Михаил Кликин - Один

Было холодно. Страшно холодно.

Какой-то человек стоял напротив меня и держал в руках пустое ведро. Губы его шевелились, он что-то мне говорил – кажется, требовал от меня чего-то.

– Не понимаю. Я ничего не слышу, – то ли прошептал, то ли прокричал я.

Человек сделал знак рукой кому-то, стоящему за моей спиной, и мне на затылок и плечи опять полилась ледяная вода. Это, впрочем, не помогло. Когда человеку с ведром наконец-то стало ясно, что я действительно его не слышу, он ударил меня ногой в живот.

Я задохнулся.

– Где девчонка? – сквозь гул вращающихся в голове шестерен прорвался истерический крик. – Где еще одна девчонка, я спрашиваю!

Бесконечно долго я пытался впустить в легкие воздух.

– Она наверху. Мы заперли ее там. – Кажется, это был голос Минтая.

– Она превращается в зомби. – Кажется, это сказал Димка.

Я захрипел, оживая.

– В зомби? – переспросил человек с ведром. – Какие, на хрен, зомби? Зомби – это покойники. А эти из яиц вылупляются.

– Из коконов, – поправил Димка.

Человек с ведром ощерился:

– Ты самый умный, что ли?

– Не. Самый умный у нас Минтай. Он начальник.

– Ах-ха! – сказал человек с ведром и пнул Димку в голень. – Точно! Миха, да, он самый умный. Я это давно приметил…

В комнате было на удивление светло – горели все свечи, погашенные нами перед сном, но едва ли в них был какой-либо прок: чужой кемпинговый фонарь, стоящий на полочке у камина, давал света больше, чем они все вместе взятые. А фонарей в комнате было несколько, может быть, еще два или три – я не мог их видеть, поскольку был связан и надежно примотан к спинке кресла. Логичным казалось предположение, что количество фонарей равно количеству налетчиков.

– А девки вашей наверху нет, – сообщил человек с ведром. – Но в одной комнате окошко открытое. Похоже, она действительно того…

Минтай и Димка были связаны и примотаны к ножкам перевернутого стола. Катя и Оля стояли в стороне. Их руки были скручены проволокой, глаза закрыты повязками, а рты заклеены скотчем. Какой-то смешной и страшный доходяга, вооруженный обычным молотком, сторожил девчонок. Он жался к ним и, пуская слюни, лапал украдкой, когда человек с ведром отворачивался.

Значит, врагов было, как минимум, трое – один все еще стоял за моим креслом, я слышал его трудное хриплое дыхание.

– Вишь, как оно бывает в жизни, Миха, – сказал человек с ведром и широко улыбнулся, показав золотые зубы. – Жили мы с тобой почти соседями, не ругались, пили даже вместе…

– Я угощал, – прохрипел Минтай, пытаясь улыбнуться разбитыми губами. – Я всегда тебя угощал, помнишь?

– Помню, Миха. – Человек с ведром потер кривой нос, чихнул, высморкался на ковер. – Я все помню, потому и разговор у нас с тобой особый будет. Не как с этими двумя.

Я, чувствуя, что живем мы с Димкой последние минуты, попытался разорвать или хотя бы растянуть путы. Я так напрягся, что в глазах потемнело, а в голове опять зашевелились, закачались, скрежеща, ржавые шестерни. Человек, стоящий за креслом, шлепнул меня по затылку и тихонько захихикал.

– За девок можете не волноваться, мы о них позаботимся, – возвысил голос человек с ведром. – Твою, Миха, я себе оставлю. Позабавлюсь. Квиты будем. Чего выпялился? Думаешь, я не знал ничего, да? Думал, умный самый? Маринку мою дрючил, гаденыш, а потом еще и пил со мной, за руку здоровался, в глаза глядел. Сука ты, Миха!.. Ну да я уже не в обиде… Я вот что сделаю: я вас с Маринкой опять сведу – живите себе, сколько получится. Она ведь до сих пор в киоске своем торчит, тебя ждет. Стекла, правда, повыбила все, дура, когда из яйца вылупилась. На решетки бросается. Я тебя к ней пущу, дверь подопру, а там уж ты не зевай, пристраивайся – хошь с тылу, хошь с переду.

Человек с ведром засмеялся. К нему присоединились остальные – теперь я точно знал, что их трое.

– Саня, да ты чего… – Минтай заелозил ногами по полу, задергался, будто пришпиленный паук. – Да не было ничего! Вот клянусь! Всем, что есть, всем клянусь!

– Да нет у тебя ничего, гнида. – Кривиносый и златоротый Саня бросил ведро.

– Я денег дам! – заверещал Минтай. – У меня есть! Много денег!

– Ты бы мне еще дом свой переписать пообещал.

– Обещаю! Перепишу!

– Ну дурак же! – весело и почти даже ласково проговорил Саня. В мою сторону глядя, он поднял руку и резко ее опустил. Человек, что стоял за креслом, тут же шагнул к одуревшему от страха Минтаю, махнул чем-то темным и увесистым – то ли чулком с мелочью, то ли свинчаткой. Глухой шлепок – и Минтай замолчал, уронив голову набок.

– Круто ты, Саня, – сказал посеревший лицом Димка. – Только к нам-то какие претензии?

– А у меня ни к кому претензий нет.

– Так, может, разойдемся по-хорошему?

– Разойдемся, конечно, – сказал Саня и достал из-за кирзового голенища завернутый в тряпицу нож. – Вы отправитесь на небеса, а я грешную землю потопчу, сколько получится.

– Неправильно это, – неуверенно возразил Димка. – Нам бы вместе держаться. Людей-то не осталось почти.

Здоровяк со свинчаткой зашел Димке за спину, схватил его за волосы, потянул, задирая голову, открывая горло. Смешной и страшный доходяга забыл о девчонках, зачмокал, ниточку слюны пустив, вперед подался, стараясь получше все разглядеть. Димка захрипел, пытаясь сказать еще что-то, но рука в кожаной перчатке закрыла ему рот.

– Вот и славно, что людей не осталось, – пробормотал Саня, приближаясь. – Что заслужили, то и получили.

Он встряхнул нож, сбрасывая с него тряпицу. Димка увидел близкий клинок финки, задергался, запыхтел, ноздри раздувая. Глаза его сделались белыми – я никогда у людей таких глаз не видел. Смотреть на происходящее стало невыносимо – у меня как вымерзло все внутри. Но и взгляд отвести не получалось. Я чувствовал, что сейчас мои мозги закоротит, я чокнусь, завизжу истерично…

Я не сошел с ума – видимо, в человеческой психике есть какие-то предохранители, и один из них тогда сработал: в моей голове опять закрутились ржавые шестеренки, что-то щелкнуло, и я отключился. Не потерял сознание, нет. Я все видел – но я не воспринимал происходящее как реальность…

И вот что еще мне сейчас вспомнилось: глядя на Саню, подбирающегося с ножом к беспомощному Димке, я вдруг остро позавидовал превратившейся в зомби Тане.

Забавно, правда?

Жар и холод

Раньше я не любил собак.

Мне было пять лет, когда соседский пес Лютый, не оценив моего желания познакомиться, тяпнул меня за ляжку и едва на свалил на землю. Если бы не цепь и не ошейник, передавивший ему горло, все могло бы кончиться хуже. Я не заплакал тогда и не закричал, хотя нога была прокушена до крови. Я взял палку и ударил рычащего кобеля по носу.