Сочинитель - Андрей Русланович Буторин
– Ты меня не пугай, – уселся на стул Васюта. – Тебе что-то Олюшка про меня сказала? Она меня больше не любит?
– Тьфу на тебя! – нахмурилась севшая рядом с ним Лива. – У вас, мужиков, мысли об одном только… А на родителей вам наплевать!
– Лива, ты о чем? – искренне удивился Васюта. – Ты знаешь, как я испугался, когда ты сознание потеряла и я твою рану увидел?
– Да при чем здесь я? Не я твоя настоящая мама же… Хотя… вот как раз… – судорожно сглотнула Елена Сидорова. – Короче, когда я была там… – неопределенно покрутила она в воздухе ладонью, – …я словно раздвоилась. Вернее, стала ощущать себя другим человеком. Вроде и собой, а вроде и другой совсем. Хотя тоже Леной, да. И Сережа рядом сидел… Не знаю, как и назвать это, где мы сидели. Раньше, знаю, до Помутнения еще, были и у нас такие механические повозки. Авто́ – так они назывались. Вот и мы с Сережей в таком авто сидели. Сиденья мягкие, удобные, окна большие, видно, как лес вокруг проносится с такой скоростью, что даже передать сейчас не могу… Пуля только так, наверное, лететь может. А впереди дорога… Там-то мне казалось, что обычная дорога, но сейчас вспоминаю и не могу поверить, что это правда, что дорога может быть такой ровной и гладкой. Вот только дождь сильный был – ливень просто, – так что другие авто я хорошо разглядеть не смогла, да и очень уж они быстро навстречу проносились… А потом одно прямо на нас полетело. Сережа крикнул что-то, баранку рулежную вывернул, и – «бум!», а потом сразу тьма… Нет, еще в последний миг в сознание впечаталась надпись белым по синему. Ты, помнится, так Канталахти называл…
– Кандалакша? – с трудом шевельнул Васюта одеревеневшими вмиг губами.
– Да, Кандалакша.
Минуты две-три оба сидели молча. Потом Лива тихо сказала:
– Вась, я думаю, это были они, твои мама и папа. Что я была твоей мамой в те мгновения… Прости.
– Да ну, чушь! – замотал головой Васютой. – Ты была без сознания, в бреду… Тебе, ясен пень, все это просто привиделось! Ты не могла оказаться в нашем мире, да еще и в чужом теле!
– Но все это было слишком отчетливо и будто на самом деле. И потом, я ведь никогда не видела авто, чтобы оно мне вдруг привиделось. И эта надпись «Кандалакша»…
– Про Кандалакшу я говорил, вот у тебя в подсознании и отложилось. Про автомобили тоже наверняка упоминал. Я не верю, что это правда. Да и родители мои сейчас в деревне, в Вологодской области, оттуда до Кандалакши – как до Луны!..
– Вась, я же ни на чем не настаиваю, – положила Лива руку на его ладонь. – Я просто тебе рассказала, что видела. Посчитала, что должна поделиться, иначе не смогла бы потом тебе в глаза смотреть.
– Но почему?! – подскочил со стула сочинитель. – Даже если представить на миг, что это правда, то ведь твоей вины в их гибели нет!
– Мне кажется, что я – эта вот я – уже умирала, но в последнее мгновение кто-то или что-то все переиграло и отдали мою смерть той мне, а ее жизнь – мне этой.
– Чушь, чушь, чушь! – замахал руками Васюта. – А отец тогда при чем?! Он там вместо кого умер?
– А он, может, и не умер, я же не знаю…
Больше Лива ничего Васюте не сказала, лишь положила на миг ладонь на плечо, будто собираясь погладить, но тут же отдернула. Она пошла к остальным, а сочинитель остался на месте, переваривая услышанное. На душе у него, конечно, скребли кошки, но все-таки он и в самом деле не верил, что Лива побывала в его родном мире. Да, сам он тоже путешествовал между мирами, но ведь при этом оставался в своем теле. А тут… Перенеслось только сознание? Ну, допустим, хотя это уже совсем на фантастику похоже, причем не научную. Но даже в этом случае, если допустить, что его настоящая мама, в которой и находился разум Ливы, погибла в аварии, то и разум этот должен был погаснуть. Но не погас, сознание вернулось. Значит, либо носитель, его мама, не погибла, либо, что логичнее и вероятнее всего, никуда Ливин разум и не перемещался, а ей все, как он и объяснил, просто померещилось в тяжелом бреду. Конечно, Васюте все равно очень-очень захотелось теперь побывать хотя бы ненадолго в родном мире, чтобы убедиться, что родители живы, но это было невозможно в принципе. Во всяком случае, сейчас, когда и Зан был далеко, и сам он с друзой-супергостинцем далеко от окрестностей озера Пасма, где Зан с помощью друзы открывал переход… Да и, скорее всего, нет уже там аномалии «дирипадка», без которой этот эффект не работал. Короче говоря, было сразу несколько причин, по которым вернуться домой он не мог.
Но была еще одна мысль, брезжившая на краю сознания, которую сочинитель гнал от себя, но та никак не сдавалась. Эта мысль была гаденькой, но в то же время спасительной. Заключалась она в следующем… Ведь если он каким-нибудь образом сумеет побывать в родном мире и узнает, что родители все же погибли, как он будет жить с этим знанием дальше? Да, со временем боль поутихнет, но все равно останется с ним навсегда. А так, даже если отца с мамой на самом деле уже нет, но он об этом наверняка не узнает, то они по-прежнему будут для него живыми. И потому возвращаться домой ни в коем случае нельзя! Такой вот кот Шредингера навыворот…
Горько рыдала малышка-сестренка: «Мама в реке утопила котенка!» И попросила отца она прямо: «Папа, давай мы утопим и маму!»
«Тьфу ты! – поморщился после сочинившейся садюшки Васюта. – И чего я, в самом деле, про папу-маму такие гадости придумываю? Накаркаю ведь! Если уже не накаркал… Все, даю себе зарок: ни одного стишка, где бы родители страдали, незачем судьбу дразнить».
* * *
– Ты чего такой убитый? – спросила сочинителя Олюшка, когда он подошел к ней. – Лива жива-здорова, у меня тоже раны исчезли… Или она тебе что-то плохое сказала?
– Чего она могла мне сказать плохого? – натянуто улыбнулся Васюта. Хотел что-нибудь соврать, но язык не повернулся, а потому сказал: – Ей в бреду нехорошие видения были, связанные со смертью, я ее успокоил, объяснил, что это просто выкрутасы подсознания.
– И сам же себе не поверил, – невесело усмехнулась любимая.
– Я уже сам не знаю, чему верить, а чему
