Александр Козин - Кремль 2222. Край вечной войны (сборник)
Дух вывинтился из головы колдуна и вернулся в шлейф. А его хозяин принялся задумчиво перебирать четки из фаланг пальцев.
«Да», – кивнул водун сам себе, приняв наконец решение. Только так можно выяснить, что же произошло!
Сантерия.
Темный и кровавый обряд гадания.
Если водун все сделает правильно, то Он даст ответ. А потом возьмет, в качестве платы, еще одну часть его души. Но дело того стоит.
Водун взял в руки мел.
Пора.
Он опустился на корточки и начал покрывать пол хунфора затейливыми узорами. Его руки двигались сами по себе, ибо разум водуна был далеко. Он погрузился в подобие транса, воспевая призывные гимны. Со стороны они звучали просто, как набор хрипов и стонов, но в голове водуна все это обращалось в песню.
Водун скользил и катался по полу, изгибаясь в конвульсиях и немыслимых позах. Его кости и сухожилия трещали, завтра он вряд ли сможет встать на ноги – но это завтра. А сегодня водун катался по полу, и его руки сами по себе выводили все новые и новые узоры. Он проводил этот ритуал уже не один десяток раз и действовал на автоматизме.
Лоа начали проникать в хижину, влекомые призывом. Они извивались вдоль стен, усаживались на головы мертвецов и стелились по полу. Лоа уже пришли, а вслед за ними придет и Он.
Водун все убыстрял темп. Он уже двигался со скоростью, немыслимой для своего возраста. Руки начали покрывать знаками уже не только пол, но и стены. Голос водуна охрип, он не скоро сможет говорить. Все-таки целых пять часов непрерывного пения!
Старый колдун взвился под потолок, удерживая одну ноту, и… обрушился вниз, растекся по символам, задергался в немыслимом экстазе обряда. Волны наслаждения прокатывали по его телу одна за другой. Водун открыл глаза. Его зрачки расширились, полностью поглотив белки глаз. Лоа у стен замерли в ожидании.
Подготовка закончилась. Начинается сантерия.
Старый водун подплыл к стеллажу с колдовскими вещами. Он двигался плавно, будто бы шел не по хунфору, а по пояс в болоте. Водун взял курительницы, искусно вырезанные, как того требует обряд, из черепов женщин, не имеющих детей. Перемещаясь все так же плавно, водун расставил их по периметру хижины и поджег. Смесь, заботливо изготовленная им самим и заправленная внутрь, начала тлеть, заволакивая хунфор сладким дымом. Буквально через минуту он уже полностью заполнил хунфор.
Водун стоял посреди целого моря дыма. Не было видно ничего, даже стен хижины. Лишь изредка в дыму проскальзывали извивающиеся тела лоа. Водун взял в руки бутылку тростниковой самогонки. Она заменяла ему ром, ибо конго невозможно без рома. Водун щедро плеснул из бутылки, окропляя узоры. Так же щедро отпил сам. А остатки вылил на голову.
Жидкость потекла по его лицу и груди, но колдун не обращал на это внимания. Он подошел к стеллажу и с почтением открыл древнюю шкатулку.
Кинжал. Серебряный кинжал, целиком покрытый засохшей кровью, покоился на столь же древнем шелке.
Водун взял его в руки и подошел к неприметной корзине у стены. Внутри нее уже давно что-то возилось и попискивало. Он резко распахнул крышку и выхватил оттуда детеныша крысособаки. Стиснув его за шкирку, водун пропел короткий гимн и резко ударил кинжалом, рассекая грудь мута. Заткнув кинжал за пояс, водун погрузил руку в трепещущую, теплую плоть и вырвал сердце! С наслаждением откусив кусочек трепещущей плоти, как того требует обряд, водун бросил сердце в самый центр росписей, а тушку детеныша небрежно откинул к стене. Потом вытащил из корзины следующего щенка.
Шесть мутов – шесть ударов – шесть сердец.
В центре хижины лежала кровавая кучка – дар, жертва, кровавая дань, если хотите.
Ему.
Водун опустился перед ней на колени, сжимая кинжал. Последовала новая череда песнопений. Колдун воздел вверх руки и оборвал песню, тяжело дыша. Глаза его налились кровью, из ноздрей потекли две красные струйки. Водун поднес кинжал к предплечью и медленно провел по коже.
А потом окропил своей кровью кучку сердец.
Тишина. Абсолютная. Немыслимая. Невозможная.
А потом… потом началось. Неизвестно, что это было, – может, действительно колдовство. А может быть, просто галлюцинации, вызванные трансом, дымом и алкоголем?
Лоа будто взбесились. Они заметались по хижине, сплетаясь в немыслимые формы и образуя нечеткие образы. Лоа метались в танце радости, потому что сейчас придет Он. Их настоящий хозяин.
Пол хунфора задрожал. Кости на стенах запрыгали, словно желая присоединиться к лоа. Головы беззвучно разевали рты. Пальцы у них в глазницах зашевелились. Глаза в банке, все как один, уставились на вход. Сундук в углу радостно запрыгал. Множество кукол, разбросанных по всей хижине, начали извиваться и задергались в жутком танце. Руки, развешанные целыми связками, принялись хватать воздух, силясь вцепиться хоть во что-нибудь.
Он уже близко.
Водун все так же стоял на коленях, держа в руке кинжал и не обращая внимание на происходящее. Он уже видел все это не раз.
Раскат грома…
Все в хижине замерло в предвкушении.
Лоа медленно опустились вниз, на пол, склонившись в приветствии.
Покрывало, закрывающее вход, откинулось. Лоа моментально устлали пол хунфора, образовав ковер.
А внутрь шагнул Он.
Барон Суббота.
Главный объект поклонения в конго. Хозяин мира мертвых.
Высокий скелет в безукоризненном фраке и цилиндре. Пустые глазницы прикрывают круглые черные очки (непонятно, на чем они держатся?), в левой руке стакан рома, в правой – сигара.
Барон величаво прошествовал по ковру лоа. Свысока глянул на подношение. На водуна. Челюсть его хищно оскалилась, изображая улыбку.
Барон был доволен.
Он отпил рома. Затянулся сигарой.
И склонился над водуном. А потом дохнул на него дымом.
Водуна швырнуло к стене. Поток образов, хлынувший в его разум, был, казалось, бесконечен! Некоторое время водун еще с жадностью вглядывался в него, но потом потерял сознание. Последнее, что он увидел, это как барон Суббота тянется к его груди.
* * *Абадайя, водун вест-вормов, когда-то давно принадлежавший к племени Острозубов, открыл глаза. Все его тело наполняла боль. Старик с трудом перевернулся на живот и подполз к стеллажу. Взял с полки какую-то мазь и обработал ею рану.
А потом бессильно откинулся на спину.
Из всего, что обрушил на него барон Суббота, Абадайя запомнил немного. Но и этого хватило, чтобы понять:
Надвигается буря.
Камай-Нанги[6] пришел.
Святослав Максимов
Я принимаю бой
Они приближаются.
Приближаются к моему укрытию.
Они все ближе.
Я выглядываю и вижу их лица. Не, ну как лица? Морды, замотанные грязными тряпками и платками. Что под ними, не видать, но мне кажется, что их уродливые хари перекошены от злобы. От безудержной ненависти ко мне.
От гнева.
Потому что я убил их братьев. Оборвал их никчемные жизни и отправил души прямиком в Край Вечной Войны.
Если, конечно, у них есть души.
Я вытягиваю перед собой руку. Пальцы подрагивают, но это нормально. Не боится только дурак.
Или мертвец.
Они все ближе. Мой пульс учащается вместе с их приближением.
Я достаю из-за пояса томагавк и кладу его рядом, нежно поглаживая обух.
Ничего, дружище. Скоро ты напьешься вдоволь.
По крайней мере, мы постараемся.
Теперь арбалет. Я открываю короб своего чо-ко-ну.
К горлу подступает ком. Ну да, все правильно, я не ошибся в подсчетах.
Остался только один болт.
Дампы отличные бойцы. Еще никому из вест-вормов племени Острозубов не удавалось справиться даже с двумя. А ко мне приближаются трое.
Они все ближе.
У одного шестопер, у второго топор. И их прикрывает тварь с арбалетом.
Это конец. Их не одолеть. Даже если я попаду последним болтом (что сомнительно, ведь из арбалета я стреляю так себе), то останется еще двое.
Не хочется умирать…
«Никому не хочется! А кто ж нас спрашивает?!» – усмехнулся я и поднялся в полный рост.
Вдох.
Выдох.
Смирение.
Фирменная улыбка-оскал. Я принимаю бой.
Несколькими часами ранее
– Рив! А попрощаться?
Я оглянулся:
– Да брось, чего прощаться-то? Мы ж ненадолго. Раз-бац – и дома! День максимум.
– Не! Давай, иди сюда.
Я поморщился. Не люблю, знаете ли, эти долгие прощания. Вроде и уходишь-то на чуть-чуть, а провожают, как будто я в Кремль собрался! Не, ну с Кремлем это я перегнул, конечно! Метафору подпустил, так сказать! Чё я, двинутый, что ли? Туда идти не ближний путь! Это ж… ну… далеко, короче! Мы-то ж, считай, в Крылатском, так? Вооот. Это получается, топать и топать! К тому же, как-то еще вестов (чтоб их болотный кашель хватил!) обойти нужно! Не, я не двинутый.
Закинув чо-ко-ну за спину, я подошел к сестренке. Красавица она у меня, загляденье прямо! Шерстка желтая, ворсинка к ворсинке, блестит лучше золота! Клычки белые, торчат ровно настолько, насколько надо, а не как у некоторых – отрастят себе, прямо не клыки, а косы целые! С конечностями тоже все в порядке – две руки, две ноги. А то бывает, вон как у деда Джереми – ноги три, а рук четыре. Не, ну то есть это сейчас у него четыре. Раньше-то пять было, да одну какой-то придурок из Пегих Собак отрубил. В общем, красота у меня, а не сестренка!
