Андрей Лестер - Москва 2077. Медиум
Открылись ворота, и кавалькада покатила из инкубатора в лес.
В следующий раз я проснулся от лязга засова на нашей двери. «Подъем!» – прокричал незнакомый голос.
Когда я вышел, распряженная карета стояла у конюшен, но нигде не было видно ни полковника, ни Ратмира и никого из тех бойцов, которые выезжали на казнь.
Я прошел в уборную, потом умылся и уже подумывал, как улизнуть от Дивайса и поговорить со Смирновым, когда вдруг ворота в дальнем конце городка поползли в стороны и в них въехали три грязных усталых всадника. Поперек седла у одного из них висело длинное тело связанного человека в военно-полевой форме и крепких черных ботинках на шнуровке.
Когда они проезжали мимо меня к каземату, я увидел лицо человека. У него была рассечена бровь и кожа на лбу, и пол-лица покрывала спекшаяся кровь. Но я узнал его.
Это был Сергей. Сережа. Высокий покладистый охранник с восьмого этажа. Из дома Никиты Чагина.
Часть пятая
1
Говорят, что любая определенность лучше неизвестности. Я и сам так считал до сегодняшнего утра. А какие-то пять-шесть дней назад я и вообще предпочитал, чтобы бить начинали как можно быстрее, потому что, если честно, обмирать от ужаса и ожидания было намного тяжелее, чем терпеть побои.
Последние дни чем больше я узнавал, тем больше возникало вопросов и тем плотнее становилось облако неизвестности, в которое я погружался. Передо мной приоткрыли завесу самые невероятные тайны, какие только может представить себе человек. Но при этом я по-прежнему не знал, как выбраться из инкубатора. Да что там выбраться! Я даже не представлял, каким способом мы могли бы отправить весточку за пределы этой чертовой изгороди, выросшей на кольце из таинственного ила, обладавшего не укладывающейся в сознание силой.
Я не знал своего будущего. То есть я никогда его, конечно, не знал. «Человек предполагает, а Господь располагает»» – так говорили раньше. Но последние дни я перестал даже предполагать. Мне было совершенно, абсолютно неизвестно, что может произойти со мной не только на следующий день, но и в следующие полчаса, и даже в следующую секунду.
И все-таки первое же зерно определенности вызвало у меня поначалу такой острый прилив паники, что снова захотелось назад, в густой туман неизвестности и неясных вероятностей.
Стоило мне увидеть Сережу (мне показалось, что и он увидел и узнал меня!), как внутри зашевелились предательские мысли.
Они близко, думал я, они подошли. Судя по тому, что Анфиса рассказывала об Адамове и апрельских событиях в Секторе, это ребята серьезные, очень серьезные. Но они не знают, что их ждет за изгородью. Они ничего не знают об инкубаторских детях-Омега, ничего не знают об иле и даже не знают о том, что полковник Бур жив и не собирается сдаваться и уступать.
Как только они сунутся, начнется бойня. Не знаю, что будет с ними, но нас точно всех перебьют. План Б. Два слова. Даже полтора. Но за ними – кровь, дерьмо и трупы. Конец. Грязь, холод и вечное небытие.
Так не лучше ли оставить все как было? Пусть Бур сумасшедший, и завтрашний день неизвестен, но жить можно и здесь, в инкубаторе. Я посредник, медиум, у меня есть интересное занятие. И откуда нам знать, что Бур не сможет выстроить нормальное общество? Вон какой была Европа в доцифровую эпоху! А построили ее живодеры не лучше полковника… Кормят тут нормально, двуспальная кровать, даже душ есть, и обещали баню. Зачем дергаться?
Но в следующую секунду я вспомнил, как визжала жена Дивайса, и как толстяк Тэг перед казнью выкрикнул, что его зовут Ваней, и глаза Миши, в которых было столько тепла и доверия, и как Чагин не захотел со мной говорить, потому что я «ни на что хорошее не способен». И Надю. Ее ласковые руки и испуганные глаза. И наваждение отступило.
Надо пробиваться, решил я. Смотреть только вперед. Будь что будет. «Взявшийся за ручки плуга и оглядывающийся назад – не пахарь», – вспомнил я слова из какой-то хорошей книги.
2
Вскоре в спортгородке я увидел Смирнова. По тому, как он вел себя, посматривал в мою сторону и не очень убедительно делал гимнастические упражнения, я понял, что парень ищет встречи со мной. Я подошел, остановился неподалеку и начал делать разминку.
– Вы получали вчера записку? – глухо спросил Смирнов, влезая на брусья.
– Возможно, да, возможно, нет, – сказал я.
– Я знаю содержание записки, – отжавшись один раз, сказал Смирнов.
– Послушайте, я давно вас знаю. – Я делал вращения туловищем. – И вы, и ваша жена Жанна мне всегда были очень симпатичны. Я склонен доверять вам. Но цена ошибки слишком высока. Попробуйте убедить меня, что я могу вам верить.
– Я знаю, что вас ищут ваши люди из Тихой. И не знаю, как для вас, а для меня это последний шанс. Если нас никто не выручит, я не продержусь здесь и двух недель. Я больше не могу, я сломался. Мы с женой, когда узнали, что у нас будет ребенок, стали думать о его будущем и как-то не видели это будущее в Секторе. Помните, мы расспрашивали вас о жизни в Тихом мире? Перестали посещать клубы, тратить деньги на имитации компьютерных игр, и-мэйлы, и-форумы. Жанна даже одеваться стала проще. На этом нас, наверное, и подловили. Понимаете, я устал от Сектора уже полгода назад. Но у меня была мечта – уехать в Тихую. Она поддерживала. Ее разрушили за пять минут. Пришли и выволокли нас из дома, даже не дав собраться. Теперь у меня нет мечты. Вернее, теперь у меня осталась одна мечта, одна мысль, одно желание – выбраться отсюда. Или убить полковника. Или плюнуть ему в лицо и погибнуть самому. Если вы мне не поможете, я так и сделаю… Скажите, эти люди, которые вас ищут, они способны вытащить нас отсюда?
У меня не было причин не доверять Смирнову, но ведь и я казался убедительным в глазах Дивайса, когда втирал ему разную лабуду про то, что он может стать новым епископом.
– А откуда вы узнали о записке? Предположим, какая-то записка была.
– Как откуда? От Миши. Он советовался со мной, отправлять вам ее или нет.
– Ну и что там было, в этой записке?
Смирнов спрыгнул с брусьев и наклонился, уперев руки в колени. Он тяжело дышал.
– Что вас ищут. И вопрос, понравилось ли вам ощущение?
– Если это и на самом деле Миша рассказал вам, может быть, вы знаете, о каком ощущении идет речь? – спросил я, цепляясь за турник.
– Знаю, и лучше вас. Вчера в Кругляше вам внезапно стало очень хорошо. Вас покинули все тревожные мысли, а мысли других людей стали понятны, словно эти люди оказались прозрачны, сделаны из стекла. Вам показалось, что вы пришли туда, откуда уже никуда не надо больше идти. И вы перестали бояться.
– Я поражен, – выдавил я, делая усилие и вынося подбородок над перекладиной. Я и на самом деле был поражен.
– Это еще не всё. Я могу сказать вам, что это за ощущение. Приблизительно так чувствовали себя в день Переворота те люди, которые перевернулись, то есть стали тихими. В сущности, вы просто на несколько секунд стали тихим.
– Как… это… удалось? – Я продолжал подтягиваться. – Почему я им стал? Это действие ила?
– Нет, Иван. Это сделал Гриша.
– Гриша?
– Гриша. Видите, я рассказываю вам вещи, от которых может зависеть мое спасение и жизнь Гриши. Просто потому, что вам верят дети. А значит, верю и я. И еще потому, что мне все равно ничего больше не остается. Я просто вынужден кому-то верить.
– Ну, на этот раз вы не ошиблись. – Я спрыгнул с турника.
– Гриша может любого человека сделать тихим. Но только на очень короткий промежуток времени, длительность которого сильно зависит от человека. Например, у вас это состояние длилось около тридцати секунд. А у Фликра минуту.
– Фликра?
– Да, Фликра. Гриша успел поэкспериментировать. У Мураховского пять-шесть секунд. А у полковника вообще, по-видимому, не возникает никаких подобных ощущений. Гриша пробовал делать это каждый раз, когда его отец принимал решение о том, казнить или помиловать кого-либо из наших людей.
– Так дети знают о казнях?
– Конечно! Они крепче, чем вы думаете. Вы ведь жили среди тихих и знаете, что тихий не значит мягкотелый. Так вот, Гриша пробовал проделать этот фокус с отцом и, может быть даже, в случае удачи как-то повлиять на его решение. Но Бур никак не реагировал. Его речь даже не теряла своей плавности. У него только кружилась голова.
– Так вот почему мне казалось, что он иногда покачивается!
– За нами следит вон тот охранник, – сказал Смирнов. – Не хочется, но придется для конспирации лезть на канат. Полезли?
Я кивнул. Чувствовал я себя неважно. Сказывались недосып и тяжелые, изматывающие размышления. Но делать нечего, нужно было лезть. Хорошо, что канатов было подвешено два, в метре друг от друга.
– Если бы Гриша мог действовать на всех без исключения и этот тихий эффект длился хотя бы час, ну, даже полчаса, мы бы давно бежали отсюда.
– Но он мог бы повторять это каждую минуту, разве нет? Просто не дать охранникам прийти в себя.
