Сочинитель - Андрей Русланович Буторин
Стоило сочинителю об этом подумать, как окружающий свет исчез, будто кто-то щелкнул выключателем. И возобновилась тряска.
Оба «микроскопных» узника прекрасно поняли, что именно произошло – они вернулись в родной трехмерный мир, пусть именно эта его версия для Васюты как раз родной и не являлась. Но все равно, с учетом даже «заточения» в артефакте, он почувствовал себя куда свободнее и легче. Кстати, о легкости… Сочинитель ощупал живот. Тот был вполне себе плоским, без излишних жировых отложений. Раненая нога тоже не болела. Точнее, она больше и не была раненой. А это значило, во-первых, что в четырехмерный, или какой он там был, мир путешествовали не их виртуально-ментальные копии, а материальные тела и, во-вторых, что тела эти реально пересобрали. То есть те Васюта и Хмурый, что сидели сейчас в «микроскопе», ни на единый атом не совпадали с теми, что в этот гостинец изначально попали.
Васюте сделалось жутко. Он больше не был собой! Мало того, он не был теперь уверен, что мысли этого чужака оставались его мыслями, чувства – его чувствами, а осознание того, что он по-прежнему все тот же Васюта, только слегка «подрихтованный», могло быть наведенным извне.
Сочинитель поделился своими переживаниями с новым другом. Хмурый воспринял все на удивление спокойно.
– Не парься, – сказал он. – Да, у меня зубы тоже остались на месте, ну так это ведь хорошо! И то, что у тебя рана затянулась, – разве плохо? Говоришь, пересобрал нас кто-то заново? Почему именно «кто»? Вот в самый первый раз тебя кто собирал?
– Мама с папой…
– Не, они только толчок для этой сборки дали, полагаю, даже не один, – хохотнул трубник и тут же хлопнул Васюту по плечу. – Прости, не по делу схохмил… Но я к тому, что мама с папой – это только зачин, начало, а собирало тебя что-то другое. Кто-то думает, что бог, хотя таких уже мало осталось; кто-то – что природа, хотя и хрен ее знает, как она это умеет; а кто-то и вовсе этой ерундой не парится – и таких больше всех. Вот и ты не парься. Даже если, как ты говоришь, мысли теперь у тебя не такими могут быть, как у того, старого Васюты, так ведь ты это все равно не узнаешь. Теперь ты – это вот этот ты, значит, и мысли, что теперь у тебя в башке вертятся, тоже твои. И давай-ка ты их особо сильно не заворачивай, а то ведь так и свихнуться недолго.
– Что-то вроде этого? – усмехнулся сочинитель и зачитал:
Думать наш папа любил очень много, Поздно забили мы с мамой тревогу. В общем, теперь он задач не решает – Мелко трясется и слюни пускает.
– Ага, – засмеялся Хмурый. – Ловко у тебя вышло. И тот твой стих, из листовки, прикольный. Ты прям сочинитель!
– Да, я сочинитель, – без ложной скромности подтвердил Васюта. – И уж больше точно не пузан.
* * *
А потом для него наступило самое страшное. Стоило Сису перевернуть «микроскоп» кверху дном, а Васюте с Хмурым принять нормальные размеры, как на сочинителя разъяренной тигрицей набросилась Олюшка.
– Ты!.. Ты!.. – затрясла она кулаками. – Ты подлый обманщик! Как ты мог так со мной поступить?!
– Да разве я с тобой как-то… – начал оправдываться Васюта, но любимая, казалось, не слушала и продолжала кричать:
– Ты что, маленький ребенок?! Ты хочешь умереть, остаться инвалидом?.. Ты на ногу ступить не можешь и все равно сюда залез! А как он туда, кстати, залез? – резко повернулась она к Сису. – Вы что, заранее сговорились?! Два Сидоровых идиота, которых нужно драть, как сидоровых коз! Вот погоди, – затрясла она перед носом у сочинителя пальцем, – как только поправишься, я тебя с новой травмой в постельку отправлю. А тобой, – метнула из глаз молнию в старшего Сидорова, – сразу, как домой вернемся, займусь!
– Можешь мной прямо сейчас заняться, – сказал Васюта. – Я здоров.
– Что?! – окинула его Олюшка презрительным взглядом. И тут ее глаза округлились. – Постой… А где твой… этот… перекачанный пресс?..
– Сдулся, – похлопал по плоскому животу Васюта. – Теперь ты меня разлюбишь?
– Что за чушь ты несешь?.. И как ты можешь так спокойно стоять?
– Говорю же, у меня ничего не болит. Даже следа от раны не осталось.
Их эмоциональной беседой заинтересовались и остальные. Анюта со Светулей, Силадан и чета Сидоровых обступили Васюту с Олюшкой и стоявшего пока что молча Хмурого.
– Но ведь такого не бывает… – пробормотала растратившая весь свой пыл осица.
– И это говоришь ты, которая сама… – собрался было Васюта напомнить ей о путешествиях между мирами, но вовремя опомнился: – …прочла столько книг о всяком разном!
– Мы сейчас не в книге.
– А ты чего молчишь? – посмотрел на трубника сочинитель. – Ты ведь тоже изменился, покажи им.
– У меня зубы выросли, – сказал и демонстративно оскалился Хмурый.
– Ну, вот что, – нахмурился Силадан. – Мне все это очень сильно не нравится. Если это не наши ребята, то где тогда наши? А если все-таки наши, то почему с ними это случилось?
– Ясен пень, мы наши, – закивал Васюта. – А почему так все вышло – у меня есть кое-какие идеи.
И он рассказал то же самое, чем поделился до этого с Хмурым. Переваривали услышанное долго – хотя бы уже потому, что большинство из «мончаков» вообще узнали о четвертом измерении впервые, не говоря уже о том, чтобы хоть как-то его осознать. Но в конце концов кое-что в их головах стало сходиться и складываться. И в итоге Анюта восторженно выдохнула:
– Ни хрена себе! То есть мы теперь можем мгновенно излечиваться от ран?
– И не бояться растолстеть! – дуэтом воскликнули две другие осицы.
– Можно подумать, вам это грозит, – проговорил сочинитель. – К тому же я не уверен, что все это получится повторить. И еще… – Он положил на плечо Олюшке руку. – Давай отойдем, мне нужно кое-что сказать.
Когда они отдалились от остальных, Васюта проговорил:
– Прости за мой поступок. Ясен пень, это было ребячеством. Просто я очень люблю тебя, а потому… ну-у… в общем, я не хотел, чтобы Хмурый был так долго и так рядом с тобой… Нет-нет, я тебе доверяю, – приложил он к груди ладони, – честное слово! Просто было неприятно об этом думать. Я
