Глеб Исаев - А С Н (Ангел специального назначения)
Наконец, Леха собрался, резко выдохнул, успокаивая нервы, и закончил. - Понял, но это все лирика. О чем теперь говорить? Ты меня уже кончил, можешь радоваться... Только, вот что, я тебя убивать не буду. Я тебя здесь оставлю. В пеньке, наверное "Особист" сидел? Угадал? Вот и объяснишь теперь людям из конторы, кто "Сотника" и его шестерку завалил. И по каким таким делам. Как ты с "Камазом" стволы с Кавказа гнал. Как с той засады живым ушел. Вопросов к тебе много будет. И если за жизнь Наташкину ты со мной рассчитался, то за остальное - я с тобой. Пусть, в школе, где бюст герою во дворе стоит, и о тебе правду узнают. Я думаю, справедливо. Мне что с тех наветов? Я же умер. Там, на горке. "Мертвые сраму не имут". Да клал я на вас на всех, я сейчас самый счастливый человек в мире. Тем, что за все рассчитаться сумел. И девочку эту уберег. Мне помирать не страшно. А тебе с этим еще жить придется.
Леха махнул рукой и, бессильно шатаясь, побрел к выходу с чердака. Держась за стенку, спустился во двор. Отойти смог метров на триста, упал на скамейку и выудил телефон. Набрал короткий номер. Чувствуя, что сознание уплывает, ослабил блок, удерживающий ее разум. Она, словно проснулась, охнула.
- Оля,- уже из последних сил сказал он,- тут, такое дело. Стреляли в тебя. Что мог, сделал. Держись, не умирай. Тебе еще столько песен спеть надо. За себя, за меня, за всех пацанов, что на своих горках лежать остались. Прощай. Извини, если что не так.
Его сознание растворялось, исчезало бесформенной дымкой. Издалека, чуть слышно, пробился вой сирены. И все пропало. Теперь навсегда.
Часть вторая
Вступление.
...Оля..., такое дело, подстрелили тебя. Прости. Что мог я сделал...- Разжав руку, почувствовала, как прыгнула на ладони граната, и вдруг очнулась от его голоса.
Боль разлеталась по телу и пульсировала. Сначала медленно, потом быстрей и быстрей, все закружилось, слилось в один поток. Издалека донесся затихающий голос. - Прощай... И вдруг накрыло, как сугробом. Пропали звуки, цвета, даже боль ушла, лишь спокойствие и парение. Без страха и тревоги. Полет....
Вспышка, легкие тени. Непонятная сила несет меня к светлому пятну.
Проснулась вдруг. Выждала, когда глаза приноровятся к свету, осмотрелась.
Больничная палата. Кровати, капельница, силуэты людей. Невнятный разговор. Пошевелилась, вернее, попыталась шевельнуться.
Чей-то голос бесстрастно произнес. - Маша, скажи, там новенькая проснулась, они просили...
Хотела сказать, но пересохшие губы не послушались.
Возникло противное щекотание, словно тысячи муравьев копошатся в груди, в легком. Склонилось лицо на белом фоне. Как самочувствие? - Вопрос, скорее, риторический.
-Нормально, - беззвучно шепнула я. Запахло спиртом. В руку кольнуло, и вновь подкралась дремота.
Окончательно пришла в себя на следующее утро. Боли почти не было, только слабость.
Глава 1
Бесплатно лечиться - лечиться даром.
Прошла неделя. Перевязки, осмотры, уколы. Уже в первый день стало ясно, что не могу говорить. Слабый шепот, и все. Как пояснил врач, пуля задела связки и легкое. Голос восстановится, но о пении речь не идет. Дай бог потихоньку разговаривать.
Соседки, заинтригованные глухими сплетнями, а после кровавыми статьями в желтой прессе, заинтересованно перешептывались. Однако, видя, что говорун из меня неважный, интерес потеряли.
Газетчики наплели семь верст до небес. По их словам, выходило, что молодая певица, любовница преступного короля, сбежала от него с молодым композитором. Посланных за мной бандитов я в припадке ярости исхитрилась убить, но и моих родителей преступники не пощадили. А после, в Москве, меня и якобы моего любовника хотел застрелить нанятый авторитетом киллер. Любовника, который оказался вовсе не композитором, а бывшим военным, задержали. Меня в тяжелом состоянии доставили в больницу. Дичь, пересыпанная подленькими намеками и умозаключениями, высосанными из пальца. Если честно, я и сама не могла бы объяснить, как все было на самом деле. Обрывки, вырванные из контекста фразы. Полная сумятица. Навечно запомнилась только гибель папы. Я уже смирилась со смертью родных. Но смакование кровавых деталей безжалостными писаками было невыносимо.
Приходили следователи, задавали нелепые вопросы, еще какие-то странные люди. Сначала по нескольку раз в день. Но, видя, что отвечать я не могу, временно отстали.
Конечно, многое я сумела вспомнить за эти дни, пока лежала в вынужденном безмолвии.
История невероятная, но все же реальная. "Алексей",- я не раз пыталась позвать его. Но интуиция подсказывала, его больше нет рядом. Исчезло чувство уверенности и полета. Я так и не вспомнила многое из событий последних дней, но поняла, что последним подарком мне стал его опыт. Ту, прежнюю девчонку, вполне возможно напугали бы все эти страшные детали и подробности, которые таила его память, но теперь, мне сегодняшней, было даже не безразлично, а как-то привычно. Словно, это я прожила его жизнь.
Трудно объяснить это чувство. Вроде, твои и в то же время чужие воспоминания, но есть огромное отличие от киношных и книжных.
Слабость наваливалась приступами. То вставала и даже прогуливалась по коридору, то не могла оторвать головы от подушки. Наконец, стало легче. Не до конца, но состояние, как пробурчал бородатый доктор, стабилизировалось. Осмотрел и, вильнув глазами, предупредил, что выпишут через день.
"Честно, и самой надоела убогость нашей медицины. Крашеные в серый цвет, ободранные стены, хамство медсестер, вонь от "лежачих".
Выписали обыденно. После завтрака спустилась в подвал. Необъятных размеров кастелянша отыскала завернутую в мешок одежду. Расписалась и с трудом влезла в пропахшие сыростью джинсы. С верхней частью гардероба вышло совсем нехорошо. Залитые кровью, простреленные тряпки выкинули, а из всех денег оказалось свернутая в комочек сотенная купюра в заднем кармане джинсов.
Особая гнусность была в том, что, зная о лежащих на счете деньгах, огромных, по-моему, я абсолютно не помнила ни номеров, ни кодов. Ничего. Компьютер, на котором эти данные были, исчез. То ли доблестные работники милиции изъяли под "вещдоки", то ли санитары "подрезали", как сувенир, а может, просто затерялся в суете. Но исчез.
Без денег, без одежды, в чужом городе. А осень уже полностью сдала вахту зиме. Конец ноября, и, хоть снега еще нет, но мороз и ветер навалились всерьез, и совсем по-зимнему задувает по утрам в щели палатных окон.
Тетка, пожевав губами, забралась в кладовку и, кряхтя, вытянула старый искусственный полушубок пятидесятого размера, растянутую мохеровую шапку и китайскую кофту. - Вот, на-ка. Они с прожарки, ты не боись. Хоть и старье, но все лучше, чем голышом-то. Скрепя сердце, я нацепила предложенный наряд.
Хоть момент, прямо сказать, не самый подходящий, но смех, который меня разобрал от увиденного в мутном зеркале, заразил даже хмурую санитарку. На моем "сорок четвертом" полушубок, который после термообработки больше походил на линялую шкуру пожилого медведя, висел тулупом. И уже совсем убила розовая шапка с торчащими в разные стороны клочками свалявшегося мохера. Ни один, самый последний бомж славного города-героя, не рискнет вырядиться в подобный наряд. Отсмеялась и задумалась. Но вариантов не возникло.
Как я хотела в тот момент, чтобы на помощь пришел мой нечаянный спутник. Но только сумбур в растрепанных мыслях.
Сообразив, что надеяться не на кого, вышла в коридор. Паспорт, история болезни, анамнез. Уложила в покоробленную сумочку. Когда-то роскошная сумка от Ферерро, пролежав месяц возле нестерпимо жарящей батареи, годилась, разве что, для хранения домашнего архива. Вспомнив о доме, совсем расклеилась. Возвращаться в Краснодар, где все напоминало о близких, было невмоготу. К тому же, добраться туда, в таком виде, без денег было нереально. Подумав, нашла выход. Номер в Питерской гостинице был оплачен на три месяца вперед, а в вещах, по меньшей мере, тысяч двадцать рублей. Был еще продюсерский центр, в который вложены очень большие деньги. Пусть я и не смогу продолжить карьеру, но, может, удастся вернуть хоть часть. По всему, выходит, нужно ехать в Питер. Но как? Взгляд упал на колечко. Теперь я знала, что Алексей отдал за него полторы тысячи долларов.
"Если продать, может, хоть половину дадут? Доеду".- Решительно вышла на улицу, не обращая внимания на смех, то и дело вспыхивающий среди прохожих. Я не осуждала их. Если уж сама не удержалась, что говорить о других.
Холод обжег легкие. Я согнулась в мучительном кашле. Справилась, но головокружение, и слабость не проходили. Кое-как добрела к одинокой скамье и плюхнулась на заиндевелые бруски. Тут они и нашли меня.
- Патрульный, чего-то там, сержант Брынкин,- неразборчиво пробубнил закутанный в светло-серый, пятнистый наряд милиционер. - Документики предъявим, гражданочка.
