Виталий Сертаков - Заначка Пандоры
На место погибшего добермана Диогена заступил ожидающий своей очереди ротвейлер Плиний. Хорошо, что они всегда готовили одно животное на замену, потому собака адаптировалась достаточно быстро. Уже к семи вечера Плиний успешно прошел серию контрольных тестов, резкого отторжения электродов не происходило, и к пересменке профессор доложил Большому Ю. о запуске резервного комплекса.
Пендельсон выпил за вечер немыслимое количество чашек кофе, истрепал в хлам несколько сигар, но от курения сумел удержаться. Вот уже тридцать четыре года он покупал любимый сорт, но за последние четыре в придачу к десяткам коробок сигар не купил ни одной зажигалки. Он поборол тягу к горящему табаку, но сознательно мучил себя запахом сырого. Это выглядело, как постоянный укор безволию. Собственные слабости представали наглядным примером борьбы двух полюсов личности, о чем Джек и Ковальский неоднократно спорили. Споры по большей части происходили ночами, когда оба, не в силах оторваться от промежуточных стадий испытаний, запасались коробкой сэндвичей и несколькими пакетами сухофруктов. Питание сухофруктами несло дополнительное удобство, ими можно было поделиться с питомцами, без опасений за их желудки. В баталиях на тему слабостей Пендельсон меньше всего склонялся к эмоциональным либо религиозным корням вопроса. Дуализм человеческой натуры, как поле битвы добра со злом, он воспринимал сугубо предметно.
Витальные потребности формируют облик подсознания, это естественная норма, втолковывал он Юджину.
— Норма? — закипал тот. — Тюрьмы, набитые уголовниками, — это норма? Коллективное насилие в государственных школах — это тоже норма?
— Именно коллективное, — воодушевлялся Джек. — Именно коллективное, Юджин. Мы говорим об атавистических принципах, об инстинктах стайного поведения. Ты видишь выход?
— Я думаю, что нужно искать ген, ответственный за зверские инстинкты. Раз уж мы говорим в сослагательном наклонении, профессор, то примем допущение, что этот ген возможно уничтожить.
— Отлично! — радостно повторял Пендельсон. — Вот ты и угодил в собственный капкан. Послушай сам, что ты сказал: «Изгнать дьявола из душ несчастных грешников». Как по-твоему, сколько лет религия пытается изгнать дьявола из душ человеческих?
— Полагаю, несколько десятков тысяч лет.
— Справедливая мысль. И чья берет в этой схватке?
— Так нельзя ставить вопрос! Апокалипсис еще не наступил.
— Согласен, сменим формулировку. Сильно ли укрепились за сорок тысяч лет позиции в борьбе с внутренним врагом? Не будем забираться глубже, возьмем сорок тысяч лет — окончание периода формирования кроманьонца.
— Я понимаю вашу мысль. Подсознание непобедимо, так?
— А вот этого мы не знаем. Я пытаюсь втолковать тебе простые вещи, как сам их вижу. Для примера возьмем меня, Джека Пендельсона. Попав в соответствующую обстановку, этот лояльный индивидуум способен на потрясающие поступки. Он перегрызет горло за последнее место в спасательной шлюпке. Убегая от хищника, он взберется на дерево, чего не делал последние сорок лет, он почти непременно совокупится с женщиной, если найдет это безопасным, он подчинит себе более слабых, и так далее. Инстинктивное поведение начинает доминировать в тот момент, как только ослабляются функции сознания.
Но! Как только мы с тобой цепляем что-то новое, в моей черепной коробке щелкает реле и вступает в силу императив «черной дыры», как я это зову. Мне становится интересно, а окружающее перестает меня волновать. Уверен, то же самое происходит в черепе любой творческой личности.
— Но говоря о собственном подсознании, вы, чуть ли не радостно, обнаруживаете в себе животное!
— Я не радуюсь, я реалист. Мы знакомы много лет, Юджин, к ты не станешь спорить: когда я работаю, передо мной возникают цели. Получить некий объем знаний о мире. Передать этот объем другим. Подумать, как можно использовать эти знания для… для изменений общества в лучшую сторону. Полагаю, твой разум действует примерно так же. В процессе нашего труда мы принимаем аксиому: не имеют значения деньги, семья, удобства. Где я не прав? Но при этом, стоит Джеку Пендельсону вынырнуть из процесса, как императив альтруизма прекращает действие.
— И вы становитесь таким же тупым пожирателем орешков и сериалов, как Кристофф? Не соглашусь…
— Если речь заходит о деликатесах или о кино, я более испорчен, чем Кристофф. Признаюсь, я могу сожрать зараз четыре больших эклера со сливками и до сих пор получаю удовольствие от Хичкока. Всё просто, Юджин. Ты можешь обжираться тортами, посещать бордели и даже плеваться в церкви. Или напротив, терроризировать жену, выдавать детям по двадцать центов под отчет и возглавлять комитет по защите нравственности. Но периодически тебя что-то толкает, что-то заставляет дрожать, вскакивать ночью в мотеле и покрывать салфетки формулами. А когда салфетки кончаются, переходить на стены, черт возьми! Вспомни, как мы провели ту недельку, когда сто первая дворняга Эдварда выжила в сыворотке! Мы не спали и не ели, а глаза у всех троих были, как у бешеных кроликов! Тебя, помнится, не слишком заботило, отглажены ли брюки, что подумают соседи, ты даже забыл в мусорном ведре приглашение преподавать в лучшем университете… Это и есть сознание, или сверхсознание, которого, к огромному сожалению, недостает нашему уважаемому Кристоффу…
— Джек, вызов оператора!
Пендельсон стряхнул оцепенение. Он стал каким-то заторможенным после известия о гибели Сноу и невразумительного исчезновения одного из своих лучших студентов. При воспоминании о Гарсии вообще начиналась зубная боль. Юханссон упомянул, что парня поймали где-то в Мексике, но тот нес такую чушь, что его толком и допрашивать не стали, отправили на психиатрическую экспертизу. По крайней мере удалось выяснить, что это Умберто, а не Ковальский взломал архив; у шефа камень с души свалился. А заторможенность была естественной реакцией на пережитый стресс. Пендельсон оценивал состояние собственного разума довольно критически, он не боялся очевидных старческих изменений, он боялся не успеть… Кофе почти остыл, профессор осторожно поставил чашку на стол и утопил клавишу селектора.
— Джек, мы готовы.
— Сьюзан, вы проверили клетки?
— Да, несколько раз. Вместе с мистером Бентли приходил программист, Гордон из первого отдела. Он подтвердил, что поднять задвижки можно только с центрального поста.
— Включая входные двери?
— Да.
— Хелен, ты нас видишь? — Профессор перевел взгляд к четырем дополнительным камерам, закрепленным возле потолочных вентиляционных коробов. Несмотря на два включенных кондиционера, в помещении становилось жарко, потому что утром под его личным контролем техники закупорили воздушную шахту.
— Прекрасно вижу, Джек.
— Сьюзан, что показывают приборы на ошейниках?
— У Фишера повышенный лейкоцитоз, остальные в пределах нормы.
Пендельсон протер очки. Вроде бы ничего не упущено. Он не мог поведать Квинси о проблемах двухлетней давности, ограничился самыми мрачными прогнозами на ночь. Она имела полное право уйти, но осталась. Славная девушка, повторил про себя Пендельсон, следя, как та скалывает распечатки в аккуратные стопки. Сьюзан была маленького роста, немного полноватой, но чрезвычайно подвижной. Все обязанности, не требующие ювелирной точности движений, она выполняла на бегу. Даже присаживаясь на рабочем кресле поста, она привычно подгибала одну ногу, точно готовилась спружинить и ринуться дальше, наматывая круги по коридорам базы. Если бы к ее гражданской смелости слегка добавить смелости научной, она могла бы принять отдел Юджина…
Хелен Доу находилась этажом выше, в компании Бентли (тот сам напросился, но бури восторга это ни у кого не вызвало). Вернувшийся из Берлина Сол Рейли был отправлен контролировать машинный зал. Пендельсон едва успел перекинуться с биологом тремя словами; Сол пребывал в жутком состоянии, полиция его первым вызвала на опознание трупа Сноу. Кроме всего прочего, Рейли был женат на сестре Эдварда. Пендельсон сперва колебался, задействовать ли Рейли в эксперименте, но тот, после дня молчания, позвонил и вызвался сам. Он сказал, что не в состоянии ехать к жене и проводить этот вечер дома. Там и так достаточно народу, родня уже начала съезжаться, и он не вынесет бесконечных вопросов, ответов на которые никогда не будет.
Бентли — единственный, кому, по личному распоряжению Юханссона, позволялось оставить при себе телефон, — сидел, как мышка, не отрываясь от экранов. Еще одним этажом выше, в круглой кабинке из пуленепробиваемого стекла, сменялись двое охранников. Сегодня их было двое, без овчарки. Обычно дежурный совершал обход базы, проверял двери и заглядывал в щитовые. Затем поднимался наверх побродить среди тракторов и косилок и перекинуться парой слов с сержантом у ворот. Сегодня вечером кое-что поменялось. Юханссон дал указание Большому Д., чтобы тот лично, на пару с Пендельсоном, проинструктировал охрану. Сам Большой Ю. умчался по делам в Вашингтон и умолял держать его в курсе.
