Андрей Силенгинский - Курьер
— Но при чем здесь комитет? — вставил я.
Яков Вениаминович посмотрел на меня с легкой укоризной.
— Неужели вы не видите? Вы просто не хотите открыть глаза! Комитету не нужна никакая идеология, ему хватит одной силы. Такого еще не было никогда. Никогда, понимаете! Это будет неограниченная власть, огромные возможности при полном отсутствии сдерживающих ограничений.
Я протестующе поднял руку.
— Подождите, Яков Вениаминович! Вы же сами буквально несколько минут назад говорили, что большие возможности неизбежно связаны с жесткими ограничениями. Вы ведь противоречите сами себе!
Глаза старого мага были очень грустными.
— Вадик, мальчик мой, так это противоречие меня как раз и пугает.
Глава двадцать вторая
Нельзя сказать, что слова Якова Вениаминовича не произвели на меня совсем никакого впечатления, но чтобы я ими проникся до глубины души — этого тоже не было. Комитет не вызывал у меня ни малейшей симпатии и, возможно, после аргументов старого мага стал еще чуть более неприятен. Но плечи мои не поникли под гнетом нависшей над миром глобальной катастрофы. Не верю я в основополагающую роль идеологии в ограничении власти. Как мне представляется, власть имущие чем вмещать свои действия в рамки идеологии, скорее поступятнаоборот: натянут идеологию на нужные им действия. И касается это не только мелких шалостей с вопросами морали, но и куда более серьезных вещей. Вроде миротворческих бомбардировок больниц, например.
Конечно, возможности растягивания границ допустимого не бесконечны, окна Овертона могут смещаться быстро, но не мгновенно... и все же в полной мере я страха Якова Вениаминовича не разделял. К тому же, с чего он взял, что КОМКОН обойдется без идеологии? Это вообще возможно? Мне почему-то кажется, что какая ни есть идеология дается любой власти в нагрузку, даже если эта власть об этом не задумывается. И КОМКОН — если опасения Якова Вениаминовича небезосновательны, и комитет действительно придет к власти на всей планете — не исключение. Вот только какой она будет, эта идеология?
Я попытался себе представить, как будет выглядеть мир под управлением группы магов, вся сила которых в мощи заклинаний. Получалось плохо. Точнее, совсем не получалось. Эх, мало я фэнтези в юности читал, наверняка там подобные примеры описаны.
Возможно, ближайшим аналогом будет феодальное общество, с магами в роли новой аристократии? Обычные люди, понятное дело, плебс, а курьеры? Классовая прослойка? Я поежился от подобных мыслей, прослойкой почему-то быть совсем не хотелось. И слово какое-то неудачное, и роль мне не больно импонировала.
Но тут ведь другой вопрос есть. Как быть с теми, кто находится у власти сейчас? Я не только и не столько президентов и министров имею в виду. А всех тех, кто владеет реальными деньгами, а значит — реальной властью. Легко ли они отдадут рычаги управления, легко ли смирятся с ролью черни? Смешной вопрос с очевидным ответом... И вот тут уже мне лично виделись вещи пострашнее полуабстрактных построений Якова Вениаминовича про силу и идеологию.
Да полно, под силу ли вообще кучке магов, пусть очень мощных, опрокинуть этакого колосса — сложившуюся, устоявшуюся, исправно функционирующую систему Власти Денег? Нет, не верю...
Я подался чуть вперед, чувствуя, что ухватил за хвост важную мысль.
— Яков Вениаминович, мне кажется, в одном вы ошиблись.
— В чем же, Вадик? — старик посмотрел на меня с неподдельным интересом.
— Вы сказали, что комитет при ВАМ — это пустые слова, не имеющие под собой реальной почвы. Я так не считаю. Не сможет комитет сам по себе стать всепланетным правительством.
Яков Вениаминович какое-то время всматривался в мое лицо, словно рассчитывая там прочитать все мои аргументы. Но все же спросил:
— Почему?
— Кишка тонка, — просто ответил я. — При всей их силе, которая, верю, велика. Только ведь не в одной силе дело. Чтобы взять в руки власть, недостаточно завладеть дворцом и залезть на трон. Нужно еще — как там по классике — почты, телефон, телеграф...
Роберт тихонько засмеялся, а Яков Вениаминович хмыкнул:
— Ох, Вадик, какие-то у вас аналогии революционные...
— Конечно! — я встал и заходил по комнате, придавая энергии течению мысли. — А о чем мы вообще говорим? Разве не о революции? Я не знаю — и боюсь узнать, если честно. — насколько она будет бескровной, но нарисованная вами смена миропорядка — это именно революция. Не дворцовый переворот, который можно осуществить кучкой заговорщиков и который меняет только вывеску власти, не изменяя сути. Мы не знаем численный состав комитета, но он явно невелик. Для ниспровержения действующей власти им элементарно не хватит массовости!
Я ждал возражений от Якова Вениаминовича, но неожиданно оппонентом выступил Роберт.
— Действующей власти, вы говорите? — переспросил он. — Ваши рассуждения были бы безупречны, Вадим, имейся таковая в наличии. Но ведь на данный момент никакого всепланетного правительства просто не существует. Комитет, если папа прав, конечно, просто займет пустующую нишу. Или, скажем так, создаст ее для себя. Возможно, в таком случае революция необязательна?
Сделав еще круг по комнате, я вернулся на место и покачал головой.
— Отсутствие всепланетного правительства не означает, что нет мировой власти. Пусть в неявной форме, пусть раздробленная на фрагменты, но она есть. И, полагаю, вполне устойчива к возможному воздействию самых различных комитетов.
Яков Вениаминович задумчиво кивал в такт не то моим словам, не то каким-то своим мыслям.
— И к чему это все приводит вас, Вадик? — спросил он.
Мне показалось, что собственные выводы он уже для себя сделал, и теперь хочет просто сравнить их с моими.
— Я не думаю, что ВАМ — один из инструментов комитета. Мне кажется наоборот, комитет — что-то вроде передового отряда Ассоциации. Острия копья.
Яков Вениаминович пожевал губами с некоторым сомнением.
— А это ничего, что копье ничего не знает о своем острие? — спросил он.
— Ничего, — легко ответил я. — На первоначальном этапе это даже полезно, наверное. В целях сохранности определенной информации от общества в целом. Массы, вероятно, будут подключены в нужный момент. Не думаю, что это будет невыполнимой задачей...
Яков Вениаминович сгорбился как-то совсем по-стариковски, подперев ладонью подбородок.
— Даже если вы правы, Вадик, что это меняет принципиально? Сотня правителей или миллион — вы видите разницу?
— Вижу. — признался я. — Миллион — это уже не правительство, это правящий класс. Новый класс, с иголочки. А комитет вполне может быть той самой верхушкой айсберга...
Я щедро поделился соображениями о грядущей магократии, извинившись за свое невежество в вопросах соответствующих фэнтезийных миров. Яков Вениаминович к моему удивлению оказался здесь более сведущим, и какое-то время мы посвятили построению более или менее потрясающих воображение моделей мироустройства.
Вывел нас из этого захватывающего диспута осторожное, правда, не без доли ехидства покашливание Роберта.
— А не слишком ли мы увлеклись, а? — мягко сказал он, и я не мог не отметить деликатное «мы». — Живое воображение — вещь без сомнения хорошая, но в умеренных дозах. Не стоит отрываться от реальности так уж сильно. Еще немного, и мы буквально по годам распишем все грядущее человеческой цивилизации, имея в качестве оснований всего лишь парочку фактов.
Слегка остыв, я склонен был согласиться с Робертом. Действительно, возможно, нас немного занесло. Меня, в первую очередь. Хотя и с подачи Якова Вениаминовича. Старый маг тоже выглядел немного сконфуженным.
Стараясь быть предельно осторожными и трезвыми в суждениях, мы наметили факты, которые можно считать бесспорными. Их оказалось не так уж много. Факт номер раз — само существование комитета. Факт номер два — его возможности, заметно превышающие возможности обычных магов. Все-таки версию о том, что телепортация — единственное ценное заклинание, которым владеет комитет, мы отвергли как необоснованную. В скептицизме тоже не стоит перегибать палку. Третий факт, тесно связанный со вторым
— закрытость комитета. И, наконец, четвертый — серьезный вес комитета по крайней мере в правоохранительных органах нашей страны. Утверждать, что в других точках планеты дела обстоят подобным же образом, у нас железных оснований не имелось. Хотя обратное виделось малоправдоподобным.
В качестве существенного примечания к последнему факту мы отметили потрясающую воображение скорость достижения комитетом своего нынешнего положения. Ведь даже по самым предельным оценкам КОМКОНу все равно меньше четырех лет...
Мы дали друг другу слово все последующие гипотезы строить, не теряя тесного контакта с задокументированными нами только что фактами. И... замолчали. Ничего, кроме уже придуманного, мне лично в голову не лезло. Прервав затянувшееся молчание, Яков Вениаминович в какой-то степени подтвердил мои соображения.
