Андрей Силенгинский - Курьер

Роберт собирался с мыслями. По себе знаю, непросто это — выразить словами то, что принял душой.

— Вы же помните, папа, как я отказался петь в школьном хоре, когда выяснилось, что на солиста я никак не тяну. Не люблю быть винтиком.

— Это слова. Роб...

— Нет, правда. — Роберт прямо взглянул отцу в глаза. — Механизм может быть прекрасно отлаженным, а может заедающим и разболтанным — винтику об этом ничего не известно. Он этого не видит со своего резьбового отверстия. Ему ведь только туда и назад — строго по резьбе. Винтик даже не может знать, частью чего является, хлебоуборочного комбайна или гильотины.

— От хора отказался... Предпочитаешь, значит, петь для себя, в душе? — едко поинтересовался Яков Вениаминович.

— Предпочитаю знать цель, папа. — парировал Роберт, на этот раз не раздумывая. — Предпочитаю знать, что делаю. И хотя бы пытаться самому решать, к чему могут привести мои действия.

— А ошибиться не боишься?

— Боюсь, — Роберт кивнул. — Нельзя не опасаться ошибок, иначе окажешься к ним не готов. Неприятные последствия необходимо пытаться предвидеть. Но комитет и этого мне не позволит. Он не только цели будет ставить за меня, но и бояться, и предвидеть...

Роберт замолчал, а Яков Вениаминович на этот раз ничего не стал возражать. Просто покачал головой с какой-то очень глубоко спрятанной усмешкой. Я так и не понял, согласился он с сыном или нет. По мне так очень правильно все Роберт сказал. А я, воспользовавшись возникшей в разговоре паузой, добавил от себя.

Я, можно сказать, выговорился. Излил душу. Выложил все, что думаю о комитете, все те мысли, что меня терзали, и добавил даже парочку свежих, только что пришедших в голову.

Не боялся ли я прослушивания? Ничуть. Меня эта возможность даже заводила, я чувствовал этакое злорадное удовлетворение.

Слушали меня не перебивая, по лицу Роберта сложно было что-то сказать, а вот Яков Вениаминович смотрел на меня примерно так же, как пару минут назад на сына. Не могу сказать, что свысока, но меня не покидало стойкое ощущение, что он почему-то знает больше нас. Или смотрит глубже... Наконец я не выдержал.

— Яков Вениаминович, вы-то что по этому поводу думаете? — спросил я напрямик.

Старый маг издал долгий вздох и даже покряхтел совсем по-стариковски, чего я раньше за ним не замечал.

— Молодежь... — протянул он, словно посмеиваясь над самим собой. — Чистые сердца, горячие головы. Вы ведь за деревьями леса не разглядели. Ту опасность, что комитет несет для всего человечества — это не высокие слова, это реальность — не желаете видеть. В упор не желаете.

Я всплеснул руками.

— Да почему же не желаем?! Я ведь и говорю...

Яков Вениаминович смерил меня коротким насмешливым взглядом, и я решил помолчать. И послушать.

— Вы тот самый звоночек от майора милиции помните? Помните, конечно. Очень тревожный звоночек, образно выражаясь.

— Вы имеете в виду, что комитет проник во властные структуры? — уточнил я.

Но старик покачал головой.

— Не проник, Вадик. Если бы проник... Он подмял под себя государственный аппарат, и это наверняка не только в нашей стране.

Я потер ладонью переносицу.

— Ну, это вы, мне кажется, перебарщиваете. Откуда такие выводы?

— Я очень хотел бы ошибиться. Вадик, но, как говорится, не с нашим счастьем... Тебе позвонил всего- навсего майор просто потому, что вы знакомы лично, и, соответственно, не требовалась какая-либо верификация. Уверен, позвонить мог и генерал... Да хоть министр МВД.

Мне на память пришли слова Юрия Федоровича о том, что звонит он по поручению сверху. Тогда я как-то не обратил на них особого внимания... Зато сейчас с особым вниманием стал слушать Якова Вениаминовича.

— Это вполне естественно в сложившейся ситуации, и этим в частности объясняется так неприятная тебе, Вадик, закрытость комитета, — продолжил он. — Формально комитет при Всемирной ассоциации магов, но, уверен, реальная картина выглядит совершенно иначе. Ассоциацию просто использовали на определенном этапе, чтобы добиться нынешнего положения. Сейчас... как ВАМ может контролировать действия комитета, если подавляющее число ее членов вообще не знают о его существовании? Скорее, это Ассоциация находится при комитете, в качестве одного из инструментов. Наряду с правительствами разных стран.

— Простите, папа, но мне тоже кажется, что здесь вы делаете чересчур смелые и не вполне оправданные предположения, — вмешался Роберт.

Яков Вениаминович снова вздохнул.

— Возможно, я слегка опережаю события. Но вектор развития ситуации именно такой, и солидная часть пути пройдена наверняка. Вам, молодым, еще представится печальная возможность увидеть, как комитет выйдет из тени, когда наберет достаточную силу. И тогда все президенты, шейхи и кабинеты министров либо будут упразднены, либо останутся в виде синекуры. Впрочем, комитет действует с такой впечатляющей скоростью, что, возможно, и я успею застать эти времена...

Честно говоря, верилось в это с трудом. Какой-то масонский заговор... И это говорит Яков Вениаминович, который с такой пренебрежительностью отзывался о всякого рода конспирологических теориях. Впрочем, я привык считать его умным стариком, и не раз имел возможность убедиться в справедливости этого мнения. Да и мысль свою он развивает не на пустом месте. Вот только... так ли страшна нарисованная им картина?

Похоже, мысли Роберта шли в унисон с моими.

— Вас пугает сам факт всепланетного правительства? — спросил он.

Яков Вениаминович ответил не сразу. Речь он, похоже, заранее не готовил и сейчас старался выстроить ее как можно убедительнее.

— Время для всепланетного правительства еще не пришло, Роб, — грустно сказал старик. — Все эти Мировые советы очень привлекательно и органично выглядит в фантастических книжках, но плохо сочетается с сегодняшними реалиями. Не доросло человечество, не готово оно еще жить под общей крышей. Попытки загнать его туда вопреки историческому ходу событий в конечном итоге приведут к большой беде. Но этого я боюсь только во вторую очередь.

— Вас не устраивает именно власть комитета? — догадался я.

— Можно сказать и так, — чуть поколебавшись согласился Яков Вениаминович. — Но я бы акцентировал внимание на неограниченности этой власти. Беспрецедентной неограниченности.

Я посмотрел на него с легким недоумением.

— Да бросьте вы, Яков Вениаминович! Что ж на Земле абсолютных монархий никогда не было? А в комитете, вроде бы, ничего подобного...

Я был прерван негромким деликатным смешком старого мага.

— Вадик, послушайте меня. Ни одна абсолютная монархия не обладала неограниченной властью. Я постараюсь объясниться, и для начала спрошу: на чем всегда держится любое правительство? Любое, от тирании до так называемой демократии. И я вам отвечу сам: любое правительство держится на двух вещах

— силе и идеологии. Идеология может быть разной, примитивной и сложной, вполне естественной или искусственной, выращенной в кабинетах. Но она есть всегда. И власть меняется в двух основных случаях

— когда у правительства становится недостаточно силы, и когда трещину дает идеология. Причем одно обычно тянет за собой второе, как говорили в античном Риме, бездна бездну призывает. Вы со мной согласны?

Роберт с улыбкой пожал плечами, я кивнул. С подобными общими рассуждениями спорить сложно, но и прочное здание логических выводов построить на таком расплывчатом фундаменте ох как непросто...

— Наличие идеологической составляющей — непременный атрибут власти, но он же является и сдерживающим фактором. Ты зря улыбаешься. Роб, не надо считать идеологию ругательным словом. Плохая или хорошая — если тут вообще уместны эти определения — идеология накладывает ограничения на действия власти. Приведу очень простые примеры. Президент какой-нибудь мощной державы, безусловно, обладает немалой властью. Но он не может позволить себе очень многих вещей... да любовницу завести не может — это не соответствует действующим в стране моральным нормам, то есть, не вписывается в существующую идеологию. Какой-нибудь арабский шейх спокойно имеет горем, но ограничен — и довольно жестко — законами шариата. А любая религия является частью идеологии. Причем, порой весьма существенной ее частью.

— Это слишком простые примеры, папа. — тихо сказал Роберт.

— Я могу привести и посложнее, — парировал Яков Вениаминович. — Суть в том, что ты не сможешь привести примеры обратного. Власть, пренебрегающая идеологией, умирает.

— Но при чем здесь комитет? — вставил я.

Яков Вениаминович посмотрел на меня с легкой укоризной.

— Неужели вы не видите? Вы просто не хотите открыть глаза! Комитету не нужна никакая идеология, ему хватит одной силы. Такого еще не было никогда. Никогда, понимаете! Это будет неограниченная власть, огромные возможности при полном отсутствии сдерживающих ограничений.