Отблески солнца на остром клинке - Анастасия Орлова
Верд распахнул глаза, тут же сощурился от резанувшего по ним света.
— Баррахушар, баррахушар, шурвитхар! — Смуглый поджарый старик в длинной полосатой тунике на запа́х, сидевший в ногах Верда, вскинул раскрытые ладони, призывая его к спокойствию. — Баррахушар.
Не опуская ладоней, он указал за Вердово плечо:
— Усуух, — и медленно сложил длинные пальцы лодочкой, поднёс к губам. — Усуух!
Верд скосил глаза в указанном направлении и увидел рядом с собой бурдюк. Вновь перевёл взгляд на старика. Тот медленно ему кивнул:
— Усуух.
Верд попытался привстать, но скривился от вновь пронзившей его боли. Старик жестом остановил его, медленным плавным движением показал на себя, потом на бурдюк, потом на Верда.
— Наарт. Усуух. Шурвитхар.
Наарт, видимо, было его именем. И он предлагал напоить воина, то есть Верда. Тот кивнул. Старик, словно крадущийся степной кот, подобрался к бурдюку, вытащил пробку и, показав пустую ладонь, так же медленно подсунул её Верду под голову, приподнял её и поднёс к его губам бурдюк. В нём оказалась вода — немного затхлая и тёплая, но и это было великим благом для пересохшего горла и потрескавшихся губ. Много Наарт пить не позволил, жестами пояснив: нужно по чуть-чуть, иначе вода покинет тело рвотой.
— Амартах, — сказал старик, сложив ладони у щеки и закрыв глаза. — Амартах.
Ещё два дня Верду не давали подниматься, разрешалось только спать, по чуть-чуть есть и пить. На третий Наарт — лекарь, как понял Верд, — позволил ему сесть, а спустя седмицу — выйти из кибитки. Солнце заливало горизонт расплавленным золотом, а вокруг, насколько хватало глаз, простиралась степь. Вместо харратского каравана Верд увидел лишь две повозки: ту, в которой везли его, и ещё одну. Несколько кавьяльных шурви сопровождали их.
К Наарту подошёл один из них — смуглый, коренастый, в остроконечной меховой шапке, кожаных штанах и меховом жилете на голое тело, вопросительно кивнул на Верда. Наарт что-то ему ответил, и шурви пошёл назад, каркнув своим собратьям и резко махнув рукой, словно в ней был хлыст.
— Аванча шурвитхар хартуг Исхерт, — пояснил Наарт Верду.
«Главное, всё понятно», — вздохнул тот. Слово «хартуг», означающее харратского вождя, хорошего не предвещало. Судя по всему, харраты не рискнули держать Верда в своём караване и везли отдельно, под охраной, под присмотром лекаря, а сейчас пришла пора ему предстать перед хартугом. Так и было. Вот только на встречу с хартугом его повезли не в харратское стойбище, а на их священное место.
Богами харраты считали Шафарратов — своих покойных предков. Они не почитали ни могил, ни деревянных или каменных идолов, как некоторые другие народы, и не думали, что Шафарраты всеведущи и вездесущи, как веровали во всеведение и вездесущность Первовечного гриальцы. Для разговора с Шафарратами требовалось особое место и особый ритуал. Про ритуал Верд почти ничего не знал кроме того, что тот требует кровавой жертвы. А вот место увидел своими глазами. Хашру́н — так оно называлось. Голая, выжженная многими кострищами и многожды залитая кровью земля — плоская, словно длань, вершина холма, самого высокого в харратской степи. С одной стороны «длани», словно полусогнутые пальцы, подпирали небо четыре гладко оструганных столба — ровные, как корабельные сосны, потемневшие от времени, дождей и ветров. От самого основания и до верха насколько хватало глаз, столбы покрывали глубоко вырезанные письмена — причудливая вязь из чёрточек и закорючек, мало походивших на гриальскую письменность. В каждом таком значке — имя предка, но не каждый предок — Шаффаррат. Всего — четыре столба, по числу Шаффарратов, и имена почивших предков на них — лишь часть одного из божеств: Эж — Матери, Ирраха — Смерти, Хартуша — Вождя и Агзармы — Дороги.
На большом плоском камне перед столбами дымились остатки жертвы, судя по оставшемуся скелету — какой-то хищной птицы. У камня, с омоченными в крови пальцами и с их кровавыми отпечатками на веках и губах, стоял мужчина лет сорока. Когда двое шурви вывели Верда из повозки, по осанке незнакомца он сразу признал в нём хартуга. Харрат был прям, как один из столбов Хашруна, смугл, поджар, горбонос и дикоглаз. Смоляные брови сломались в грозном изгибе, вокруг сжатых в нить губ застыли резкие морщинки, похожие на круги на воде, короткая остроугольная борода едва начала седеть. На хартуге был добротный кожаный доспех, расшитый украшениями и монетами, добротные же сапоги и шапка, из-под меховой опушки которой на шею и плечи спускались украшенные лоскуты кожи. В унизанных золотом пальцах он держал кинжал — тот, которым чуть ранее прикончил жертвенную птицу. Верда подвели с другой стороны камня, лицом к столбам, и взгляд хартуга прошил его, словно крючьями зацепил. Тут же со стороны повозки хартуга появился, раболепно кланяясь, невысокий кряжистый старик в такой же, как у лекаря, тунике. И ещё один харрат — шурви — тенью замер за правым плечом своего господина. Старик что-то зашептал хартугу, приподнявшись на носочки, но всё равно не дотягиваясь до его уха. Хартуг не шевельнулся и не подумал склонить голову. Когда дослушал старика, всё так же, не сводя глаз с Верда, сделал едва заметный жест рукой, словно одобряя, и старик посеменил в сторону Верда. Отвесив ему неуверенный поклончик, заговорил:
— Ты хорошо драться, гриалец! Хороший воин. — Он сделал многозначительную паузу. — Хороший воин — цена золото, хороший воин — почёт.
Старик — видимо, толмач — помолчал, выжидательно глядя на Верда, но тот не знал, что ответить.
— Шурви хорошо драться, — продолжил толмач, — хорошо по-другому. Поклонись, — он последовательно показал рукой сначала на столбы позади себя, потом на хартуга, в руках которого откуда-то появилась деревянная плошка, наполненная чем-то похожим на кровь. — Прими. — Он изобразил над своим лбом ритуальный символ. — Ты стать нам брат, и шурви хорошо по-твоему.
Верд молчал. Догадки о том, что хотел от него хартуг, змеями вползали в его разум, вились в нём кольцами, бесшумно выстреливали раздвоенными языками меж ядовитых зубов. Верд почувствовал, как пальцы стоявших по обе стороны от него шурви крепче впились в его предплечья. Толмач тоже уловил угрозу, выказанную лишь напряжением мышц, и поспешил вновь поклониться и пояснить:
— Ты не драться с гриальцами, ты драться здесь, ты показывать, как драться, шурви.
— Нет, — выплюнул Верд, не в силах сдержать ползущего на лицо отвращения.
— Нет? — изумился толмач.
Лицо хартуга не поменяло своего застывшего выражения, разве что брови изломились ещё острее и едва не сошлись на переносье.
— Нет, — повторил Верд.
— Ты жить, как лучший воин из шурви, тебя кормить, как лучший кавьял! — пообещал толмач.
— Нет.
— Тебя ласкать лучшая харратка! Ты выбрать женщина. Хочешь — две, хочешь — три!
