Отблески солнца на остром клинке - Анастасия Орлова
Верд не знал, сколько времени он провёл без сознания, видимо — не один день. Очнулся он весь в каких-то примочках да припарках, в той же лекарской кибитке, в которой пришёл в себя первый раз. Рядом так же сидел Наарт.
— Усуух, — просипел Верд, и заметил во взгляде Наарта искреннюю радость.
Тот потянулся за водой, но его руку вдруг остановили. Верд с трудом повернул голову и встретился глазами с толмачом.
— Стойкий воин, — сказал тот. — Слишком храбрый и слишком глупый воин. Ты почти умереть. Мы тебя едва спасти. Ты готов умереть, но не передумать, так?
— Так, — ответил Верд.
— Тогда мы повторить. Усуух не давать. Ты передумать или умирать медленно? Иррах привязать тебя к хвосту своего кавьял и тащить степь. Степь бесконечна.
— А жизнь — нет, — едва слышно ответил Верд. — Однажды вы не успеете меня спасти. Надеюсь, что скоро.
Толмач с лекарем переглянулись, и первый вдруг отпустил руку Наарта, позволяя дать Верду пить. «Они что-то задумали», — мелькнуло в голове Верда, но глоток свежей, пронзительно вкусной воды разом выбил все мысли. «Даже если отравили, — подумал он, напившись, — умру в меньших муках, и на том спасибо».
Несколько дней Наарт врачевал его раны. Верда кормили, но не досыта, давали ему пить. Когда раны более-менее затянулись, его вывели из повозки. Верд ожидал опять увидеть столбы Хашруна, но увидел вдалеке цепь из кибиток, дремлющих вокруг них кавьялов, а перед собой — хартуга с толмачом и десяток вооружённых шурви, а в нескольких шагах позади них — не одну сотню харратов, сбившихся полукругом, словно в ожидании представления. Верду развязали руки, дали длинную палку — почти древко для глефы.
Хартуг что-то спросил. Толмач перевёл:
— Ты храбрый воин, харрат уважать храбрый воин. Ты можешь купить свобода, — сказал он и замолчал в ожидании ответа.
— Я не стану учить вас. — сказал Верд.
— Не надо учить. Купить иначе, — ответил толмач. — Хочешь?
— Что я должен делать?
— Сто боёв. В каждом победить. Ни в одном не убить харрат. Победить сто боёв — свобода. Проиграть или убить — считать сначала. Да или нет?
Верд помолчал, размышляя.
— Я должен победить в ста боях подряд, не убив ни одного харрата, тогда отпустите?
— Так.
— А если обманете?
Толмач оглянулся на хартуга, и тот, скривив презрительную гримасу, что-то ответил.
— Слово дать хартуг Исхерт, обмануть такой храбрый воин, как ты — уронить честь. Слово хартуг Исхерт твёрже камень.
— Я должен драться с десятком? — спросил Верд, кивнув на вооружённых шурви. — Вот этим? — Он покачал в руке «древко от глефы». — И у них нет задачи не убить меня, верно?
— Так, — согласился толмач. — Видеть, как ты драться, ты одолеть двадцать, тут только десять. Они тебя убить только случайно, специально не убить. Ты сам не дать себя убить, сам смотри. Драться этим, проще не убить харрат. Убить харрат — считать сначала.
— Я согласен.
Хартуг ответ понял и благосклонно кивнул.
— Рэхт хазаг хашруй бошад оред сурч, тангай шалах хаччар[1], — сказал он, но Верд ни слова не понял, а толмач не стал переводить.
Хартуг сделал знак рукой, призывая начинать. Десяток шурви двинулись на Верда, и тот, мысленно произнеся короткую молитву, принял на один конец своего несерьёзного оружия удар копья первого атакующего и другим концом сразу же отразил удар второго.
Первый бой закончился быстро и бескровно, если не считать выбитых зубов у одного из шурви, но о зубах уговора не было. Верду выдали дощечку с одной насечкой, означающей засчитанный бой. За следующие несколько дней насечек прибавилось ещё десяток. А потом ещё. Не все бои оказывались просты, но пока Верд ни разу не проиграл и не нарушил правил.
На тридцатом бою он убил одного из нападавших шурви, случайно ударив его концом своей палки в горло. И счёт обнулился. Второй раз Верду удалось победить, никого не убив, тридцать семь раз. На тридцать восьмом, в самом начале боя, у него сломалось его оружие, и он проиграл. Счёт вновь обнулился.
Его противники с каждым разом дрались всё лучше, вот только на бой выставляли не одних и тех же, а всё новых шурви, остальные смотрели со стороны. Но Верд дрался каждый бой, поэтому учился противостоять десятку гораздо быстрее, чем шурви учились противостоять ему.
Бои проводились почти ежедневно, между ними Верда держали в отдельной кибитке на цепи, без нужды к нему не приближаясь. Он получал раны — в основном лёгкие, но довольно часто. Он вымотался, лицо его заросло бородой, тело почти полностью покрылось шрамами. И Неименуемый бы с ними, если бы так не ныли, особенно на смену луны, и давали спать ночами. Разговаривал с ним только толмач — и только по необходимости. Лекарь заходил обрабатывать раны, но объяснялся жестами — видимо, получил запрет на разговоры с пленником. Несколько раз Верду предлагали отдых, но он упрямо отказывался, ведь любой день промедления отдалял его от свободы.
На семьдесят втором бою третьего круга счёт вновь едва не обнулился, но покалеченный противник выжил. На девяносто пятом бою Верд едва не проиграл, но вытянул в последний момент и из последних сил. И вот, спустя почти год пребывания в плену для Верда наступил его сотый бой.
Наблюдателей шурви в этот раз собралось совсем мало — не больше тридцати, включая хартуга, толмача и лекаря. Да десяток бойцов. А место выбрали неожиданно близкое к границе Гриалии — на горизонте поблёскивала холодными серыми водами Фьёгур, и клонящееся к закату солнце отражалось в ней кровавыми сполохами. Хартуг многозначительно кивнул в сторону реки: до родины, мол, рукой подать — победишь — и свободен. Мышцы Верда гудели от напряжённого возбуждения, в голове гудело после бессонной ночи перед последним (последним ли?) боем, а донёсшийся со стороны Фьёгур запах — едва уловимый аромат яблок, полевых цветов и тепла деревянных изб — запах дома — заставил подрагивать пальцы, сжимающие «древко от глефы». Или этот запах Верду всего лишь почудился? Но он лишь добавил беспокойства: если что-то сейчас пойдёт не так, сотню боёв придётся начинать сначала. Даже молитва не помогла сосредоточиться, вышла обрывистой и скомканной, и это тоже не добавило уверенности. И когда десяток шурви встали против него, Верд понял, что боится. Впервые слишком сильно боится проиграть — до дрожи в пальцах, до шума в ушах. А
