Михаил Белозёров - Атомный век
Через минуту он уже кричал, стоя перед Русаковым, и держа за шиворот безвольное тело пацана:
— Ты его знаешь?! Вашу — у-у Машу — у-у!.. — начал он цедить сквозь зубы. — Нет, ты же его знаешь! Я же вижу, ты его знаешь! Моду‑то не вороти, сука!
Русаков бледнел, краснел, сжимал кулаки и, казалось, не понимал, что ему делать. При любом раскладе против разъяренного Берзалова он не тянул, не выстоял и полминуты.
— Кто он?! Брат её?! Брат?!
— Я — я-я… — Русаков набирал в лёгкие воздух и никак не мог его выдохнуть.
— А ну не смей! — из дома со скалкой в руке выскочила Зинаида, напоминающая разъяренную тигрицу.
Она всего лишь один раз успела огреть Берзалова да и то всего лишь по спине, и в горячке он не почувствовал боли. Гаврилов и Юпитин оттащили её, но и им досталось по полной, пока её визжащую, царапающуюся и плюющуюся не скрутили.
— Что ты понимаешь?! — кричала она так, словно её резали. — Может, я его сама выходила, пока он загибался после контузии.
— Правда, что ли?! — спросил Гаврилов, ощупывая лицо, под глазом у него наливался синяк.
И только тогда Берзалов понял, что вся нарочито — показная весёлость Русакова носит болезненный характер, и странная худоба его тоже из‑за всё той же болячки, которая отныне крылась у него в голове, потому что от каждой контузии человек, попросту говоря, старел внутри себя лет на десять. Снаружи молодой, а клетки головного мозга, как у старика, а потому, по сути, и немощный, и болезненный. И всё равно Берзалов уже спокойнее, однако всё ещё с ненавистью глядя в бегающие глаза бывшего вертолётчика, потребовал ответа:
— Так всё‑таки, знал или не знал?!
— Знал… — мотнул головой вертолётчик, кусая губы, — вернее, знаю… — поправился он. — Брат он её, — и кивнул в сторону красавицы, которая, всхлипывая, качалась в сильных руках Юпитина.
— А отец?! Вашу — у-у Машу — у-у!..
— Отца уже месяца два нет, а Касьян иногда приходил.
— А сегодня? Сегодня ты его видел? — Берзалов захотелось встряхнуть вялого Русакова, чтобы он соображал быстрее.
— Сегодня не видел…
— А ты знаешь, что её отец захватывал наших и превращал в рабов? — продолжал цедить слова Берзалов. — Знал? Знал, что он на наших охотился, как на зверей? В плен брал, кандалы надевал, а потом продавал Грибакину? А одному лейтенанту, чтобы не убежал, вообще сухожилия подрезал.
— Нет, не знал, — ответил Русаков, и по его нервным глазам Берзалов понял: не врёт, говорит правду, да и пах он, как одуванчик, большой — большой растерянностью, а не ложью.
Оберегали его, может быть, даже для большого дела, понял Берзалов. Может, им вертолётчик понадобился? Кто знает. А он подвернулся, влюбился и остался, а может, с помощью местной красавицы «заставили» остаться. Дело тёмное. Дело личное. Правды не найдёшь. Да и нужна ли нам эта правда? Наша правда — это устав. Вертолётчик нарушил устав — это плохо. Значит, пойдёт под трибунал.
— Я знала! — вдруг запричитала красавица Зинаида, покачиваясь в сильных руках Юпитина, на физиономии которого и справа, и слева были следы её ногтей. — Да, он мой отец: Григорий Артемович Ёрхов по кличке Альбатрос из Мурманска, шкипер он. Рыбу всю жизнь ловил. А хутор наш — родовой хутор, мы… мы… здесь всю жизнь жили. Он вернётся и убьёт всех вас, потому что он самый жуткий и страшный человек в округе, а ещё потому что это наша земля.
— Ишь как запела, дурилка картонная, — усмехнулся Гаврилов, снова щупая подбитый глаз, — раньше надо было петь, а теперь поздно.
— У него триста человек, он вас в землю зароет! — кричала она, рыдая. — И тебя! — качалась она. — И тебя! И тебя! Он вас всех!!!
— Всё сказала? — спросил Берзалов, спокойный, как танк, потому что в таком состоянии не воспринимал женщин за женщин, к тому же Зинаида сама напросилась.
— Всё! — с ненавистью выпрямилась красавица.
— Не придёт он… убили мы его… — грубо сказал Берзалов, — и всю его банду убили. — Остался этот сопливый щенок, — и он тряхнул Касьяна, который, завалившись на бок, стал приходить в себя, всхлипывать и кашлять, размазывая по лицу кровь и сопли.
— И его тоже убьём, — сказал Юпитин, больше для того, чтобы она не рыпалась.
— А — а-а! — безумно закричала Зинаида Ёрхова, вырвалась всё‑таки из рук Юпитина, и почти дотянулась до Берзалова, но Юпитин изловчился, снова взял её в захват так, что на груди у неё затрещала белоснежная сорочка, и оттащил прочь. А она качалась в его руках, рыдая и кричала. — Мало, значит, вам! Мало! Кася только одного из вас убил, надо было всех положить! Гады! Сволочи!!!
Глаза её горели безумной ненавистью, волосы растрепались. Из красавицы она превратилась в ведьму. Вот почему они не хотели говорить о вертолётчике, сообразил Берзалов — берегли свой родовой хутор и вертолётчика заодно, ну и радиация соответствующе действовала. «Дубы» одним словом. Звери, вкусившие власть. Интересно, а как же всё‑таки американцы? Каким боком они вписались в данную ситуацию?
Прибежал сержант Чванов и доложил, что Форец нуждается в операции и переливании крови.
— Сколько тебе нужно времени? — спросил Берзалов.
— Два часа, и помещение. Разрешите, я вам порезы смажу.
И пока он обрабатывал раны у него на лице и на разбитых кулаках, Берзалов командовал:
— Занимай дом и оперируй! Архипова и Юпитина ко мне! — и когда они явились, приказал: — занять круговую оборону. Федор Дмитриевич, накормить личный состав, всем принять таблетки и костров больше не разводить. Готовность номер один.
— Есть! — ответили Архипов с Юпитиным и побежали выполнять приказ.
— К вечеру выходим, — сказал Берзалов, глядя в пространство между зелёным небом и рекой.
Ему почему‑то показалось, что именно на рассвете, если они не уберутся с хутора, на них нападут. Может, пацан за подмогой послал, а может, ещё что. Так или иначе, уходим именно в ночь, так нелогичнее, а значит, безопаснее.
— А с ней что делать? — спросил Гаврилов, и, как показалось Берзалову, молча упрекнул его в том, что Форец тяжело ранен: «Говорил я тебе, что с Буром нас тринадцать. Вот оно и вышло боком».
Та безысходность, которая владела Берзаловым в начале операции, вернулась снова и он стал сомневаться, правильно ли поступает. Да, прозевал я, со злостью подумал он. Прохлопал ушами. Но на войне все предусмотреть невозможно. Вашу — у-у Машу — у-у!.. А я должен, просто обязан был предусмотреть, значит, я плохой командир!
— Запри в погребе! — велел он.
— А с этим?..
Они посмотрели на Касьяна Ёрхова, который все ещё приходил в себя, и Берзалов пошёл туда, где Чванов колдовал над Зуевым.
Плох был Форец: голова перевязана так, что глаз не видно, на руках, словно боксерские перчатки красного цвета.
Глава 6.Лоферы
Сэр с невинным видом болтался рядом с бронетранспортёром. Но разве у него что‑нибудь спросишь? Впрочем:
— Где Гуча? — присел перед ним Берзалов.
Сэр заулыбался, вывалил розовый язык и отчаянно завилял хвостом, мол, о чём разговор, начальник, не понимаю, но лапу с шершавыми подушечками сунул, мол, я свой, и баста, а больше ничего не знаю, не положено мне по моему собачьему уставу. Берзалов едва не его расцеловал в соленую морду.
— Да он у бани, — сказал подбежавший Кец.
— А что он там делает? — удивился Берзалов, подозревая Гучу если не во всех смертных грехах, то, по крайней мере, в стремлении утолить свою страсть — надыбать водки или самогона.
Самое неожиданное со всем этом заключалось даже не в тяжёлом ранении Ивана Зуева, а в том, что лесной квантор закрылся. Берзалов как чувствовал подвох: послал Гучу проверить. А оказалось, что он даже не нашёл дороги.
Гуча, который сообщил по связи об этом открытии, добавил вольную интерпретацию, намекая на обед:
— Время жрать, а мы не спали.
Берзалов, который переодевался в сухое, сгоряча выругался: «Вашу — у-у Машу — у-у!..», снова натянул мокрую куртку, прыгнул в БТР, сгонял и увидел, что действительно получалось, как по карте, из тридцатого квадрата они сразу попали в тридцать второй. Та же самая дорога со старой колеёй, в которой валялись зелёные гильзы, выбегала под сомкнутые деревья, но выскочила совершенно не там, где входила в квантор, не там, где была пустошь перед лесом и железной дорогой за ним, а прямиком — в гнилое радиоактивное болото с мертвыми, корявыми деревьями.
Гуча, который ждал Берзалова на краю посёлка, сунул морду в карту, покрутил носом и сказал, стеснительно, как девушка, глядя в сторону:
— Лес… а там, должно быть, наша погибель… О — хо — хо…
Пара мёртвых сосен стояла на краю топи. Дорога огибала топь и скрывалась вдали. По карте выходило, что болото это тянется километров на сто вдоль реки Сосна. Где‑то здесь ещё должен быть железнодорожный мост. Можно было, конечно, на всякий случай пойти посмотреть на него — авось пригодится, опять же стратегическая коммуникация для бронепоезда. Подорвать на всякий случай не мешало бы, но Берзалов боялся, что пока они будут возиться, в этом новом и странном мире снова что‑то откроется или, наоборот, закроется, и предпочёл остаться на месте, дабы не искушать судьбу. Примерно в этом месте он и ошибся, только, конечно, ничего не понял, потому что русский человек крепок задним умом, к тому же Спас скромно промолчал, тем самым подложим Берзалову тухлую свинью. А ведь мог и схохмить, даже сказать какую‑нибудь добросердечную гадость, но не сказал.
