Андрей Лестер - Москва 2077. Медиум
И вдруг – на меня накатило.
Внутри меня словно взорвался какой-то светящийся газ. Все вокруг запульсировало в такт моему сердцу. Мир показался невыразимо прекрасным. В одно мгновение я понял и ученого с его отвислой губой, страхом и жаждой признания, и Бура, глядящего на сына с жестокостью, болью и кровной привязанностью, и прекрасные улыбки тихих детей. Все мои рваные мысли показались мелкими, не важными и смешными. Я больше ничего не боялся. Я понял, что живу в лучшем мгновении в лучшем из миров.
Мне было невероятно, невыносимо хорошо.
Я понял, что Я УЖЕ ДОМА.
И тогда я громко захохотал.
Все повернулись ко мне.
Но в следующую секунду все закончилось. Я будто опустился с небес на землю и снова стал маленьким, издерганным тысячами мыслей и страхов Иваном Кошкиным. Но в то же время мне почему-то казалось, что больше я никогда не буду таким, каким был до этого волшебного мгновения, что не смогу его забыть и буду везде и всегда искать его цвет, вкус и аромат.
– Извините! – сказал я Буру и ученому, обводя руками вокруг себя. – Всё это слишком сильно действует. Никогда не думал…
Но в этот момент женский голос снова запел из пластиково-металлической коробочки: «Ориентация – Север! Я хочу, чтоб ты верил…»
– Алло! – ответил я Пете, избавленный от необходимости придумывать объяснения своему внезапному хохоту.
Мы поговорили. Теперь я слышал Петю только в трубке. Это было намного убедительнее.
– Что и требовалось доказать, – сказал ученый, и я понял, о чем он.
Петя мог делать ВЕЩИ на расстоянии от цилиндра. Дивайс не соврал. Мальчик не зависел от ила.
– Зови их сюда! – сказал Бур.
Ученый протрусил к дверям, а я, вздрогнув, почувствовал в кармане джинсов какое-то щекочущее движение, словно туда залез жук. Хотел сунуть руку в карман, но, к счастью, заметил, как Миша, исподлобья глядя на меня, покачивает головой. Будто говорит: «Не надо этого делать, дядя Ваня! Не надо лезть в карман». И я не полез.
15
Через пару минут вернулся Петя с Жанной и Мураховским.
– А теперь, дети, – сказал полковник, поднимаясь с кресла, – посидите здесь с Жанночкой, поиграйте. Отдохните.
Пригнув голову, Бур вышел на улицу, за ним я и Мураховский. Дверь в Кругляш Мураховский запер снаружи.
– Созывай людей! – сказал ему Бур, неровной тяжелой походкой удаляясь в сторону каменного дома с красивой оградой.
– Видишь флаг? – спросил меня Мураховский, показывая на синее полотнище, перечеркнутое красной полосой по диагонали.
– Вижу, – ответил я.
– Вот иди туда. И жди.
Мураховский ушел, а я двинулся к большому деревянному дому, над которым развевался флаг. К этому времени я уже сообразил, что это скорее всего штаб охраны, а может быть, и что-то вроде офицерского общежития. На порог этого дома вышел Ратмир и взглядом стервятника обвел погрузившийся в тень двор инкубатора.
Вокруг не было никого. Я сунул руку в карман, в котором несколько минут назад шевелился «жук», и достал клочок бумаги. Разгладив его на ладони, я увидел, что это записка.
«Вам понравилось ощущение? Привет от Гриши и Миши. Не волнуйтесь. Вас уже ищут».
Я вспомнил небывалое переживание, пронизавшее меня в Кругляше, но не задержался на этом воспоминании.
«Вас уже ищут. Вас уже ищут. Вас уже ищут», – повторил я три раза. Потом еще раз поднес записку к глазам. Нет, никакой ошибки. «Вас уже ищут». Вот что там было написано.
Тогда я скомкал записку и хотел съесть ее, но почувствовал на ладони как будто легкий ветерок, разжал руку – никакого клочка бумаги там больше не было.
16
Когда все взрослое население собралось у дома с флагом, на крыльцо поднялся полковник.
– Вы знаете, я не люблю предисловий. Сегодня один из нас, человек, которому мы доверяли, более того, мать одного из наших ДЕТЕЙ, совершила проступок. – В этот момент Бур покачнулся, и мне снова показалось, что у него кружится голова. – Проступок, который мы не можем оставить безнаказанным. Все знают, что на территории инкубатора строжайше, раз и навсегда, без каких бы то ни было исключений, запрещено держать при себе и свободно перемещать модули мобильных телефонов. В любом состоянии. С аккумуляторами и без. В разобранном и собранном состоянии. Эта женщина – сейчас она находится в каземате, но вы знаете, о ком я говорю, – однажды уже нарушила это правило. И мы простили ее, учитывая ее честный труд, преданность ее мужа и талант сына.
Странно, думал я, слушая полковника. Очень странно. В Тихом мире никто из тихих не хранит мобильников и абсолютно не интересуется ими. В Секторе – все хранят мобильники, лелеют их, перекупают, обмениваются, носят с собой, поклоняются их изображениям. Да и здесь никто не отменил официального приветствия – когда ладонь, сложенную лодочкой, подносят к левому уху. Что, конечно же, является имитацией начала разговора по мобильному телефону. Отчего же тогда в инкубаторе сложился такой запрет? И какой в нем смысл, если ил и в действительности является непроницаемым щитом?
– Поэтому сегодня… – продолжал полковник.
– А детей-то всех попрятали, – произнес тихий голос слева от меня.
Я покосился, – рядом в толпе стоял Смирнов.
– Знают, что детям нельзя это слушать. А то никаких чудес не будет.
Я замер. Смирнов не смотрел на меня, но обращался явно ко мне.
– Никаких локальных воздействий. То есть Антивоздействий, – продолжал, как будто себе под нос, говорить он. – А если мы все сейчас выйдем и по очереди плюнем ему в лицо, кого он оставит в живых? Кого-то должен оставить. А то опять же без нас не будет никаких Антивоздействий.
Я незаметно, не поворачиваясь в его сторону, протянул к нему руку, схватил его за предплечье в грубой брезентовой штормовке и стиснул, пытаясь заставить его замолчать.
– Иван, вы тоже будете терпеть?
– Молчите! – прошептал я. – Поговорим позже.
– Утром она будет вывезена за пределы инкубатора специальной командой, – продолжал полковник. – Все вы хорошо знаете, что это значит. Надеюсь, это послужит уроком всем, и гражданскому населению, и военным. И повторяю еще раз. Никто из детей не должен знать, что случится завтра утром. Каждый, кто осмелится рассказать об этом ребенку, будет казнен в тот же день, когда об этом станет известно. А это СТАНЕТ известно. Об этом вы тоже все знаете. – Бур поправил лацкан пиджака и сиплым басом прорычал: – Р-р-разойтись!
17
Почти сразу же после объявления приговора жене Дивайса начался шмон. Всех гражданских загнали по избам и стали переворачивать постели, вытряхивать одежду, заглядывать в посуду и ковырять паклю в стыках бревен. Я, конечно, не видел, что происходило в других избах, но в нашей обыск прошел именно по такой схеме. Под конец один из охранников даже вскрыл заднюю крышку монитора, на котором была наклеена синяя блестящая надпись «FUTURE».
– Все равно он хрен когда заработает, – пробормотал в раздражении боец.
«Вот оно как! Политическая неблагонадежность?» – позлорадствовал я.
Откуда-то от соседей послышался треск раздираемого на куски дерева – то ли отрывали половицы, то ли отбивали ножки от стола.
В общем, шмон прошел серьезный.
Я во время обыска сидел в избе один. Анфиса готовила ужин на кухне. Поделиться тем, что сообщили мне в записке Миша и Гриша, было не с кем. Но зато я мог позволить себе спокойно и даже с чувством внутреннего превосходства наблюдать за потными взъерошенными бойцами, выполняющими приказ полковника. «Вот придут наши, не так забегаете! – думал я. – А они уже идут. Тихие дети не умеют врать. Сказали «ищут» – значит, ищут».
Конечно, я задавал себе вопрос, каким образом мальчишки могли об этом узнать, ведь мы ограждены Суперщитом, за который не проникает никакое Воздействие и Антивоздействие, а следовательно, и телепатия всех видов и подвидов, но решил не ломать голову, а довериться фактам.
Во время ужина я намеревался дать знак Смирнову и поговорить с ним где-нибудь на улице, вдали от внимательных ушей. Но на этот раз в столовой дежурил не один, а сразу три охранника, которые ни на секунду не спускали глаз с гражданских. Так что ничего из моей затеи не вышло.
А после ужина нас снова разогнали по камерам.
18
Анфиса пришла поздно и принесла с собой алюминиевую ложку и кусок красного кирпича.
– Это что? – спросил я.
– Ножи на кухне пересчитывают и запирают на замок, а из этого, – она подбросила кусок кирпича на руке с таким веселым выражением, будто хотела засветить кому-то в висок, – из этого мы сделаем прекрасную заточку.
– Анфиса, ты видела, что они делают с теми, кто хранит запрещенные вещи? А оружие запрещено.
– Волков бояться… – сгнить в инкубаторе, – сказала девчонка, пристраивая кирпич на столе и начиная с увлечением тереть об него черенок ложки.
– Анфиса, посмотри на меня!
– Что такое?
– Посмотри, говорю!
