Утро под Катовице. Книга 1 - Николай Александрович Ермаков
— Кивнув, — девушка слезла с танка, отошла шагов на двадцать и устроилась под раскидистой елью, обиженно надув губы и показывая всем своим видом, что не желает со мной разговаривать. Ну да ладно, переживем.
Делать мне было нечего и я предался праздному безделью. Просто бросил на траву пару шинелей, лег на спину и смотрел на голубое небо, по которому плыли редкие облака. Вспомнилось, как шесть дней назад Болеслава также была обижена на меня, а я жаловался сам себе на скуку. Смешно. Как говорится, опасные приключения заказывали? Получите и распишитесь! Нет уж, теперь буду не роптать, а наслаждаться каждой минутой ничегонеделания. Даже пушку чистить не буду, а то это стало нехорошей приметой. Однако долго лежать в одиночестве не пришлось, через полчаса на меня сверху улеглась девушка, закрыв своими глазами бездонное небо, и впилась в мои губы. Так мы лежали долго, я не засекал по часам, но, наверное, не менее часа. За это время были опробованы всевозмжные техники поцелуя. Потом, оторвавшись от меня, она легла рядом и, отдышавшись, сказала:
— Прости, я часто бываю невыносимой дурой! — затем, не дожидаясь ответа (да он и не нужен был, после такого-то поцелуя!), она продолжила, — А как мы поженимся, ты ведь не католик? Мне надо будет перейти в твою веру?
— В СССР с этим все просто: брак регистрируют государственные органы, а кто к какой вере принадлежит, не спрашивают.
— А откуда ты всё знаешь?
— Читал много, интересно было, как там люди живут. Но тебе в любом случае сначала надо развестись с Казимиром, если он жив…
— Ничего не говори больше, я верю что он жив! А то получится, что я подлая курва… Хотя, так ведь на самом деле и есть, я — курва!
Теперь я повернулся так, чтобы оказаться над ней и поцеловал, на этот раз недолго, но постаравшись передать ей всю свою страсть.
— Не говори так, мы ведь любим друг друга!
Вот и Ядвига говорила, что грех, это когда без любви, — она замолчала и задумалась, а я вновь лег рядом и продолжил смотреть в небо.
Так мы лежали, до тех пор, пока не наступила пора обедать.
Девушка вновь приготовила перловку со свиной тушёнкой, к которой мы, как и вчера, добавили консервированные овощи. После приема пищи девушка мне сообщила, что у нее в Немирове живёт дядя по матери.
— А ты его хорошо знаешь?
Конечно! Он, когда приезжал во Львов, всегда останавливался у нас. Но я у него ни разу в гостях не была, хотя адрес знаю.
— А чем он занимается?
— Он часовщик, ремонтирует и продает часы.
— Хм, а если ты появишься в Немирове, он тебя приютит?
Разумеется, а почему ты спрашиваешь?
До Немирова отсюда около сорока километров, вокруг него обширные леса, в которых можно укрыться, а когда его займут русские, можно будет выйдя из леса, оказаться сразу на окраине города, поэтому я думаю, что нам было бы безопаснее остановиться там, до того как его займут русские. А после их появления, ты пойдешь к своему дяде, а уж потом, когда все образуется, безопасно доберешься до своих родителей.
— А ты?
А я сдамся русским, они меня отправят в лагерь военнопленных, откуда я буду подавать прошения о предоставлении мне советского гражданства и свободы, — обрисовав ей свои перспективы, увидел, как девушка хмурится и добавил то, что она жаждала услышать, — А когда меня освободят, я найду тебя и мы поженимся! — Болеслава сразу заулыбалась и бросилась в мои объятия.
— Я согласна!
Ну а что ещё женщине надо для счастья?
Остаток этого и весь следующий день мы провели в разговорах. Девушка рассказывала мне про дядю Абрама и его семью, про других своих родственников. А я её инструктировал о правилах жизни в советском обществе.
— Запомни, надо всегда хвалить советский строй, коммунистическую партию и товарища Сталина.
— А если я не буду хвалить?
— Ну… если просто будешь молчать, то это не страшно, а вот если будешь ругать, то посадят в тюрьму за антисоветскую агитацию. При этом написать донос может любой собеседник. Запомни, это очень серьёзно!
— Кошмар, мне страшно… Как же там жить, если слова сказать нельзя?
— Есть много других тем для разговоров — о семье, о детях, о погоде, о здоровье. Говори на эту тему сколько хочешь. Но когда речь о политике, то хвали партию и правительство, ругай несправедливость капиталистического строя, в крайнем случае молчи! И родителям и родственникам скажи чтоб не болтали о политике попусту. И поверь мне, это намного лучше, чем жить под немецкой оккупацией, особенно тебе.
— Почему это особенно мне?
— Да потому, что ты наполовину еврейка, а евреев они за людей не считают. Да и славяне для них ненамного лучше. Ты немецкий знаешь?
— Да.
— Я тебе дам почитать брошюрку о расовой чистоте, которую у тех душегубов забрал, там подробно их взгляды расписаны.
Так мы и беседовали, когда надоедало говорить, целовались, устав же лобызаться, просто лежали. А в ночь с шестнадцатого на семнадцатое сентября мы погрузились в танк и я выехал на большую дорогу, в смысле на шоссе Олешице — Львов. Там я, пристроившись к транспортной автоколонне, доехал до Грушева, проехав который, беспрепятственно свернул на пустынную дорогу, идущую на север, в сторону Немирова. Далее, не доезжая до города, свернул в лес, объехал Немиров с юга, не забыв затереть следы танка в местах съезда и выезда на трассу, и в половине четвертого утра остановился в хвойном лесу восточнее этого гороодка. Оставшееся время до рассвета я тщательно затирал и маскировал следы — здесь стоянка будет долгой, осторожность должна быть максимальной. Потом обследовал окружающую местность, и только тогда завалился спать.
Проснулся я около полудня и сразу получил кружку кофе. Шоколадку требовать не стал, так как видел, что каша уже готовится. Глядя на бездымный костер, предупредил девушку:
— Мы здесь надолго, поэтому днём костёр, даже бездымный, разжигать нельзя, я сделаю горелку, на ней и будешь готовить. Бензина достаточно.
Действительно, если бы знать, что конечной точкой маршрута является Немиров, то можно было и не устраивать тот разбой на трассе. Имевшегося на тот момент бензина было вполне достаточно, чтобы добраться сюда.
После позднего завтрака я более тщательно обследовал местность, ставшую нам временным пристанищем. Этот лесной массив был сравнительно небольшим — пять километров в длину и три в ширину, но он был практически весь расположен на пологих склонах двух высоких холмов
