Михаил Белозёров - Атомный век

Гуча, который ждал Берзалова на краю посёлка, сунул морду в карту, покрутил носом и сказал, стеснительно, как девушка, глядя в сторону:

— Лес… а там, должно быть, наша погибель… О — хо — хо…

Пара мёртвых сосен стояла на краю топи. Дорога огибала топь и скрывалась вдали. По карте выходило, что болото это тянется километров на сто вдоль реки Сосна. Где‑то здесь ещё должен быть железнодорожный мост. Можно было, конечно, на всякий случай пойти посмотреть на него — авось пригодится, опять же стратегическая коммуникация для бронепоезда. Подорвать на всякий случай не мешало бы, но Берзалов боялся, что пока они будут возиться, в этом новом и странном мире снова что‑то откроется или, наоборот, закроется, и предпочёл остаться на месте, дабы не искушать судьбу. Примерно в этом месте он и ошибся, только, конечно, ничего не понял, потому что русский человек крепок задним умом, к тому же Спас скромно промолчал, тем самым подложим Берзалову тухлую свинью. А ведь мог и схохмить, даже сказать какую‑нибудь добросердечную гадость, но не сказал.

— Вижу, — сказал Берзалов так, словно его уличили во вранье, — вижу, что влипли мы капитально и основательно.

— Почему? — удивился Гуча и даже под шлемом было видно, как брови у него от изумления полезли на лоб.

Негоже, когда командир падает духом и высказывает сомнения. Дорога, как дорога, радиоактивное болото. Мало их было на пути? — недоумевал Гуча.

— Сам не видишь?..

— Не — а-а… — Гуча мрачно посмотрел на трясину, которая исходила болотным газом, потом — на Берзалова, словно он задал ему непосильную задачу.

— Вот и я тоже не вижу, — признался Берзалов, внимательно разглядывая то место, где по всем приметам должен был находиться лесной квантор. А кто эти кванторы установил и кто убрал, одному богу известно.

— А чего здесь думать, — вдруг сказал Гуча. — Как в любой игре с порталами, помните?

Несомненно, он искренне пытался помочь Берзалову. Берзалову стало стыдно.

— С какими порталами?.. А — а-а… Может быть, — согласился он. — Только у нас нельзя «запомнить» и вернуться назад, чтобы ещё раз пройти.

— Это само собой, — задумчиво согласился Гуча и вдруг спросил. — А вы, товарищ старший лейтенант, тоже думаете, что мы не на Земле?

Лицо у Гучи было очень даже серьёзным.

— Андрей… — Берзалов вначале опешил, а потом едва не выругался, — у меня, конечно, богатая фантазия, но не настолько… — он многозначительно посмотрел на старшего сержанта, понял, что Гуче плевать на его рассуждения, не тот он человек, чтобы долго думать, не удержался и выругался. — Вашу — у-у Машу — у-у!.. Сержант, на Земле мы, на Зем — ле — е-е… где ещё можем быть?!

— А ребята говорят, что не на Земле… — упрямо гнул своё Гуча, опять глядя куда‑то в сторону, словно там была зарыта бутылка водки. — А на этой, как её…

— Гуча, кончай чепуху нести! — потребовал Берзалов и ещё раз посмотрел на него так, чтобы его продрало до печёнок.

От злости он даже забыл, что в ботинках у него хлюпает вода, а форма липнет к спине.

— Наше дело маленькое. — Гуча покорно кивал, оставаясь при своём мнении, — куда пошлют, туда и идём, хоть на Марс, хоть на Луну.

— Понимаешь, в чём дело, — терпеливо начал объяснять Берзалов, — для такой штуки, как квантор, нужна приложенная в пространстве энергия. Понимаешь?

Глаза у Гучи были пустыми — пустыми, как бутылка из‑под пива.

— Не — а-а, — признался он. — Мне бы что‑нибудь попроще. Молочка бы из‑под бешеной коровки, — он вопросительно посмотрел на Берзалов, и тот подумал, что Гуча намекает на заветную фляжку со спиртом, потому что, судя по всему, Архипов, который отвечал в первом экипаже за «наркоз» и еду, не считал нужным выдавать наркомовские, не было такого понятия в современном уставе.

— Гуча, тебя мало селёдкой кормили? — кисло спросил Берзалов.

— Да, — нагло ответил Гуча и посмотрел куда‑то вбок, словно там всё‑таки стоял стакан с вожделенной водкой.

— Вернёмся, не забудь мне напомнить, я самолично посажу тебя на «губу».

— Есть на «губу», — со все теми же наглыми нотками в голосе ответил Гуча, и они без приключений вернулись на хутор.

Старший прапорщик Гаврилов даже не стал обсуждать факт закрытия лесного квантора, он все видел на своём забрале и расстроено махнул рукой, мол, я так и думал, что ничем хорошим это не кончится.

Оставался один вопрос, кто грохнул американцев? Не сами же они себя? Массовый суицид при полном согласии командования? Бред какой‑то. Берзалов не находил ответа. Получается, что есть ещё кто‑то третий, но тогда это полная тарабарщина, мучился он и хотел уже было призвать Гаврилова, чтобы было с кем поупражняться в мудрствовании, например, во втором законе термодинамике, то бишь в энтропии, к которой стремится весь белый свет, или в «тёмной энергии», которую так и не открыли и теперь уже и не откроют, но Гаврилов, как назло, был занят Зуевым и вообще, развил бурную хозяйственную деятельность: опорожнил кладовки и погреба, которых оказалось целых пять, в которых хранились не только соления, но и мясные консервы в больших количествах, а на чердаке нашёл окорока и колбасы. Всё проверил на радиоактивность. Всё поделил поровну и упаковал. Доложил об проделанной работе и снова убежал, вспомнив, что не забрал банки с маслятами и подберезовиками. О тощих кашах и тушёнке, которые порядком всем надоели, на некоторое время можно было забыть и предаться чревоугодию.

Для Зуева специально соорудили подвесные носилки, чтобы его меньше трясло. Чванов доложил, что извлёк осколки, что состояние Зуева тяжёлое, но стабильное. Появилась маленькая надежда довезти Зуева живым до госпиталя.

— Видеть будет? — спросил Берзалов, поглядывая на раненого, который лежал на кровати в углу горницы, напичканный лекарствами, и напоминал огромную куклу.

— Один глаз выбило напрочь, второй вроде цел. Колю антибиотики каждые два часа. Донором был Жуков.

— Надо ему спирта дать, — сказал Берзалов, подумав, что и ему самому не мешало бы выпить, а то и простудиться недолго.

— Я уже выдал, — сообщил Чванов. — И две шоколадки, положенные в таких случаях. Самое худшее, что мы не можем его везти — растрясёт, но не оставишь же это ведьме, — он кивнул на крышку погреба, где сидела злодейка.

В роли военфельдшера Чванов выглядел значительным и как бы при важном деле. Чувствовалось, что он разбирается в том, о чём говорит, и что для него недаром прошли медицинские курсы по полевой хирургии, а ещё, Берзалов вспомнил, Чванов ушёл на войну с четвертого курса Санкт — Петербургского мединститута. Почти законченный специалист, а главное, мыслит по — деловому и крови не боялся, хотя к крови‑то за два года они почти все привыкли — насколько к ней вообще можно привыкнуть.

— Ничего, мы потихонечку, — сказал Берзалов, принюхиваясь. — Через два часа уходим.

Пахло очень вкусно. На столе стояли чугунок с картошкой, миска с огурцами и миска с солёными груздями. Берзалов сел и стал есть, макая картошку попеременно то в соль, то в блюдце в растительным маслом. Молча вошёл Русаков, демонстративно отрезал кусок житного хлеба и тоже принялся есть, недобро поглядывая на Берзалова, а потом сказал:

— Я с вами!..

— Под трибунал захотел? — с подковыркой спросил Берзалов, у которого после удара сильно болело плечо и, разумеется, он думал о Русакове не очень лицеприятно, мог бы выбрать себе боевую подругу, которая не дерётся скалкой.

— Под трибунал, так под трибунал… — согласился Русаков, и лицо у него сделалось совершенно беззащитным и одновременно злым, как у человека, которого долго дразнят.

— А ты подумай? — предложил Берзалов, не выказывая симпатии, но и не желая додавить человека настолько, что он пойдёт в разнос и будет всякие коленца выкидывать. Кто же коленца‑то любит?

— Я подумал, — односложно отозвался Русаков.

— Ты всё‑таки подумай, — посоветовал Берзалов. — Сообщить командованию я просто обязан. Но одно дело, если ты будешь стоять перед его светлыми очами, а другое — находиться за тридевять земель. Две большие разницы. А сгоряча могут и в пехоту упечь.

— Пусть уж лучше рядовым, чем… — Русаков не договорил и положил картошку в чугунок. Пальцы у него дрожали.

Но и так было ясно, что Русаков имеет ввиду: разумеется, хутор, «дубов» и Зинаиду Ёрхову, которая орудовала скалкой не хуже, чем мужик топором.

— Ладно… — неожиданно для самого себя пожалел его Берзалов, — я тебе, капитан, не судья. Но места у меня нет.

— Хорошо… — покорно и даже, как показалось Берзалову, обречённо отозвался Русаков, — тогда я пойду воевать без вас, — он кивнул в угол, где стоял ПКМ, обвитый, как гирляндой, блестящей лентой с патронами.

— Хорошая штука, — оценил Берзалов, — только тяжёлая. — Много не навоюешь.