Уильям Сандерс - Поезд в ад
Маккензи, дав по тормозам, проворно огляделся; сердце неуемно билось. Из людей вокруг — никого, только вон пес бесится. Первым делом — расстегнуть на подсумке молнию, чтобы в случае чего можно было быстрее выхватить револьвер. Люди в таких тесных коммунах, несмотря на все усилия поддерживать у себя хоть какой-то уровень «цивилизации», порой с безумной враждебностью относятся к любым пришлым, особенно к одиночкам, объявляющимся невесть для чего.
Однако, продвигаясь потихоньку по улице, он никого не замечал, как и не ощущал наблюдения за собой из немых окон. Чувство еще более гнетущее, чем когда пробираешься через поселения-призраки; волосы на затылке у Маккензи Дыбились, как у волка. Все отчетливее слышалось теперь и негромкое биение, исходившее, казалось, из самой земли, передаваясь через велосипедные шины.
Маккензи, привстав на педалях, стал набирать скорость, желая только одного — убраться из этого жутковатого места. И тут, преодолев небольшой подъем, он выехал к некоему подобию парка или городской площади, где спиной к нему теснились люди. Примерно оттуда же доносился голос, выкрикивавший что-то невнятное и, судя по всему, сердитое.
На секунду Маккензи ошеломленно застыл. Толпа была небольшой — человек двадцать, максимум тридцать — но такого сборища, чтобы сразу в одном месте, он уже не видел долгие годы. Позабыв крутить педали, Маккензи на ходу замечал, что на площади присутствует и кое-кто еще — мужчины в форме защитного цвета, с оружием наизготовку. Некоторые из них, похоже, целились в толпу в центре площади; еще некто, в каком-то подобии формы, стоял на скамье, размашисто жестикулируя; от него, похоже, и исходил крик.
Наконец-то в Маккензи проснулась реакция. Поднявшись на педалях, словно велогонщик, он метнулся в сторону ближайшей боковой улочки, слыша за спиной возбужденные вначале удивленные, а затем уже и гневные голоса. Вот полоснула длинная очередь из автомата — пули со свистом пронеслись над головой и звонко защелкали о мостовую.
На подъеме Маккензи усерднее заработал педалями, впервые шалея, что под ним сейчас не один из тех спортивных велосипедов. Круто заложив вираж вправо, он удачно нырнул за кирпичную часовню, отгородившую его от площади, оголтело пронесся вдоль аллеи и какого-то двора и поехал обратно, в ту сторону, откуда вроде и явился сюда. Если выехать сейчас из городка, можно будет до поры велосипед спрятать и запутать следы среди холмов…
У него почти получилось. Прикидывая впоследствии, он подумал, что справился бы, будь он лет на тридцать, или хотя бы на двадцать, помоложе. Ему просто не повезло: как раз, когда он проезжал мост, навстречу из-за поворота появился отряд из шестерых патрульных, да еще и достаточно сноровистых. Они среагировали сразу же, рассеявшись ему навстречу цепочкой, к тому же самому ближнему хватило ума сунуть ствол винтовки в спицы переднего колеса, отчего Маккензи, кувыркнувшись в воздухе, бесславно распластался возле их ног. Подняв гудящую голову, он обнаружил, что с расстояния какой-то пары метров на него глядят пять винтовок М-16.
Невысокий рыжеволосый тип с тремя черными нашивками на рукавах рубахи защитного цвета скалился на поверженного:
— Не дергайся там, хозяин, — задорно сказал он. — Куда так спешишь? Генералу Декеру не по нраву, когда уклоняются от патриотического долга. Подумает еще невзначай, что ты какой-нибудь коммуняка.
Один из шестерых склонился над сиротливо лежавшим велосипедом.
— Что-нибудь доброе есть? — осведомился рыжий сержант. — Велосипед все равно прихватывай, всегда может пригодиться.
— Пара стволов, — сообщил, выпрямляясь, патрульный и подал сержанту винтовку и револьвер.
— Пукалка — «двадцатка»? Это для ребятишек. А вот этот коротыш очень даже славный. — Рыжий, полюбовавшись секунду «Магнумом», сунул его себе за ремень, опустив сверху рубашку, чтобы не видна была рукоятка. — Всегда такой себе хотел.
— Думаешь, тебе дадут его оставить, Ржавый? — спросил один из них.
— А чего не дать, — многозначительно приподняв бровь, ответил Ржавый. — Если кое-кто не сбрехнет лишнего. Кое-кому просто надо помнить, что не стоит перечить людям, которые назначают в кое-какие наряды, если, конечно, врубаешься, о чем я, а ты, я думаю, не совсем лопух.
Он цепким взглядом следил, как Маккензи поднимается на ноги.
— Ты же, бык, будешь нормально себя вести? Не будешь брыкаться, делать ноги, нас из себя выводить? А то мы жопу твою старую живо продырявим, понял?
Маккензи кивнул. Говорить он не мог: дыхание зашлось еще до падения, а короткий полет и вовсе выбил из легких остатки воздуха. Сердце так и норовило выпрыгнуть из грудной клетки.
— Ну ладно, — проговорил сержант, — бери велосипед и шагай впереди, толкай. Только подумаешь ногу через него перекинуть, задницу враз изрешетим.
Маккензи отвели назад на площадь. Вооруженные к этому времени согнали людей в некое подобие колонны и вели теперь ее к боковой улице.
— Колымагу теперь клади, — велел Ржавый, и давай, дуй на общий парад!
Маккензи влился в строй, испытав на секунду облегчение, что утратил свою опасную обособленность. В строю шли мужчины и женщины, числом примерно поровну; детей и пожилых заметно не было. Тут из строя выступил какой-то Рослый мужчина в выцветшем комбинезоне и стал что-то говорить, сердито размахивая руками. На глазах у Маккензи его взялись охаживать прикладами винтовок — по спине, по копчику. Человек, пронзительно закричав, упал; его пинали хорошо начищенными ботинками.
— В следующий раз стреляем без предупреждения! — надрывно заорал кто-то. — Шевелитесь, живей, мать вашу!
Тут Маккензи заметил, что на той стороне улицы тоже стоят и смотрят люди. Оказалось — старики, костлявые, согнувшиеся, не больше полудюжины, и у их ног толкутся несколько ребятишек разного росточка. Их под присмотром держала пара человек с винтовками. Стояли все тихо, только ребятишки поменьше чуть слышно хныкали.
Колонна пленных двигалась вдоль улицы, круто уходившей вниз. Жители городка, похоже, знали, куда лежит их путь. Глухой стук в ушах был теперь очень громким — Маккензи озадаченно прикидывал, уж не от падения ли это головой о землю.
Горловина улицы вытолкнула их на широкий пустырь поросший пыльной травой и заваленный мусором, и Маккензи понял, что их вывели к железной дороге. При этом его взгляду открылось нечто не просто невероятное, а совсем уж невозможное.
Прямо перед глазами на рельсах громоздилась пара устрашающе огромных дизельных локомотивов — из их труб вырывались тугие струи сизого дыма. Земля сотрясалась от тяжкого пыхтения двигателей на холостом ходу. На плоском боку головного локомотива был краской нарисован флаг Соединенных Штатов. Второй локомотив был украшен таким же несоразмерным изображением грозного американского орла с распростертыми крыльями.
За локомотивами по рельсам растянулись вагоны странного вида поезда. Со своего места Маккензи различал лишь несколько передних вагонов, но уже второй представлял из себя плоскую платформу с водруженным на нее темно-зеленым тяжелым танком. Пушка его башни, повернутой на девяносто градусов, смотрела поверх голов в сторону городка. Из откинутого люка, опираясь на пулемет, выглядывал человек в черном берете.
Люди в пятнистой форме продолжали подгонять пленных и, не скупясь, помогали себе прикладами и сапогами. Маккензи, слегка нагнув голову, брел в центре колонны; видно было лишь то, что их подводят к самому поезду. Наконец колонна, дернувшись, остановилась и стала неровными толчками подаваться вперед, по мере того, как охранники заталкивали людей в открытые створки ржавого товарного вагона. На глаза Маккензи попалась полустертая эмблема: индейское солнышко и едва различимая надпись «САНТА ФЕ».
Кое-кому из женщин и мужчин пониже ростом приходилось помогать забираться в вагон. Когда очередь дошла до Маккензи, он всем корпусом подтянулся и, поднявшись в вагоне на ноги, занял место у железной стенки возле дверей. Места вокруг в общем-то было предостаточно.
— Дамы и надамники! — прокричал кто-то снаружи. — Гады родные, для всех единые! Милости просим в Армию Америки!
3
Полоснувшая с той стороны улицы автоматная очередь взрыла землю перед и без того уже изрешеченным фасадом магазина. Фрэнк Ховик, резко пригнувшись, чертыхнулся, когда вместе со звоном пуль вокруг дождем посыпались крупные осколки стекла.
— Господи ты Боже! — процедил он, скорее, от глухого раздражения, чем от страха.
Медленно приподняв голову, он осторожно посмотрел через подоконник на здание, что через улицу: Господи ты Боже мой, парикмахерская! Окна там тоже были побиты, но внутри ничего нельзя было разглядеть. Можно, конечно, разрядить несколько обойм, поприжать их там, но стоило ли расходовать столько боезапаса? Пусть уж те выродки повыпустят побольше пулек, может, остудятся немного; патронная фабрика у них там, что ли? Вон как палят! Втроем — на одного-единственного, а грохота столько, что впору целый взвод свалить, а задеть до сих пор — так и не задели, если не считать пореза на левом плече, как раз над татуировкой с крылатым черепом и эмблемой «Харлей Давидсон», да и то от куска пролетевшего рядом стекла.
