Владимир Яценко - Бог одержимых
Егор понял, что Виталий насмешничает только затем, чтобы успокоить и не дать запаниковать.
- Командир, - позвал он. - А ты не мог бы в бинокль глянуть: эта штука и вправду здесь светится, или у меня крыша едет?
- Давно смотрю, Егор, - ответил Виталий. - Насчет "крыши" можешь быть спокоен: у тебя на карнизе и вправду что-то есть. Но мне отсюда не разобрать: скала теплая - воздух дрожит. И что твоя барышня делает?
- Мне кажется, барабаны аймары слушает, - сказал Егор. - Во всяком случае, будто повернута в ту сторону, откуда звуки. А еще она мерцает... в такт.
Серебристое облако и вправду заметно колыхалась в такт барабанам. Но кроме общего колебания формы, свечение заметно пульсировало по яркости. Было красиво: лиловые искры рождались внутри и стремительными волнами перебегали из центра к периферии...
- Гарсилас говорит, что духа нужно успокоить, - сказал капитан.
- Успокоить?
- Да. Древняя смерть. Бояться не нужно, она пришла только за словом: узнать, как мы тут живем. Лучше всего петь. Гарсилас уже свою сопилку достал..
Снизу и вправду донеслись неуверенные звуки разбуженной свирели.
- Это свирель, командир, - сказал Егор. - Только здесь она называется "чиримия".
- Ты не умничай, - строго оборвал его Виталий. - Подумай лучше: мы только пытаемся слушать горы. А горы, оказывается, давно слушают нас.
- Но это как-то глупо. Петь привидению...
- Мы в чужой стране, сынок. И если судьба занесла на древнее кладбище инков, а их потомки советуют петь... наверное, не стоит упрямиться?
- О чем же мне петь?
- О том, что болит, конечно. Давай про Катюшу. Я ведь ее малышкой на руках носил. Витек в Гренландию за каким-то хером поперся, так мы с Марией чуть ли не каждый вечер к Валюхе в гости закатывались...
"Это он о матушке Катерины - Валентине Михайловне, - понял Егор. - А Мария Ивановна, выходит, его жена. Значит, они и вправду близко знакомы..."
- Нет проблем! - уверенно сказал Егор. - Ща спою! Только мне твоя помощь нужна. Как услышишь, что я такт приканчиваю, так словечки подбрасывай. Какие только в голову придут. Мне так легче.
- Как поленья в костер?
- Они самые, - выползая из спальника, согласился Егор. - Поленья... в костер...
Он с удовольствием откинулся спиной к теплой стене и сделал несколько глубоких вдохов, вентилируя легкие. Барабаны аймары, сопилка Гарсиласа, треск камня и вой ветра на изгибах камня... все складывалось в чарующую знакомую мелодию. Еще мгновение, и он ее узнает. Конечно! Это же волшебное "My Oh My"!
Вот оно счастье-то!
- Давай, командир, - закричал Егор, чувствуя, как накатывает возбуждение. Его уже захватила мелодия свирели, он уже впустил в себя ритм барабанов. - Сейчас я этой штуке про нас рассказывать буду! Хрень Господня! Блин! Слово мне! Слово!!!
- Мир, мечты, надежды...
- Удиви огромный мир мечтой.
Не меняй удачу на покой.
Полный счастья и любви,
Для улыбки день лови,
Назови любимую - женой.
Он был в восторге.
Не спеша, подлаживаясь под внезапно приблизившийся ритм барабанов, он пел этой ночи, горам, ветру, звездам... и Катерина была здесь, рядом с ним.
- Бог, радость... - предложил Виталий.
-Улыбни святые образа,
Пусть прервут они свой сладкий сон,
Наш мир Богом сотворен,
И на радость осужден,
Сохнет пусть на дереве слеза.
Ага! А вот и его приятели - Вадяня с Жекой. И Стас со своим тамбурином подтянулся. Здорово! У него сильный голос, будет подтягивать в четвертом такте.
- Старость, душа, смерть...
- Множит годы без жалости судьба.
Я - родня троянскому коню:
Тот, кто прячется во мне,
Знает цену седине,
Разобьет души моей броню.
Виталий подбрасывал все новые темы, но в подсказках уже не было нужды.
Голос Егора, зажатый в теснине скал, стремительно разливался по ущельям Сьерры, отражался от камня и многократным эхом дробился и множился.
Егор слышал голоса прошлого и будущего. Сейчас все подпевало ему. Как-то незаметно Вадяню сменил Дон, и оттого барабаны зазвучали тревожней, свирель Гарсиласа выворачивала душу, камень трещал, ветер выл, а он пел.
О жестокости мира к молодым.
О том, как молодые становятся старше и сами делают мир жестоким.
О том, что конца у этой болезни нет, потому что лечиться нужно всем и сразу, изнутри, из середины.
Только некому лечить.
Не родились еще люди, которые бы любили мир только за то, что он есть. А те, кто любил, умирали жестоко и в мучениях: на крестах колючкой увитых, кто от камней, кто от мечей, всегда от людей, будто змей ядовитых...
Потому что мир привык убивать незнакомое-доброе и терпеть известное-дурное.
И веселится, торжествуя, зло -
Чело людское тернием увито.
Где щедрым урожаям быть должно,
Скользит луч света сквозь дрянное сито...
...И вдруг все кончилось.
Замолчали барабаны. Свирель Гарсиласа, сорвавшись в нестерпимый визг, будто захлебнулась горем и враз онемела. Исчезло сияние с края карниза.
И звёзды потускнели.
И ветер стих.
Волшебство так стремительно сгинуло, что в пору сомневаться: а было ли что-то? Помимо гор, неба, звезд... и человека, дерзнувшего развлечь болью столь внушительную публику.
- Ну и глотка у тебя! - треснутым голосом пожаловался Виталий.
- В смысле? - не понял Егор.
- Громко, однако. Но красиво, чего там. Только стихи какие-то... странные.
- А... да сам не пойму, чего меня на социалку пробило. Я ведь со всем о другом собирался... может, из-за мерцания? В какой-то момент мне показалось, что она со мной так разговаривает. Я ей о своем, а она, в ответ мерцанием втирает... а песни, обычно, у меня совсем другие - простенькие. Про любовь.
- Спой, - попросил Виталий. - Что заесть, чем попроще...
И был мне сон: меня любили,
В тумане стон, и звуки плыли,
Вдали - прибой, где-то вода,
И мы с тобой, и навсегда
- Да, - сказал Виталий. - Вот это мне больше нравится. А причем тут вода?
- Не знаю, - признался Егор. - Так сложилось.
- А еще?
Любовь нам на двоих дана - одна,
Уверен - буду тебе нужен,
Я буду звать тебя: "Моя жена",
Надеюсь, буду твоим мужем.
Как чаша полная вина - без дна,
Наша судьба неразделима,
Она во всем тебе и мне верна,
Она теперь у нас едина...
- Это ты о Катюше? - зачем-то уточнил Виталий.
- Да, - просто сказал Егор, - о ней. О моей Катерине. Я ее люблю.
- Эк тебя скрутило... а Виктор что?
- Сюда отправил. Сказал, что не доверит свою дочь тому, кто не ел медвежьего мяса. Будто не знает, что здесь медведи не водятся.
- Это выражение такое, - пояснил Виталий. - И дело, конечно, не в медведях.
- А в чем?
- В тебе, - ответил Виталий. - О бедах голосить - это, конечно, нужно. И важно. Но мужчина - это тот, кто в состоянии помочь себе сам. И своей женщине, и близким. Всякий отец хотел бы видеть дочь замужем за мужчиной. Так что на Виктора не стоит обижаться.
- А я и не обижаюсь, - хмуро бросил Егор, забираясь обратно в спальник. - Я ночью пою привидению... на кладбище в горах... над пропастью без лжи.
***
К двум часам дня он был в десяти метрах от "плиты" - гладкой, лишенной рельефа стенки. Просьбы командира быть внимательным и не торопиться тонули в перепевах "So far, so good". Вот только голос с каждой минутой становился все более хриплым. А ритм не держался вовсе.
Шел двадцатый час восхождения.
Было жарко.
