Вся Робин Хобб в одном томе - Робин Хобб
Когда мы оставили торговцев железом позади, мальчик-солдат снова смог дышать, хотя его все еще слегка трясло. Оликея заставила меня присесть на низкую стену, куда-то умчалась и вскоре вернулась с большой кружкой прохладного и сладкого фруктового сока. Пока он его пил, я осмотрел рынок новым взглядом. Очевидно, порядок обмена с гернийцами возник уже довольно давно. Я заметил обрывки гернийской ткани, вплетенные в прическу высокого бледного мужчины. Женский передник, много раз чиненный, превратился в плащ для малыша, носившегося среди ярмарочной толпы. Из того, что я помнил из истории, получалось, что мы торговали со спеками задолго до того, как король Тровен построил военный аванпост в Геттисе. Или прежде они отказывались от нашего железа? Этого я не знал.
Убедившись, что я пришел в себя, Оликея повела меня от прилавка к прилавку, обменивая сокровища Лисаны на необходимые нам вещи. Я перестал следить за этим. Было слишком больно смотреть, как она обращается с вещами Лисаны, словно с самым обычным товаром. Пусть с этими чувствами разбирается мальчик-солдат. Вместо этого я позволил себе увлечься зрелищем, представшим моим глазам. Оно посрамляло карнавал Темного Вечера в Старом Таресе. На одном перекрестке рядов я заметил музыкантов и жонглеров, повсюду были расставлены палатки с горячей едой. Я насчитал представителей трех народов, которых не встречал прежде. Одним прилавком распоряжались высокие мускулистые люди: и мужчины, и женщины — с веснушчатой кожей и волосами от рыжего до соломенного оттенков. Оликее с ними не повезло. Ей очень хотелось заполучить предлагаемые ими сверкающие хрустальные бусины и статуэтки, но ее товары их не заинтересовали. Они менялись только на табак. Все они курили трубки, и из-под их навеса выплывали клубы ароматного дыма.
Оликея обиженно удалилась оттуда, и мальчик-солдат последовал за ней, точно послушный бычок. Мы не стали задерживаться около двух следующих прилавков.
— Это ракушечный народ. У них нет ничего нужного нам. Только людям из-за соленой воды нравятся их бусы из пурпурных ракушек. Нам от них нет никакой пользы.
Мы остановились около прилавка с костяными изделиями, но не ради кости. Оликея приобрела там два маленьких бочонка с ламповым маслом, договорившись, что мы заберем их позже.
Тремя прилавками дальше шестеро крошечных мужчин предлагали изделия, сплетенные из травы. У них были циновки, подушки, обувь, плащи и гамаки, сделанные из необычного сине-зеленого тростника. Оликея не заинтересовалась и прошла мимо, хотя я, должен признаться, с удовольствием остановился бы посмотреть. У всех мужчин были огромные бороды, однако ни один не превосходил ростом Ликари. Я гадал, откуда они приехали, но знал, что не смогу задать этот вопрос, поскольку мальчик-солдат не разделял моего любопытства.
Оликея остановилась у следующего прилавка. Кузнец разложил там свои изделия из олова, меди, бронзы и латуни. Он предлагал наконечники для копий и стрел, молотки и клинки всех видов и размеров. Пока Оликея разглядывала ножи, мальчик-солдат взял в руки странную стрелу. За острием наконечник расширялся, образуя плетеную корзинку, и лишь потом крепился к древку. Кузнец оставил своего подручного беседовать с Оликеей, а сам подошел к мальчику-солдату. По-спекски он изъяснялся с трудом.
— Для огня. Ты заворачиваешь гара вот так, в тряпку. — Он взял вонючий, чем-то сочащийся смолистый кубик. — Кладешь в плетенку. Поджигаешь перед выстрелом. То, во что она попадает, вспыхивает!
Он широко развел в стороны мозолистые руки, показывая, как хорошо разгорится огонь. Кузнец явно был без ума от собственного изобретения и разочарованно покачал головой, когда мальчик-солдат отвернулся, не предложив ему ничего на обмен.
Оликея обменяла костяной браслет на большой латунный нож в ножнах, отделанных жемчугом и янтарем. Рукоять его была сделана из темного твердого дерева. Я не был уверен в ценности такого ножа как оружия или инструмента, поскольку сомневался, что он удержит заточку. Оликею это, похоже, не беспокоило. В дополнение к ножу она получила длинный ремень из белой кожи. Его она застегнула на поясе мальчика-солдата по окружности живота, подчеркивая его размеры. Нож, длиной примерно с мое предплечье, великолепно смотрелся у него на боку. Оликея довольно улыбнулась и поспешила прочь из палатки кузнеца.
Женщины смеялись и болтали, мужчины с кольцами в ушах и длинными косами на затылках проходили мимо, маленькие дети в разнообразнейшей одежде носились от прилавка к прилавку. Обстановка в целом напоминала мне карнавал.
К нам обратилась бронзовокожая женщина в длинной красной рубахе. Она держала в руках поднос с маленькими стаканчиками, наполненными причудливыми напитками ярких цветов. Я учуял аромат аниса, мяты и можжевельника, но всех их перебивал сильный запах алкоголя. Оликея величественным жестом отмахнулась от нее. Я задался вопросом, естественный ли у женщины цвет кожи, или она чем-то ее подкрасила. Потом я взглянул на тыльные стороны собственных пятнистых кистей и спросил себя, какое это имеет значение. Сам я спрятан глубоко под пятнами и толстым слоем жира, подавленный моим другим «я». Разве я могу что-то сказать о другом человеке, просто посмотрев на его тело?
Я раздумывал над этим, когда вдруг осознал, что погрузился буквально в бесчувственное состояние. Я больше не слышал, не видел и не ощущал запахов ярмарки, я превратился в чистую мысль, сущность, заключенную внутри тела, но лишенную возможности им управлять. Я начал тонуть, задыхаясь в плоти. Мое сознание отчаянно трепыхалось, точно попавшаяся на крючок рыба, и наконец снова зацепилось за мальчика-солдата. Я кожей осязал ветер и отчаянно мечтал сделать несколько глубоких, задыхающихся вдохов свежего воздуха. Тысячи запахов — дым, пряности, пот, жарящаяся рыба — витали в нем. Я жадно поглощал ощущения. Я снова мог видеть и радостно смотрел на толпу ярко одетых людей, на полуденный свет, играющий на искристой поверхности моря, даже на усыпанную ракушками дорожку, по которой мы шли. Я был похож на узника, вдруг снова увидевшего мир за пределами камеры.
Внезапно я понял, что я и есть узник: я заперт в темнице тела, которое больше мне не принадлежит, и только через восприятие мальчика-солдата могу вообще что-либо чувствовать.
Я испугался, что теряюсь в нем. Наверное, мне следовало отделиться от мальчика-солдата, но меня страшило одиночное заточение в его теле. С упавшим сердцем я осознал, что начал смиряться со своим подчиненным существованием. Желание сражаться с ним постепенно меня оставляло.
Я смотрел его глазами сквозь дымку отчаяния, смотрел на его мир, как пассажир выглядывает из окна экипажа. От меня не зависело, куда меня повезут
