Раб и меч - Сэм Альфсен
Если Нуска решался на что-то, то обязательно это делал. Он выучил несколько песен на лесном языке и стал исполнять их на главной площади города. Сначала он чувствовал себя неуверенно, часто запинался, мог забыть слова, но…
– Мальчик, давай! У тебя такой приятный голос!
– Не переживай так, всё получится!
– Ещё, ещё! В этот раз ты поёшь намного лучше!
Хаванцы собирались вокруг фонтана, смеялись и хлопали, пока Нуска пел.
Мы встретились здесь, в тени златных деревьев,
Костями застывших в средине холма.
Коснулись их странности сотни поверий,
Окутала древних легенд бахрома.
В дороге тяжёлой, в минуте прискорбной
Те странников прятали в листьях сырых.
А я утопал в неге нежной, любовной,
Купаясь с ней, милой, в цветах полевых.
Мы встретились здесь, в тени златных деревьев,
Костями застывших в средине холма.
Так много прекрасных и чудных мгновений
С собою навеки земля погребла.
– Эй, это так чудесно, но мы не понимаем ни слова! Спой что-нибудь на скиданском!
Нуска, перекатываясь с пятки на носок и обратно, стоял у фонтана. Толпа хлопала и требовала новую песню. Однако на скиданском Нуска знал лишь одну – про моряка, который бросил свой корабль, команду, страну и сбежал вместе с красавицей из степей.
Но разве можно отказать зрителям, когда они так счастливы слушать и видеть его?
И тогда Нуска своим тонким детском голоском запел:
Тихо он станцевал с волосами —
Ветер с дальних бескрайних полей.
Пролетел городами, мостами,
Обгоняя гул палуб и дней.
Нежен бриз и надёжен корабль,
С лязгом валятся вниз якоря:
Обнаружил я тихую гавань,
Обогнув сотни стран и моря.
На клочке посреди океана,
В тишине с жгучей болью борясь,
Заживала загнившая рана,
И рождалась заветная связь.
И пускай в благородной седине,
Я нашёл перед кем наконец
Преклоню я колени. Отныне
Я желаний её певец.
Променял я морскую стихию
На пустынную сушь и поля.
Под палящим огнём за грехи я
Счастлив плавиться, ярко горя.
Счастлив быть. Счастлив верить. Коснуться
Тёплых пальцев, не знавших снастей:
Я боюсь лишь в каюте проснуться
И забыть, что отдался ей.
Зрители пришли в восторг. Они, крича, окружили Нуску, хлопали его по плечам, угощали и даже снимали с себя украшения, чтобы отдать их талантливому певцу.
Это был лучший день в жизни Нуски. Он обнимал каждого, кто благодарил его, он целовал руки госпожам и давал потрепать свои волосы господам. Его не отпускали до самого заката – расспрашивали, восхваляли, угощали сладостями и разбавленным вином.
Поэтому в этот день Нуска возвращался домой в потёмках. Редкие прохожие спешили вернуться к семье до ужина, а холодный ветер трепал плащ Нуски. Но он и не был против – его тело, его лицо, его душа горели. Он не ощущал порывов северного ветра, он чувствовал лишь лёгкость и счастье.
Однако на пороге поджидал Вьен. Сложив руки на груди, он волчаком уставился на провинившегося мальчишку.
Нуска опустил голову и хотел уже извиниться, когда… Вьен вдруг подскочил ближе, сбросил с его головы ткань и коснулся волос.
– Что… что за запах?
Нуска только моргнул.
– Я… меня угостили вином, но его сильно разбавили соком. Прости, Вьен…
– Нет! Это запах тёмной дэ! От тебя несёт на всю улицу!
Нуска ощупал свою голову, но ничего не почувствовал – лишь лёгкое покалывание на кончиках пальцах.
– На главной площади было много сурии… Может, кто-то из них был риром? – предположил Нуска.
– Нет, здесь что-то не так, идём к отцу, – отрезал Вьен и поволок Нуску за руку. Однако…
– Нет! Не пойду! Вьен, умоляю! Это был лучший день в моей жизни! Умоляю, не хочу к отцу!
Нуска сопротивлялся и даже заплакал, упав на колени. Вьен протащил его по земле, но затем бросил посреди двора.
– Ты уверен, что ничего странного не произошло?
– Уверен, Вьен, клянусь, ничего! – всхлипывал Нуска.
Вьен нахмурился, потоптался на месте и ушёл. А Нуска со вздохом сел и стал лечить ноющее запястье и разбитые коленки.
«Перед тем как я пришёл на площадь, один мужчина с голубыми глазами коснулся моих волос. Я вспомнил только сейчас. Но что он мог сделать? Наверное, он меня с кем-то перепутал, да и всё, – раздумывал Нуска. – Возможно, это был очень сильный сурии тёмной стороны, поэтому на мне остался отпечаток его дэ. Он ведь не ударил меня, не ограбил, не сделал ничего дурного».
Так решил Нуска и отправился в свою комнату готовиться ко сну.
Через пару дней заболел Вьен. Нуска уложил друга в своей комнате, потому что она была самой тёплой в доме, и принялся лечить его с помощью светлой дэ. Конечно, навыки Нуски были не так хороши, но всё же помогали бороться с болезнью. Нуска не отходил от Вьена ни на шаг на протяжении нескольких дней, но, когда ему стало лучше, он схватил маленького лекаря за руку и выдохнул:
– Эта болезнь… похожа на ту, о которой писала в послании Мишра.
Нуска ничего не понял и склонил голову набок. Тогда Вьен сплюнул на пол и толкнул глупого мальчишку в плечо.
– Я не умру. Когда тебя только доставили в Хавану, я забрал твои одежды, чтобы получить иммунитет к этой болезни. Я не дурак, Нуска, а первыми умирают дураки. Проверь отца.
– Хочешь сказать… это какая-то тёмная заразная болезнь? Она передаётся по воздуху? – испуганно переспросил Нуска.
– Я не уверен. Но если это так, то это ты виноват. Я не выходил из дома, Асмий тоже. Только ты мог заразить меня. Быстро иди к отцу.
Нуска тут же вскочил на ноги и побежал к комнате Асмия на втором этаже. Он ни разу не бывал у отца, а потому замешкался в дверях. Переборов страх, Нуска вошёл внутрь, но… Асмия не было.
Вся мебель, кроме кровати, была укрыта тканями, как в комнате покойного. И лишь одна картина украшала стену. На ней был изображён пейзаж,
