Клетка - Хайдарали Мирзоевич Усманов
В конце концов он понял, что шанс у него всё же есть, но маленький и тихий, как светлячок. И если он хочет выбраться – рискнуть придётся. Но риск – не вслепую. Его план был осторожен, продуман, уважителен к чужому страху и к собственной жизни.
В голове у Кирилла шевельнулась последняя мысль, которая и стала музыкой его следующего шага:
“Если это она – часть их рода, то она несёт истоки мира, которого я не знаю. И если я смогу поговорить – не ломая, а слушая – возможно, этот мир не станет для меня только охотой и кладовой. Возможно, он станет мостом.”
Он сжал кулак, и на ладони отражение огня моргнуло, как знак согласия. Утром – проба, вечером – ответ. И в этот тихий миг он был и робким ученым, и страшным охотником, и тем самым человеком, чья жизнь теперь висела между словом “нет” и словом “да”.
Кирилл лежал в своей тени и видел всё, как на замедленной плёнке. Она скользила вдоль обломков, щупала панель – и вдруг точка над её головой вздохнула, и небо наполнилось гулом. Это не был гул ветра – это был рой. Сотни, тысячи тонких, сигарообразных тел с крылышками, как у плотоядных моль, с щербатыми жвалами, с глазами, пьянеющими от крови.
Они шли по своей странной траектории. Не прямолинейно, а волнами, то поднимаясь выше, то ныряя вниз, и при приближении к обломкам разбившегося аппарата становились плотнее, как грозовая туча. Кирилл узнал их по прыжкам в воздухе – те секунды, когда ветер вокруг сжимается, и даже мухи словно замирают. Он вспомнил прежние встречи. С ними нельзя бегать, с ними нельзя размахивать руками. Столкнувшись с этими существами, нужно стать камнем. Стать каменной пикой. Иначе они рвут кожу как бумагу.
Эльфийка этого не знала. Она металась между пластинами, отбивалась короткой дубинкой – судя по движениям, умела защищаться от хищников, но не знала правил этого места. Кусок горячего металла от аппарата сломался, выстрелил искрами, и рой пронёсся, будто почуяв свежую ноту. Насекомые устремились к телу, где билось тепло, и к рукам, которые светились движением. Они садились на металл, на ткань, на кожу – и в их жалах было нечто большее, чем укус. Шепот химии… Запах железа и голода…
Кирилл видел, как она замерла, как в её глазах вспыхнул страх, похожий на детскую вспышку. Она попробовала притвориться камнем. Да. Буквально на мгновение. Но она не умела сдерживать себя, и одна за другой тонкие лапки насекомых вонзались в её одежду, в её волосы. Она взывала, не вслух, а губами, тонко, как птица. Когда рой всё же обрушился на окружающий её металл, тонкие щетинки ползли по её коже – и она с силой отбрасывала их дубиной. Связь между ударом дубины и плотью было грубым испытанием, и насекомые не боялись. Так как они уже прекрасно знали о том, что столь желаемая кровь новой добычи будет у них буквально через минуту.
Осознав тот факт, что его план по первичному общению просто полетел ко всем чертям, Кирилл немного нервно сжал в руках раковину-флейту, которую сделал когда-то у ручья. Это была довольно крупная раковина с выбитыми отверстиями, аккуратно доведённая под резонанс определённой высоты. Он помнил, что тот самый звук, который она выдаёт, тонкий, почти скользящий в слуховом канале, практически “резал нервные окончания” у этих насекомых, они кружили и ломали строй, как крошечные корабли, захваченные бурей. Для человека звук был лишь холодной нотой. А для подобного роя – это было как заноза в мозге.
Он не мог оставаться нерешительным. Если она осталась бы одна – её могли разорвать, и обломки аппарата станут ловушкой, в которую полезут остальные местные твари, и потом эти следы приведут к нему чужих, тех, кто послал этот челнок. Поэтому он решил вмешаться – но из тени, тихо, аккуратно, без резких движений, чтобы не испугать её ещё больше и не разжечь систему корабля, если та всё ещё “слышит”.
Он выполз по-пластунски, прикрыв лицо тряпкой, и подполз к своей первой верёвочной границе – к тому месту, где несколько раз ставил сигнальные листья. Одним движение он сорвал плеть с колышка. Листья зазвенели, подняли тревожный, шелестящий купол звука, который сам по себе был причиной беспокойства для насекомых. Они, как живые страусы, в некотором роде боялись резких звуков – но всё это было тонкой подготовкой.
Он приставил ракушку к губам и, не поднимаясь в полный рост, начал в неё дуть. Сначала – едва слышно. Почти шепотом. Нота скользнула по скале и попала в рой. В ответ на неё насекомые вздрогнули – и на миг, когда звук лег на воздух, их полёт стал рваным, как будто кто-то ударил по струне. Он задержал дыхание и усилил тон. Теперь нота была выше, а тон – строже. Звук был тонким, как сталь, и он прошёл по телу роя, как гребень по песеннику. Часть насекомых отшатнулась, развернулась, бросившись в ту самую сторону, где звук был слабее. Ещё нота – и другой “пучок” уткнулся в стальную стену звука и отлетел, как мяч… А потом и весь рой медленно поднявшись направился прочь. Так как понял, что добыча, сначала казавшаяся доступной, оказалась “весьма неудобной”. И лишь спустя пару минут после исчезновения насекомых, “гостья” всё же высунулась из изъеденных насекомыми обломков летательного аппарата.
Судя по её реакции, она практически сразу заметила странную тень в стороне и подняла голову. На мгновение их взгляды встретились, и он увидел на её лице ровно то, что и ожидал. Смесь ужаса и надежды. Никаких слов, только знак – ладонь, прикрывающая рот. А её красиво очерченные губы чуть шевельнулись. Он же только улыбнулся в ответ. Криво… Напряжённо. И снова поднял свою флейту.
Но одного звука оказалось мало. Робкая, сочленённая музыка ракушки рассыпала строй роя, который всё ещё вился неподалёку, но не прогнала его окончательно. Эти кровожадные насекомые, будучи коллективными существами, быстро перестраивались. Тогда Кирилл добавил второй ход. Он сорвал с колышка влажную шкуру и, привлекая рой в сторону, зажёг тот самый крошечный дымный костёр. И поваливший от него дым был густым, липким, и в дыме мелькало что-то, что ненавидели даже жвалы этих тварей. Он взял горсть трухлявого мха, и бросил её в огонь – и, к его удивлению рой, который только что ломал строй, рванул в сторону дыма,
