Борис Сапожников - Наука побеждать
Передав знамя какому-то солдату, я поспешил бегом вернуться на холм.
— Что вы там вытворяли, Суворов? — сурово спросил у меня генерал-лейтенант.
— Подо мной убили коня, — ответил я, — и я несколько задержался при возвращении.
— А что вы делали на правом краю нашей центральной позиции? — поинтересовался Барклай де Толли.
— Цесарцы прорвались и отрезали меня от холма, — глазом не моргнув, ответил я.
— Научились лгать в лицо командованию, Суворов, — усмехнулся генерал-лейтенант. — Но лжёте изобретательно. Молодец.
Я почувствовал, что покраснел до корней волос.
— Первый лейтенант, — обратился ко мне Бонапарт, — за вашу отвагу дарю вам своего коня. Эй, Рыжий, отдай лейтенанту одного из своих красавцев!
Только когда один из адъютантов маршала Нея, командовавшего кавалерией Бонапарта в этом сражении, подвёл мне великолепного жеребца, я понял к кому так фамильярно обратился Наполеон. Я был настолько шокирован, что даже забыл поблагодарить или отдать честь адъютанту, который был изрядно старше меня и по возрасту и по званию. Тот, однако, никак не отреагировал на эту вопиющую невежливость и с достоинством удалился обратно к штабу маршала, видимо, посчитав меня barbare russe.
Вскочив в седло, я вновь достал зрительную трубу и стал оглядывать поле боя.
Положение складывалось отчаянное. Барклай и Бонапарт были вынуждены вводить в бой всё новые резервы пехоты, медля, однако, с ударом кавалерии. По этому поводу у командующих возникло серьёзное разногласие.
— Пришло время кавалерийской атаки, маршал Бонапарт! — настаивал Барклай де Толли. — Промедление стоит жизней десяткам солдат!
— Пускай лёгкая кавалерия по-прежнему тревожит фланги врага, — отвечал на это Бонапарт. — Тяжёлую в бой пускать ещё рано. Её время ещё не пришло.
— И когда же, по-вашему, маршал Бонапарт, придёт её время? — поинтересовался генерал-лейтенант.
— Когда враг будет достаточно обескровлен, — сказал Бонапарт. — Удар драгун решит исход боя.
— Одними драгунами битвы не выиграть, маршал! — вспылил, что было на него совершенно непохоже, Барклай. — Для удара нам понадобятся кирасиры и остальная тяжёлая кавалерия, что стоит напротив немцев.
— Значит, генерал, — Бонапарт особенно тоном выделил слово «генерал», — пора прояснить ситуацию. Надо отправить к Блюхеру адъютанта с вопросом: на чьей он стороне?
— Нас скоро отрежут от немцев, — мрачно бросил генерал-лейтенант. — Адъютант может и не успеть.
— Тогда пускай гусары прикроют его, — пожал плечами Бонапарт, — а если надо проложат дорогу к немцам.
— Конь, Суворов, — вновь обратился ко мне Барклай, — у вас отличный и не уставший ещё. Так что вам и ехать.
Я не успел ответить, мои слова заглушил топот копыт. На холм взлетел гусар в знакомом мундире Белорусского полка. Лицо его пересекала свежая рана, вражья сабля разрубила щёку, кровь текла по шее, пятнала красный воротник доломана. Гусару явно было очень больно разговаривать, однако, не смотря на это, он радостно выкрикнул командующим:
— Легкая пехота врага рассеяна! — От того, что он заговорил, рана расширилась и кровь полилась быстрей. — Венгров-граничар разогнали и стрелков тоже. На левом фланге врага — хаос и смятенье! Казачки Смолокурова вышли в тыл цесарцам, собрались в леске и готовы атаковать в любой момент.
— И для чего нам теперь немчура? — рассмеялся Бонапарт, когда ему перевели слова гусара. Тот от избытка чувств то и дело перескакивал с русского на французский, из-за чего даже нам, офицерам, знающим оба языка понимать его было довольно сложно. — Командуйте драгунам атаковать!
— И всё же стоило бы отправить адъютанта к фон Блюхеру, — настаивал Барклай. — Успех на правом фланге может обернуться поражением на левом.
— Там стоит вся тяжёлая конница, — отмахнулся Бонапарт. — Кирасиры втопчут в грязь цесарцев, если они прорвут фланг.
— Но мы должны знать, чего ждать от немцев, — резонно заметил Барклай. — Суворов, отправляйтесь с ротмистром к Ладожскому. С его эскадроном будете пробиваться к немцам, если понадобиться.
Не тратя времени на слова, я отдал честь и помчался вслед за лихим гусаром, даже не глянувшим в сторону полевого лазарета. Подполковник Ладожский также был ранен — левая рука его была наскоро перемотана, из-под перевязки сочилась кровь. Меня он встретил как старого знакомца, с силой врезав здоровой рукой по плечу.
— Ты отправил нас в бой! — рассмеялся он в ответ на мой недоумённый взгляд. — И этот бой принёс нам славу! Мне есть за что быть тебе благодарным! С чем теперь прискакал?
— Господин подполковник, — сказал я, — теперь надо проехаться на противоположный фланг и сопроводить меня к немцам.
— Это сулит мало славы, штабс-капитан, — усмехнулся Ладожский, — но для тебя — всё, что угодно! Эскадрон, за мной! Галопом!
Мне выделили место в самой середине построения, как объяснил мне ротмистр, это самое безопасное место в строю. Конь, подаренный мне Бонапартом, оказался отлично выезжен и легко подстраивался под темп скачки гусарских лошадей. Хотя был свеж и, скорее всего, изрядно резвее их. За спинами, скачущих впереди гусар, я и не заметил, что впереди бой. Римские гренадеры прорвались и строились на нашем пути в шеренги, отрезая нас от немецких позиций.
— Сабли к бою! — вскричал подполковник Ладожский. — К чёрту ружья! В сабли их!
Мы налетели на гренадеров, не успевших, к счастью, зарядить мушкеты. Рукопашная схватка была яростной, но короткой. Памятуя свой первый бой, я думал, что нам не удастся прорваться через врага, как и британским гусарам под Броценами. Но то ли наши гусары были не чета островитянам, то ли гренадеры были слишком измучены долгой битвой, однако мы пробились через их строй. Я не успел и палашом взмахнуть.
А когда я думал, что всё уже кончилось, и впереди замаячили знамёна немецких полков, на нас налетели римские кирасиры. Они должны были поддержать пехоту и не дать растоптать её союзной тяжёлой кавалерии, вместо этого кирасиры превосходящими силами, атаковали нас.
— Ходу, штабс, — рявкнул мне подполковник, — ходу! Дай шпор своему замечательному коню! Мы прикроем тебя! Но надолго нас не хватит! — И уже обращаясь к своим людям: — Гусары! Бей в спины!
Я ударил каблуками коня, посылая его в бешеный галоп, а эскадрон Ладожского развернулся навстречу кирасирам, готовясь нанести им встречный удар. Это было чистое самоубийство и гусары были готовы пожертвовать собой ради того, чтобы я выполнил своё задание. Я пригнулся к самой шее жеребца и снова подтолкнул его каблуками. За спиной раздался звон стали и надсадные крики людей и лошадей. Времени у меня оставалось смертельно мало.
Дорогу мне преградили несколько рослых кирасир с палашами в руках. Конечно, глупо было бы думать, что вражеский командир не заметил отделившегося от эскадрона всадника, нещадно погоняющего своего коня. Левой рукой я выхватил пистолет и выстрелил в лошадь ближайшего ко мне кирасира. Бедное животное вскричало и рухнуло, едва не подмяв всадника. Я едва успел сунуть пистолет обратно и перехватить поводья, не умел я управлять лошадью одними коленями.
Новая схватка была ещё более короткой. Я прорвался через кирасир, отмахиваясь от них палашом, надо сказать, не слишком умело, полагаясь более на резвые ноги жеребца, нежели на сталь клинка. За спиной у меня раздалось несколько пистолетных выстрелов, но, на моё счастье, особой меткостью цесарцы не отличались. Лишь одна пуля попала мне в кивер. Однако от преследования кирасиры не отказались. Копыта их коней тяжёло стучали позади меня. Обернувшись, я увидел, что они отстают — мощные кирасирские кони не могли тягаться в резвости с подарком Бонапарта.
— Halt! — услышал я окрик. — Schießen!
Я натянул поводья коня, остановив его перед самыми штыками немецкого охранения.
— Адъютант генерал-лейтенанта Барклая де Толли, — ответил я. — К вашему командующему.
— Vorbeifahren! — бросил мне младший лейтенант, командующий охранением. — Hauptquartier dort. — И указал куда-то себе за спину.
Я проехал через позиции немцев. Мимо выстроившихся и готовых к бою прусских мушкетёров в двуугольных шапках, знаменитых на всю Европу стрелков, чёрных брауншвейгцев, разноцветных саксонцев, светло-синих баденцев и тёмно-синих уроженцев Гессен-Дармштадта, сине-красных баварцев и сине-чёрных вюртембергцев. Конница стояла на своих позициях, лошади храпели и танцевали, их сильно нервировала пороховая вонь и запах крови, заставляющие бедных животных раздувать ноздри. И вся эта масса войск не двигалась с места. Лишь артиллеристы работали, казалось, за всех, давно уже расставшись с мундирами, оставшись в одних только свободных рубахах.
За этим со своих позиций наблюдали командующие. Немецкий штаб по количеству офицеров превосходил наш в несколько раз. Оно и понятно. Кроме фон Блюхера здесь присутствовали многие курфюрсты Рейнской конфедерации со своими дворами. В общем, от количества ярких мундиров просто рябило в глазах. И лишь на одних мой взгляд задержался дольше нескольких мгновений. В толпе прусских штаб-офицеров мне попались знакомые серые мундиры.
