Олег Верещагин - Очищение
Здесь всем плевать, кем ты был до этого: маркетологом, банковским работником или проджект-менеджером. Здесь ты никто. Копай. Это картошка.
Временами Романов думал, как бы глядя на себя и Русскую армию в целом со стороны, что все это – чудовищно. Они делали вещи, против которых тот же Романов в «мирное время» яростно протестовал. Если думать формально, на чистой логике, то чудовищно ведь – отнять десятилетнего городского ребенка у отца и матери и отдать его грубому мужику, который не может говорить без мата и своих-то детей воспитывает подзатыльниками? Чудовищно. Слов нет. А если в сумке у отца отнятого обнаружили вяленое человеческое мясо, а мать не имеет представления ни о чем, кроме перепродаж шмоток? Как быть тогда?
И таких – ну, или подобных – случаев были тьмы и тьмы.
И Романов знал, что Русская армия права.
И мучился. Все равно мучился, потому что жил головой, а чувствовал сердцем. Не мог себя отучить от этого.
Потому что два с половиной месяца назад к нему у ворот именно этого лагеря подошел во время погрузки очередной «партии» мальчишка лет двенадцати и с мольбой спросил: «Если я буду очень-очень хорошо работать, вы мне позволите видеться с мамой?! Ну пусть хоть разок в месяц?!» Его мать была бессмысленным, тупым существом, не умевшим даже яйцо на сковородку разбить, не плюхнув на пол; успешный менеджер по продажам, фигасе – она уцелела чудом и чудом, совершенно независимо от ее усилий, выжил ее сын… Но ему она была мама. Черт побери…
И Романов помнил это. И помнил другие подобные случаи…
А в том случае… именно в том… он взял мальчишку за шиворот, оттащил в сторону и спросил: «Если дадим вам дом, рассаду и участок – сможешь работать? Помидоры будешь выращивать». Мальчишка бешено закивал. «Дом – я переборщил, там развалюха, – продолжал Романов, глядя в глаза мальчика, – крыша течет, и вообще…» – «Я починю!» – с отчаянной отвагой вытянулся мальчишка, сжав кулаки. «Если осенью не сдашь по весу нужное количество помидоров…» – начал Романов, но мальчишка замотал головой: «Я сдам! Только маму…»
Романов привел и ее, бешено тряся за локоть и шипя в ухо по дороге: «Дура, молись на своего пацана, молись, понятно, курва тупая!..»
Месяц назад он был в том доме. Заехал, случайно оказавшись в селе, заехал как-то по порыву. И, уезжая, с трудом удерживался от того, чтобы не заплакать навзрыд от огромного чувства облегчения. От того, что – получилось…
Несколько мальчишек отдыхали, валяясь на краю поля в траве. Видно было, что они не просто так балдеют, – эти и правда поработали, причем поработали серьезно, и теперь ждут обеда. И еще было видно, что они очень устали. По своему давнему опыту Романов отлично знал, что горожанину, даже очень хорошо тренированному физически, делать крестьянскую работу весьма трудно. Поэтому пятеро мальчишек валялись неподвижными тушками в тени большой липы на краю поля – этакой пародийной «звездой», голова к голове, подстелив под себя снятые рубашки, – и просто посапывали. В центре «звезды» стояло пустое или полупустое ведро с водой и прицепленной сбоку кружкой: напились и попадали… Лишь один – судя по всему, старший и из села – незатейливо любезничал с хозяйничающей возле полевой кухни, запряженной бодрой немолодой лошадкой, девчонкой своих лет – двенадцати-четырнадцати. Поставив ногу на сцепку, он что-то ей вдохновенно «пел», а девчонка, помешивая в открытом баке, то фыркала, то улыбалась, то отмахивалась.
Подошедшего Романова сперва просто никто не заметил. Мальчишки и правда дрыхли непробудным сном. Ветерок шевелил вперемешку с желто-серой прошлогодней травой похожие на нее волосы, и какой-то паучок уже успел сплести между ушей двух спящих сеточку – они и не думали просыпаться. Но совершенно неожиданно Николай обнаружил еще одного мальчишку.
С виду он ничем не отличался от остальных. В накинутой на плечи рубашке, уже загорелый темным весенним загаром, он сидел «по-турецки» у корней липы и чуть за нею, со стороны не слишком заметный, и увлеченно строчил карандашом в потрепанной школьной тетради со Спайдерменом на обложке. По временам – Романов удивленно наблюдал за ним не меньше минуты – мальчишка вскидывал голову, шевелил губами, смотрел куда-то вдаль слепыми от напряжения и вдохновения глазами и снова возвращался к тетради. Стихи пишет, подумал Романов. Видно, сильно муза допекла, если даже спать не завалился.
Тем временем старший наконец прервал свои любовные похождения, обнаружил Романова, узнал его и буквально подлетел (девчонка зашуровала половником в баке старательней, как будто стремилась показать, что вся отдала себя делу приготовления пищи; что вы, никаких посторонних разговоров!) к взрослому с докладом:
– Восьмое звен…
– Тише, – Романов поднял руку. – Во-первых, пусть вон та красавица черпанет мне полмисочки… Что там у вас?
– На первое – гороховый суп, на второе – пшенка с… – начал было мальчишка обстоятельно, только что пальцы не загибал, но ему снова не дали доложить:
– Вот полмисочки пшенки с… Давай исполняй. Я жрать хочу.
Мальчишка только что не отскочил к кухне. Романов между тем подошел к пишущему пацану и встал сбоку – тот и не подумал отреагировать.
А брови Николая чуть поднялись.
Страничку, которую он видел, покрывали ровные (но с вкривь и вкось добавленными исправлениями, дополнениями, замечаниями и пояснениями) математические значки. Не плюсики-минусики, а что-то такое, от чего у Романова всегда кружилась голова и появлялось здоровое осатанение непонимания. Мальчишка же набрасывал все это быстро, уверенно, а главное – с совершенно явным вдохновением.
Романов громко кашлянул.
Пацан быстро поднял голову. Моргнул. Сделал попытку встать, но Николай надавил ему на плечо и сел на корточки рядом. Мальчишка смотрел не то чтобы с испугом, но настороженно и даже как бы прикрывал локтем тетрадь. У него были серые глаза, шрам над правой бровью и еще один – над правым соском. Пулевой.
– Это что? – Романов кивнул на тетрадь. Мальчишка заложил тетрадь карандашом, закрыл, отложил. Сказал сипловато:
– У нас свободное время. Обед.
Руки у него были маленькие, с длинными пальцами, во въевшейся пыли и твердых мозолях.
– Я не спросил про обед, – заметил Романов. – Что это, в тетради?
Мальчишка опустил глаза на миг, вздохнул тихонько. Потом быстро произнес безразличным тоном:
– Мои расчеты по нуль-транспортировке.
– ЧЕ-ГО?! – Романов не прокричал это слово, но произнес его шепотом, который громче всякого крика. Мальчишка уставился в землю. – И ты хочешь сказать, что ты рассчитал телепортацию?
Мальчишка опять вскинул глаза – удивленные. Романов пояснил:
– Да-да-да. Я знаю это слово. Но из фантастических книжек, заметь… Так как?
Секунду мальчишка думал. Потом твердо ответил:
– Рассчитал. В теории.
– Тебе сколько лет? – уточнил Николай. Мальчишка снова набычился. Неохотно отозвался:
– Четырнадцать… почти. Через пять месяцев будет. Ну и что? Паскаль, например…
– А также прочие гении и светила науки, – прервал его Романов. – Родители живы?
Кивок. По-прежнему не глядя на взрослого, мальчишка ответил:
– Мама. Я ее уже тут нашел. А до прошлого сентября так… бродяжничал. Я думал, что она погибла. А она – что я. Потом меня… ну, подобрали. Раненого. Меня бандиты подстрелили, когда я от них убегал… думали, что я мертвый, бросили… И тут я ее и встретил… вот…
– Математикой сам начал заниматься? – Голос Романова был по-прежнему спокоен и равнодушен, а глядеть на него мальчишка не глядел – и не видел глаз Николая.
– Ну… как… – ответил он с заминкой. – Я с первого класса в физико-математической школе учился…
– А я ее терпеть не могу, математику. – Романов встал и, отойдя, принял у девчонки миску с пшенкой – она была с мясом. – Спасибо… – И обратился к старшему: – Передай, что я просил сегодня вечером этого парнишку доставить в Думу. К восьми часам, – и кивнул на глядящего ему вслед юного математика.
* * *Дмитрий Анатольевич Ошурков перебрался из Русаковки во Владивосток, как только это стало возможным. Он был в числе тех физиков, которые спаслись благодаря аварии самолета, летевшего в Хабаровск. С местными физиками – «протеже» Лютового – Ошурков постоянно грызся, причем так, что Романову становилось не по себе. Но из этой грызни что-то регулярно получалось. Например, уже воплощающийся проект гидротермальной электростанции с расчетной мощностью, перекрывавшей все бытовые потребности Владика и окрестностей.
Романов вызвал именно его, потому что Дмитрий Анатольевич в феврале стал куратором физико-математической школы для «одаренышей» – первое. И второе – потому что вспомнилось, как однажды Романов слышал очередной спор физиков. В котором Ошурков вроде бы говорил как раз о нуль-транспортировке.
