Юрий Брайдер - Особый отдел
Провожаемые душераздирающими криками ребёнка, они перешли на кухню, где Суконко быстро и сноровисто накрыл на стол — появилась и знаменитая стерляжья уха, и копчёный окорок, и домашнее вино в трёхлитровой бутыли, и даже чёрная икра собственного посола. Глядя на хозяина, можно было подумать, что вторая рука для человека — излишняя роскошь, вроде аппендикса или хвостовых позвонков.
После того как ложка гостя заскребла по обнажившемуся дну миски, Суконко поинтересовался:
— Мне самому рассказывать или вы вопросы будете задавать?
— Сначала сами расскажите, а потом и вопросы будут, — сказал Цимбаларь, понемногу начиная оживать. — Мне бы ещё половничек…
— Да хоть ведро! Только вы уху вином запивайте. Без вина у неё аромат совсем не тот.
— И верно, — согласился Цимбаларь, залпом выцедив поллитра холодного слабенького вина. — Сразу и не догадаешься… Ну вы рассказывайте, рассказывайте…
— Было это, значит, так. — Суконко внимательно прислушался к шуму, доносившемуся из гостиной. — Я тогда на консервном комбинате слесарем работал. Во вторую смену. В половине первого вышел из проходной и почесал домой.
— Почему общественным транспортом не воспользовались?
— Да мне всего двадцать минут ходу было. А автобус иногда и по часу приходится ждать. И вот, не доходя примерно полукилометра до родного крыльца, это всё и случилось.
— Что случилось?
— Рука оторвалась.
— Сама?
— Упаси боже! Помог кто-то.
— Какие-либо предположения имеются?
— Абсолютно никаких. Ночь ясная, всё вокруг видно как на ладони. Ни одной живой души поблизости. Только впереди старичок этот знай себе ковыляет.
— Какой старичок? — Цимбаларь едва не поперхнулся.
— Да тот, с которым я перед этим столкнулся. Вы ешьте, ешьте…
— Про старичка попрошу подробнее.
— Вывернулся он, значит, из какой-то подворотни— и прямо мне под ноги. Словно слепой, ей-богу! Сам упал, да ещё с меня шапку сбил. Бормочет что-то, извиняется. Я ему встать помог, он и чесанул дальше.
— Шапку, значит, сбил… — задумчиво произнёс Цимбаларь, отодвигая недоеденную уху. — Вы её потом на голову надели?
— Нет. В руке нёс. Ночь тихая была, тёплая, а я, признаться, запарился в цеху.
— В этой руке несли? — Цимбаларь указал ложкой на пустой рукав.
— Ага, — подтвердил Суконко. — Шапка тоже пропала. Но цена ей была — ломаный грош в базарный день.
— Вы лицо старика разглядели?
— Разглядел, но как-то не запомнил. Морщины, рот ввалившийся… Вот если бы на меня девица в неглиже бросилась — тогда другое дело. — Суконко улыбнулся.
— Старичок в вас стрелять не мог?
— Боже упаси! Он ко мне и не поворачивался даже. Я ведь до самого последнего момента в сознании был. Только в машине «Скорой помощи» вырубился.
— Короче, версию о покушении вы отвергаете?
— Конечно. Отродясь никому зла не сделал.
— А ревность? Женщины?
— Давно к блудням охладел. Можете у жены поинтересоваться.
— Возможно, вас спутали с кем-то? Такое случается…
— В ваших столицах случается. А у нас сошка мелкая обитает. Все друг друга знают.
— Следовательно, никаких загадочных событий, предшествующих покушению, вы не помните?
— Помню, почему же… — оживился Суконко. — Было одно загадочное событие. Примерно за месяц до этой беды мне позвонили. По межгороду, между прочим. Незнакомый мужчина вежливо осведомился о моих анкетных данных и даже поинтересовался, в каком именно роддоме я появился на свет.
— А вы разве знаете?
— Ясное дело. У нас один роддом на весь район. И дочка моя там родилась, и внук.
— Хорошо, а что было дальше?
— Дальше он сказал примерно следующее: «Вам угрожает серьёзная опасность. Если хотите остаться в живых, немедленно покиньте город, а еще лучше — смените фамилию. Будьте предельно осторожны, выхоли на улицу. Остерегайтесь незнакомых людей».
— И всё? — после короткой паузы спросил Цимбаларь.
— Нет. Я ещё успел поинтересоваться, кто это звонит, но он ответил: «Неважно. Просто я выполняю свой долг».
— Но вы, значит, предупреждению не вняли.
— Мало того, я про него на следующий день забыл. Думал, шутка какая-то.
— Вы милиции говорили об этом?
— Нет.
— Почему?
— Так они ведь и не спрашивали! У них версия была, что я в правой руке ёмкость со спиртом нёс. Вот они над ней и работали.
— Разве спирт взрывается?
— Вы это у нашей славной милиции спросите. К любому участковому спичку поднеси — факелом вспыхнет. Потому что проспиртованные насквозь.
— Понятно… Ваши родители отсюда?
— Да. Вся родня местная.
— Живы они?
— Преставились. Отец уже давненько, а мать в позапрошлом году.
— Мне бы на ваши документы глянуть.
— Вам паспорт нужен?
— Мне нужно то, что называется семейным архивом. Старые справки, ненужные квитанции, удостоверения, фотографии.
— Где-то ужены были. Сейчас посмотрю. А вы пока ещё мисочку ухи съешьте. У вас от неё даже лицо порозовело.
Суконко перешёл в гостиную, и это вызвало новую вспышку неистовых криков. Слышно было, как брошенные детской ручонкой погремушки и кубики бомбардируют деда. Если бы Цимбаларь не был посвящён в действительное положение вещей, он грешным делом решил бы, что за стенкой идет отчаянная потасовка.
Старинный саквояж, извлечённый Суконко из недр семейного шифоньера, ничем не отличался от своих собратьев, в которых, если верить историко-революционным фильмам, земские врачи носили медицинские инструменты, курсистки — марксистскую литературу, а народовольцы — бомбы. На стол легла гора пропахших нафталином и архивной пылью бумажек, большую часть которых, к сожалению, составляли поздравительные открытки.
Цимбаларь занялся сортировкой этой макулатуры, а Суконко, мурлыкая весёлый мотивчик, стал греть молочную смесь. Лаврик в гостиной ухал, как голодный марсианин, и скрёбся, словно огромная мышь. Дождь за окном постепенно слабел, и это рождало надежду на возможность скорого отлёта.
— У вас весной всегда так льёт? — спросил Цимбаларь, делая в своей записной книжке какие-то пометки.
— Ещё и хуже бывает, — охотно сообщил Суконко. — Говорят, это хохлы от себя тучи отгоняют. Их американцы после Чернобыля научили.
— А хохлы, наоборот, доказывают, что кацапы чернобыльские тучи вспять от Москвы повернули.
— Да кто же хохлам поверит! — в сердцах воскликнул Суконко. — Разве что американцы лопоухие.
— Это ваше фото? — вдруг спросил Цимбаларь.
— Моё, — зайдя сбоку, подтвердил Суконко. — На Доску почёта снимался. Лет десять назад. Вон и правая рука ещё на месте.
— Без бороды вы совсем другой человек, — заметил Цимбаларь. — И кого-то мне очень напоминаете. Вот только не пойму кого именно…
— Я здесь на генерала Селезня похож, — пояснил Суконко. — Меня даже жена прежде упрекала. Дескать, у человека рожа наподобие твоей кирпича просит, а каких вершин достиг! Ты же как ковырялся всю жизнь в мазуте, так и до пенсии доковыряешься… Правда, после того как он погиб, ворчать перестала.
— Селезень случайно не ваш земляк?
— Нет, он в Ставрополе родился. На год раньше меня. Наши пути-дорожки ещё сызмальства разошлись. Его в Суворовское училище определили, а меня негодным к строевой службе признали. На той руке, что пропала, фаланга указательного пальца отсутствовала. Циркулярку соседскую задел… Да я и не жалею ни о чём! Не всем дано в генералах ходить.
— Тем не менее сходство поразительное. — Цимбаларь, чтобы лучше видеть, поворачивал фото и так и сяк.
— Ничего удивительного. — Суконко стал осторожно переливать закипевшую смесь в бутылочку. — У каждого человека свой двойник имеется, а то и сразу несколько. Вы, между прочим, тоже на одного зарубежного актёра похожи.
— Наверное, на Бельмондо? — Цимбаларь расправил плечи и придал лицу суровое выражение.
— Я бы так не сказал, — Суконко с прищуром глянул на гостя. — Скорее на комика ихнего — Фернанделя, который в фильме «Закон есть закон» полицейского играл. Улыбочка ваша — один к одному.
Благоприятное впечатление, сложившееся у Цимбаларя о Суконко, после этих слов как-то сразу поблекло. Его и прежде частенько оскорбляли, но чтобы так — ещё никогда!
За разговорами они как-то совсем забыли о Лаврике, тем более что ребёнок в конце концов притих. Однако расплата не заставила себя долго ждать — в гостиной раздался грохот, подобный землетрясению средней мощности, и Суконко рысью метнулся туда.
Вернулся он уже с ребёнком на руке. Юный Лавр, убедившийся в тшете всех своих попыток оторвать дедово ухо руками, теперь пробовал его на зуб, пока единственный.
— Разобрал-таки манеж, — пожаловался Суконко. — И до выходного сервиза добрался. Хорошо ещё, что сам не пострадал… Может, вас вяленой чехонью угостить? Я за пивком сбегаю, а вы пока с Лавриком побудете.
