Наоми Вуд - Миссис Хемингуэй
Они продолжают сидеть на скамейке, наблюдая за приготовлениями к параду. Потом Мэри извиняется – до начала парада ей нужно закончить статью. И они вместе идут по Елисейским Полям – миссис Хемингуэй и любовница мистера Хемингуэя. Собравшись проститься, Марта вдруг вспоминает взгляд Сильвии Бич этим утром.
– Могу я спросить еще кое-что, Мэри? Ты когда-нибудь была с Эрнестом в «Шекспире и компании»?
– В книжной лавке? Да, конечно.
– Сильвия спрашивала, кто ты ему?
– Думаю, Эрнест сказал, что я просто друг. А что?
– Ничего, – усмехается Марта. – А что ты делала перед тем, как я подошла?
– Просто готовила небольшой очерк о парижской моде для «Тайм», а в чем дело?
Марта улыбнулась.
– Кажется, и тут наши пути пересеклись.
Ну ее, эту статью: пусть пишет Мэри. Они останавливаются у табачной лавки, вдруг удастся прикупить еще сигарет. Марта придерживает дверь, пропуская Мэри вперед.
30. Париж, Франция. 26 августа 1944
Марте стоило немалого труда пробиться сквозь ликующую толпу и протиснуться в двери «Ритца». Внутри, в лобби-баре, ее уже ждет Мэри. Бледная, осунувшаяся, она мало похожа на ту уверенную в себе женщину, с которой Марта познакомилась только сегодня днем и не рассчитывала увидеться снова.
– Мэри! – Марта садится рядом. – Что случилось?
Вернувшись тем вечером в отель, Марта едва успела залезть в ванну, чтобы расслабиться после совершенно сумасшедшего дня, как в ее номере раздался звонок.
– Скорее беги сюда. – Мэри почти кричала, и сердце Марты бешено заколотилось при мысли об отцовском пистолете в номере Эрнеста. – Эрнест потерял. Прошу тебя, поторопись!
И вот теперь Мэри неподвижно застыла на диване. В холле «Ритца» висит тревожная тишина, так контрастирующая с шумом на улице.
– Марта! – Мэри кусает губы. – Я не знаю, что делать!
Марта подводит ее к бару и заказывает ей бокал виски, а потом и себе тоже.
– А теперь спокойно объясни, что случилось!
Мэри делает большой глоток скотча.
– После того как мы с тобой расстались, я вернулась сюда и обнаружила в холле Эрнеста – он орал на какого-то типа по имени Гарри Куццемато.
– Куццемано. Так-так.
– В чем только Эрнест не обвинял его! Кричал, что этот человек вор и аферист, что он преследует его, шантажирует потерянным саквояжем. Бедняга дрожал как осиновый лист. Я едва оттащила Эрнеста. Отвела его в номер и заставила лечь.
Руки Мэри все еще дрожат. Э, нет, милая, учись быть сильной, не то с Эрнестом не совладаешь. Уж Марте-то известно, как быстро его нежность переходит в жестокость.
– Наконец он уснул, и я решила перепечатать его стихотворение. Подумала, он проснется и обрадуется сюрпризу. – Зрачки Мэри расширены от ужаса. – Оно ведь было написано на туалетной бумаге! Когда я показала ему перепечатанные стихи, он вроде обрадовался. Принялся громко их декламировать, но затем остановился и сказал, что я пропустила пару строк и нужно немедленно свериться с черновиком. Я не знала, что ответить! Ведь я сразу же выбросила туалетную бумагу в мусорную корзину. Я кинулась в свой номер, но корзина была пуста. Спрашиваю горничную – та только смеется, мол, не волнуйтесь, мусор из «Ритца» в Sûreté[33] не попадает. Пришлось сказать Эрнесту, что оригинал потерялся. Но, Марта, он с тех пор не выходит из подвала. Копается в мусоре, надеясь разыскать клочок туалетной бумаги! И не желает меня слушать. Марта, ты должна поговорить с ним. – Мэри подносит бокал к дрожащим губам.
Марта залпом приканчивает свой скотч.
В темноте подвала постепенно проступают очертания предметов: довоенные чемоданы и саквояжи, брошенные бежавшими туристами, свернутые флаги, стопки старых меню, банки с горчицей и склянки с уксусом. Вдоль стены выстроилась батарея пыльных бутылок шампанского – похоже, Эрнесту все же не удалось полностью опустошить подвалы за свое двадцатичасовое пребывание в «Ритце». Марта окликает его, но ответа нет.
Она идет вперед, снова и снова окликая его и стараясь не натолкнуться на чемоданы. По словам Мэри, Эрнест должен быть где-то здесь. Вполне возможно, он сидит сейчас на корточках за каким-нибудь баулом, затаив дыхание, и наблюдает за ней уже привыкшими к темноте глазами. Как-то совсем не хочется, чтобы Эрнест неожиданно выскочил и напугал до полусмерти, просто потому, что решил пошутить. Кто знает, сколько еще шампанского он залил в себя после их разговора.
– Эрнест! Бога ради, ответь мне!
Сбоку сереет полоска света. Дверная щель. Марта тихонько подходит и заглядывает внутрь.
В мусорных баках роется мужчина. Вокруг – пустые винные бутылки, разбитые деревянные ящики, осклизлые отбросы. Но даже сейчас в облике Эрнеста есть нечто от небожителя.
Руки в сале и грязи. Улыбка дурацкая. Эрнест, оказывается, в подвале не один: с ним двое служащих отеля, оба на почтительном расстоянии от месье Хемингуэя, чтобы не помешать. Здесь его боготворят. Интересно, каково им видеть своего пропитанного мартини освободителя по локоть в чужих объедках?
– Марти!
– Что ты делаешь, Эрнест?
– Я так скучал по тебе, Кролик. – Речь его смазанная, руки бессильно повисли, он сам уже насквозь провонял помойкой. Марта отводит его в сторонку, садится с ним рядом на каменную приступку. Молча ждет, пока он немного успокоится.
– Что с тобой?
Он уперся взглядом в ладони.
– Мэри потеряла стихотворение.
– Я знаю.
– Где оно, Кролик?
– Ты же знаешь, что все выброшенные документы сжигаются.
Эрнест поднял голову, и в его глазах Марта увидела безумие.
– Что, если его украли нацистские свиньи? – Он вскакивает, едва удержавшись на ногах. Точно медведь, раненный в лапу, ломится по коридору подвала, с силой пинает о стену жестянку с консервами. – Что, если оно у Куццемано? О! Я знаю, он уже побывал здесь, всласть покопался в моем мусоре. Уж он-то точно не побрезговал!
– Эрнест, прошу тебя, успокойся. Сомневаюсь, что Куццемано удалось подкупить горничную.
– А все эта сучка Мэри! Она выкинула его. – Эрнест пинает ящик. Служащий отеля оборачивается на звук. – Это она вызвала тебя?
– Да.
– Неужели ты больше не жена мне, Кролик? – Он снова плюхнулся на приступку и смотрит на Марту слезящимися пьяными глазами. Потом кладет руки ей на колени – как в ту ночь на Кубе.
– Я не могу больше быть твоей женой. – Теперь ее голос может быть нежным, ведь это она его отпускает.
– Но я хочу, чтобы ты была со мной. Мне без тебя дико одиноко.
– У тебя теперь есть Мэри.
– Что для меня Мэри? Она даже не хочет, чтобы я был ее. Ничего хорошего не выйдет.
– Откуда ты знаешь?
– Скажем так, это мне подсказывает мой внутренний дерьмометр.
С улицы доносится женский смех, потом мужской голос и смех портье.
– Кем же ты хочешь, чтобы я была?
– Моей женой.
– Я корреспондент. Я не хочу быть просто женой.
Поднявшись, Эрнест оттягивает спереди рубашку, изображая женскую грудь, кривляется, пищит фальцетом:
– «О-о-о-о-о! Я Марта Геллхорн, и я тут единственная женщина – военный корреспондент!» – Потом хватает швабру и ведро, ведро водружает на голову, словно каску, и тычет шваброй в сторону Марты. – Я твой странствующий рыцарь, и я тебя вновь завоюю!
Он делает несколько взмахов шваброй, Марта смеется. Но грязная щетка уже у самого лица. Марта чувствует, что ее сейчас стошнит.
– Хватит, Эрнест! – Она отталкивает его.
Он не унимается, она повышает голос:
– Я сказала, хватит!
Отбросив импровизированный шлем и копье, он с виноватым видом садится рядом с ней. Марта с трудом узнает прежнего Эрнеста – обвисшая кожа, кое-как побритая щетина. Повязки уже нет, но лондонская рана бугрится на голове, похожая на персиковую косточку. Только бы он был поосторожнее; но кажется, собственное благополучие ему безразлично. Когда-то она в шутку прозвала его Свином, но сейчас он в полной мере соответствует прозвищу – растолстел, кожа огрубела, глаза заплыли. Ничего общего с тем ослепительным мужчиной, которого она встретила в баре однажды жарким вечером семь лет назад.
– Мы терзаем друг друга. Если мы сейчас же не расстанемся, от нас останутся рожки да ножки.
– Прошу тебя, давай оставим все как есть.
– Нам обоим нужно много работать, мы должны писать. Это все, что мы можем сделать.
– Я ничего не создал со времен «Колокола». – Он взял ее за руку. – Я исписался.
– Тебе всего сорок шесть, Эрнест, рановато для творческого заката. Ты невероятный писатель.
– Тебе не нужен был муж, тебе был нужен просто издатель.
– Недостойный прием.
Утром Марта предвкушала удовольствие от этого разговора, но теперь не испытывает ни малейшего торжества. В честь ее освобождения не будет ни парада, ни выпивки, ни поцелуев на улице. Ее муж в пьяном угаре роется в помойке, по локоть в отбросах. Марта закуривает.
– Мне страшно, – произносит он.
