать не было, он был Араб, я был Ворон, по той старой кличке тире оперативному позывному, который был у меня в Северо-Американских Соединенных Штатах во время осады Вашингтона британцами[58].

– Ворон, на связи. Движение справа от тебя. Успокоить?

Это были свои. И одновременно – чужие. Вот так вот получилось.

– Валяй.

Три выстрела – я отчетливо услышал, несмотря на глушитель.

– Свободно… стой! Лежать!

– Докладывай! – я едва успел завалиться обратно.

– Две машины, выезжают из периметра здания. Вооруженные машины.

– Пропускаем.

– Тебя понял.

И в этот момент – за спиной, где-то там, за валами – глухо и мощно ахнуло, так что аж под ложечкой отдало…

Офицера в штабе Экран, «сидящего на ситуации», – в ответ на сообщение о возможном риске поразить своих – отлаяли так зло и отчаянно, что он в высшей степени проникся важностью поставленной задачи. Те, кто психовал сейчас в Санкт-Петербурге, тоже были не в своей тарелке – многое решалось и для них…

– Сокол сорок один, поступило подтверждение приказа на уничтожение цели с координатами четыре два Степан пять девять девять три семь девять на три восемь два один девять один ноль, цель – отдельно стоящее здание, вне зависимости от риска побочного ущерба, решение прошу выдать немедленно, как поняли?

– Экран, я Сокол сорок один, вас понял. Аппарат в исходной. Предлагаю использовать двести пятидесятую, она будет в самый раз, прием.

– Сокол сорок один, решение подтверждаю, работать немедленно, повторяю – немедленно.

– Экран, я Сокол сорок один, вопрос, возможно обеспечить внешнее прицеливание, прием?

Вопрос был очень даже уместный. Дело в том, что если на земле аппарат на цель наводит наземная группа, использующая систему лазерного прицеливания – ответственность в случае побочного ущерба ложилась на них. Все-таки было видно, что задание подозрительное и темное, и участвовать в уничтожении, возможно, своих – офицер не хотел.

– Сокол сорок один, внешнего прицеливания нет, работать немедленно.

– Экран, я Сокол сорок один, вас понял, приступаю. Приказ на уничтожение цели с координатами четыре два Степан пять девять девять три семь девять на три восемь два один девять один ноль, цель – отдельно стоящее здание, получен. Аппарат в исходной точке. Система стабильна, аппарат в боевом, получена цель, есть зона, есть готовность, есть разрешение, время над целью три секунды.

Палец сбросил колпачок с красной кнопки.

– Старт!

Изображение слегка размылось. Офицер отсчитывал секунды: три, два, один. На счет ноль – центр крана залила яркая, мгновенно потемневшая вспышка.

Ноль…

Когда же все это закончится…

– Экран, я Сокол сорок один, ракета поразила цель в штатном режиме. Вторичного не наблюдаю…

Снова то же самое. Удар с неба… вспышка и взрыв. Самарканд, а до этого…

Анахиты больше нет.

Я почему-то понимал это сразу и очень отчетливо, как будто кто на ухо сказал. Нет Анахиты. Нет Александра. Нет… Господи, как зовут дочь Николая? Как ее зовут?

Это невероятно. Но это факт. Новое время – раньше мы рвали друг другу глотки, теперь рвем детей…

Бойся не мертвых, брат. Бойся – живых.

Отчетливо и страшно, как во вспышках света, – тот вечер в саду у Анахиты. Стоящий рядом со мной Николай, как живой. Бойся не мертвых, брат. Бойся – живых.

Это он сказал. Пытался меня предупредить – да не понял.

Дурак!

Машины промчались мимо меня на расстоянии вытянутой руки, обдав пылью и мелкими камнями. Это был самый поворот.

В замыкающей машине была видна голова пулеметчика, точнее, ее часть, макушка. Остальное прикрывал бронещиток. Видно было плохо из-за пыли, поднимаемой машинами.

Я вскинул автомат, прицелился, нажал на спуск. Послал вслед короткую, злую очередь. Показалось – или попал?

Темная туча пыли и дыма, ударная волна от места взрыва – накрыло то место, где я сидел. Показалось, будто ударило смерчем…

Если кто думает, что ему все это нравится… нет, он полный идиот. Он просто в восторге от этого…

Он ненавидел и себя, и их. Себя больше, чем их. Но сейчас, впервые за долгое время – он был в гармонии сам с собой. Как человек, который сжег мосты, и больше его ничего не держит.

Он пришел во все это, потому что чувствовал себя обманутым. Оскорбленным. Его назначили ответственным за промахи командования семнадцатой эскадры, и никто, ни один человек не пришел ему на помощь.

Потом он обнаружил, что он не один такой. Что есть другие.

Потом он понял, что скрывают все эти люди. Кто-то – бестолковость, но большинство из них – элементарную жажду наживы. Они не интересовались ничем, кроме денег. Все слова про Россию, про прогнившую монархию скрывали одно: деньги.