Елена Ершова - Неживая вода
Игнат промолчал и обвел фонариком помещение – небольшое и квадратное, с прямоугольными железными шкафами вдоль стен. Эрнест подошел к одному, поддел пальцами покосившуюся дверку – та сразу же поддалась. Внутри оказалось нагромождение щитков и проводов.
– Трансформаторная подстанция. Таких и наверху полно. Да только проку никакого.
Он несколько раз пощелкал тумблерами, но ничего не случилось.
«Уж не ошибся ли изгнанный из пекла черт? – с разочарованием подумал Игнат. – Никаких тебе чудес: ни мертвой воды, ни тайников. Лишь труха и запустение».
– Ладно, идем дальше, – словно прочитав его мысли, сказал Эрнест и двинулся к выходу. – Посмотрим, будет ли применение нашему ключику на этом ярусе.
Он потянул ручку на себя, и дверь нехотя распахнулась. Что-то упало с глухим стуком, как падает молодое, подрубленное топором деревце, и последующий за этим дробный стук вызвал в памяти Игната звук осыпавшихся яблок – так ребенком он обтрясал склоненные ветви, и округлые красно-желтые шары скакали и подкатывались под ноги. Уже спелые, уже надтреснутые от удара. Бери и ешь.
Только теперь это были не яблоки.
Игнат отступил, налетел спиной на трансформатор и застыл, опутанный страхом, как невидимой паутиной. Рядом вздохнул и тихо выругался Эрнест. Луч фонарика выхватил из мрака россыпь желтоватых костей. У самой двери юлой крутанулся череп, опрокинулся, приоткрыл в усмешке черную трещину рта и уставился на Игната провалами глазниц.
– Зараза, – пробормотал Эрнест.
Фонарик заплясал в его дрогнувшей руке.
Игнат глубоко вздохнул и подумал: «Это только кости. Старые кости, которые теперь никому не причинят вреда».
Он отлепился от коробки трансформатора и суеверно переступил через подкатившуюся под ноги лучевую кость. В отличие от Игната, Эрнест не питал уважения к почившим. Досадливо наподдав череп мыском сапога, он выругался снова. И вдруг наклонился и поднял что-то, лежащее у самого порога.
– Маузер, – прокомментировал он и со значением глянул на спутника. – Чуешь?
Игнат крепче перехватил фонарик, скользнул лучом по полу, стенам, по двери, испещренной мелкими оспинами, которые Игнат сначала принял за ржавчину, а теперь ясно понял – это следы от пуль.
– Здесь шла перестрелка, – сказал он вслух.
Эрнест мрачно кивнул. Покрутил маузер в руках, несколько раз щелкнул спусковым крючком, но патронов в магазине не оказалось, да и ржавчина постаралась привести оружие в негодность – время не щадило ни людей, ни вещи. И Эрнест вскоре отбросил пистолет, вытер испачканные ладони о тулуп.
– Немудрено, – сказал он. – Когда эгерских солдат с насиженного места гнали, те бежали, что зайцы. А этот, видать, не добежал… – Он ухмыльнулся, перешагнул через кости и окликнул Игната: – Ну, долго на мертвяков любоваться решил? Может, впереди еще сотня таких поджидает.
Игнат шагнул следом, на какое-то время задержавшись возле скелета, в ребрах которого запутались истлевшие тряпки. Шейные позвонки оказались сломанными.
«От удара Эрнеста», – решил Игнат, следом за проводником протискиваясь в дверной проем. И сердце сжалось от дурного предчувствия.
Это был тот самый первобытный страх, появившийся однажды в глубокой древности и засевший в генетической памяти человека, – страх тьмы, из которой приходит опасность. Страх неизведанного, страх смерти.
Это тянущее чувство появилось сразу, как только Игнат почуял запах.
К уже знакомому тяжелому духу прелости и пыли примешивался еще один – резкая вонь медикаментов и химических реактивов. Так пахло в маленькой лаборатории, оборудованной Марьяной для смешивания различных фармакологических препаратов. Но здесь почти физически ощущался, и казалось, что через некоторое время им пропитаются и волосы, и одежда.
Рядом закашлялся Эрнест, но Игнат не смотрел на него. Стоял как вкопанный и во все глаза глядел в большое, возникшее на пути зеркало – и не узнавал себя.
Сморщенное лицо с проваленным носом. Губы – оплывший свечной огарок – приоткрывали кривые заостренные зубы, столь же частые, как забор в родной Солони. Глаз был только один – остекленевший, мутный, подернутый болотной ряской и мелкой сеткой лопнувших капилляров. Второй же скрывался за наплывшим уродливым веком, которое свисало на щеку, будто оборванная штора в покинутом доме. Вместо волос всю поверхность черепа покрывали бугры и наросты, похожие на рога.
Игнат покачнулся и отступил. Фонарик задрожал и чудом не выпал. Луч света скользнул вбок, на мгновенье ослепив Игната бликами, отраженными от стеклянной поверхности. И тогда он понял – перед ним не зеркало, а большая, в человеческий рост, колба.
Она стояла на металлическом постаменте и была доверху наполнена желтоватой жидкостью, в которой плавало существо, принятое Игнатом за собственное отражение и так напугавшее его поначалу. Оно было мертво. Мертво и заспиртовано – подобных ему уродцев Игнат видел в естественно-научном музее, куда выезжал от интерната с экскурсией. Всего лишь экспонат, выставленный на потеху публики.
– Значит, правду чистильщики сказывали, – раздался над ухом хриплый голос Эрнеста. – В «Форссе» запрещенные эксперименты ставили. Нехорошие эксперименты: евгеникой занимались. – Он помолчал и, хмыкнув, добавил: – Да и что ж хорошего, когда такая рожа.
Фонарик снова осветил скрюченное тело уродца и скользнул дальше. Веером рассыпались блики, запрыгали по комнате, отбросили на стены бесформенные тени. Игнат вздохнул, набрал полные легкие резкого, наполненного химикатами воздуха и закашлялся, сплюнул на пол кисловатую слюну.
– Говоришь, впереди еще сотня таких поджидает? – осипшим голосом спросил он. – Да здесь их не сотня, а целый легион!
Зажав фонарик в нетвердой руке, Игнат медленно побрел мимо рядами выстроенных колб: разбитых и целых, маленьких и больших, наполненных желтоватой жидкостью. Внутри плавали чудовища – лишенные жизни и разума сгустки изуродованной плоти. Словно некий скульптор впопыхах соединил комья раскисшей глины, рассеянно наметил глаза и рот да и махнул рукой: «Сойдет!» И оставил полчища своих Адамов гнить на глубине, где ни одна живая душа не найдет их и не познает уродство созданной наспех жизни. А увидит только деревенский дурачок, но никогда не расскажет об увиденном – кто дураку поверит?
Чудовища улыбались Игнату мертвыми ртами, так напоминающими акулий оскал нави. Позеленевшие купола высились над каждой колбой, будто надгробия, и все они соединялись между собой сплетением проводов и труб, и на каждой – будто насмешка над Игнатовой верой – был выгравирован символ корпорации «Форсса» – птица с человечьей головой. А над всем этим языческим капищем, над мраком и запустением, тускло поблескивая патинированной медью, через весь купол шла витая надпись:
– Bo-na men-te, – по слогам прочитал Игнат.
– С добрыми намерениями, – эхом отозвался вставший рядом Эрнест. – Это на латыни, еще со школы помню. Наверное, их девиз.
– Добрыми намерениями дорога в пекло вымощена, – пробормотал Игнат и двинулся дальше.
Ряды с колбами закончились, и темная зала превратилась в перегороженный металлическими шкафами лабиринт. Здесь так же, как и на верхнем ярусе, скрипела под ногами обвалившаяся побелка, подошвы давили мозаичное крошево стекла. То тут, то там на стенах и шкафах виднелись пулевые отверстия. На выщербленных стенах – не то ржавчина, не то засохшая кровь.
Повернув направо, Игнат понял, что попал в тупик – дорогу преграждал поставленный на попа стол. Подле него лежал еще один скелет со сломанной шеей – позвонки оказались раздроблены, будто великан сжал крепкие пальцы вокруг горла несчастного. И не спас его верный маузер, валяющийся теперь в грязи и пыли, как никому не нужная использованная ветошь.
«Что произошло здесь? – подумал Игнат. – Если шли бои, то почему люди умирали не от пуль, а вот так…»
Он посветил фонариком вниз, разворошил ногой кипу бумаг и пресс-папье, выполненное в виде спящего тигра, словом, то, что смели со стола. И заметил кое-что, чего не разглядел раньше: тетрадь в твердом переплете с уже знакомым изображением птицы на обложке.
На лицевой части было выведено кириллицей:
Начато: июль 2801 года.
А ниже:
Окончено… – и больше не написано ничего.
Игнат поднял тетрадь с пола, обтер рукавом от пыли и пролистал – она была заполнена на две трети. И там, где виднелась последняя запись, засохло большое бурое пятно. Но Игнат все равно сумел прочесть слова, выведенные размашистым и не очень аккуратным, но все равно различимым почерком:
Простите нас, погибшие.
Простите, выжившие. Добрыми намерениями вымощена дорога в ад, и мы заблуждались. И в заблуждении своем сделали работу за дьявола.
