NeuroSoul Том 2. - Данила Скит

— Я снижу нейронною проводимость, чтобы вы могли заснуть.

— Ты всегда был предельно честен, Найман, — Нэнсис никогда не расстраивалась, когда он говорил то, что думал. Так она вовремя избавлялась от иллюзий. — Думаешь, я пытаюсь создать утопию?

— Я никогда так не думал.

— Любые наши поступки оставляют следы на судьбах других людей. Мои следы — это раны, — Нэнсис уже чувствовала знакомый холодок на затылке — предвестник тяжелого сна. Найман настраивал колыбель. — Трехмерный мир слишком твердый для всего идеального. Сплошная тюрьма испытаний, где неизбежно рождаются хищники.

— Вы хотите сделать этот мир лучше. Без хищников.

— Неправда. Так не бывает.

— Идеального мира?

— Утопия синоним неудачи.

— В раю хищников нет, только ягнята, — с улыбкой произнес Найман.

— Не знаю, не уверена… я всего лишь пытаюсь оттянуть конец, чтобы спасти как можно больше душ. Разве это так плохо?

— Наверное, совсем не плохо.

Мысли начали путаться, дым витал и щекотал кожу на голове, реальность начала плыть.

— Эльтар говорит, что они совершенны. Что их души лучше, чем человеческие.

— Я смотрел ваши записи, Эльтар так не говорил. Он говорил про сознание.

— Он сам не знает, что это такое. Эльтар может описать его свойства, а сказать, чем является сознание — нет. Это свойство глупого человека — давать определение тому, чего не понимаешь, — Нэнсис попыталась сделать вздох, но у нее снова не получилось. Запаха благовоний она не чувствовала — не хотелось перегружать мозг перед сном. — Если они действительно лучше, то что делать нам, которые хуже?

— Наверное, уступить им место.

— Думаешь, это действительно так?

— Не знаю, — честно признался Найман. Он привык, что Нэнсис часто сомневается, но только потому, чтобы упрочниться в своем мнении. Через пять минут у нее уже не останется сомнений, и она станет прежней. — Зачем заселять землю идеальными существами, если она нужна именно для того, чтобы неидеальное делать идеальным? В этом нет никакого смысла.

— Смыслы… мы только и делаем, что гоняемся за ними, — слегка улыбнулась Нэнсис, будто поймала что-то. — Можно сойти с ума, если хочешь немного прикоснуться к истине. В безумии есть какое-то очарование, не находишь?

— Только если в вашем исполнении. У вашего безумия очаровательная улыбка.

— Оно улыбается истиной. Иногда логика мешает видеть суть вещей, а безумие плюет на логику. Тогда-то истина показывает свое лицо. Только это опасно. Можно угодить в еще большую тюрьму. Слишком дорогая цена для прикосновения к вечности. Легче просто дождаться смерти.

— Вы нетерпеливая особа, — хохотнул Найман.

Эту шутку Нэнсис оценила.

— Я не стремлюсь в рай, ты сам сказал.

— Да уж… от вашего праведного гнева редко кому удается спастись.

— Если добро потеряло способность уберечь другого от его же греха, значит, это не добро, а зло. Если кто-то хочет убить, нужно убить его желание. Даже если потребуется уничтожить тело.

Найман перестал улыбаться и рассмеялся вовсю.

— Значит, мне не предлагать вам подставлять собственные щеки?

— Если хочешь, можешь ударить меня, я не против.

— Нет, благодарю вас… я против всякого насилия. Мне достаточно знать, в чем заключается справедливость.

— Каждый поймет это, когда подставит свои щеки под собственные ладони, а не чужие.

Достав из широкого кармана небольшую щетку с маленькими зубчиками, Найман принялся расчёсывать рыжие локоны Нэнсис. Ее всегда успокаивало, когда огненные реки текли между частыми зубцами, и она чувствовала луковицами на голове легкие подергивания. Это все, что способна была подарить ее собственная плоть. Ощущение, не сравнимые ни с какими искусственными сенсорами. Найман очень старался, чтобы кожа на ее голове была мягкой и питательной, и волосы росли густыми. Их было не так много, как если бы заросла вся голова, поэтому Нэнсис ценила каждый волос.

— Следующая загадка будет увлекательной. Я внимательно слежу за гоном, хотя знаю все разгадки. Но все равно присматриваюсь, может, и упустил чего. В таких загадках всегда можно высмотреть что-то новое.

— Я тоже наблюдаю за ними, — призналась Нэнсис, не открывая глаз. Она наслаждалась мягкими движениями Наймановых рук. — С дроидами случится тоже самое, что и с детьми «Венета».

— Самый лучший «Венет» — мертвый «Венет». Как хорошо, что я не обладаю такими амбициями, — хихикнул Найман, перестав чесать волосы. — Включить вам танец на пуантах?

— Нет, я справлюсь без него. Ты хорошо поработал, Найман. Спасибо тебе.

Найман закончил и положил гребень на стол, рядом с колыбелью, в которой покоилась голова. В нее были встроены антигравитаторы, и Нэнсис парила в воздухе, слегка покачиваясь вверх-вниз. Иногда она опускалась на плоскую подставку в виде мягкой шелковой подушечки, чтобы амортизировать соприкосновение. Тогда голова склонялась на бок, упираясь в боковой ограничитель — прозрачную полоску стекла из нановолокна.

Гребень был сделан из темного металла, отливавшего всеми цветами радуги, когда на него попадали солнечные лучи. В самый центр, на гладкой прямой дужке, был вбит круглый камень кроваво-красного граната.

— Найман, — окликнула Нэнсис карлика, когда тот уже стоял в проеме двери.

— Да?

— Ты точно достигнешь рая.

— Не знаю, госпожа Нэнсис. Как вспомню, сколько девок я попортил, уже начинаю в этом сомневаться.

Дверь скрипнула и закрылась. И в этот раз Найман сказал правду. Прикосновения у него очень мягкие — не удивительно, что он печется о своей судьбе после смерти. Безумный мир порождает безумные вкусы. Оказывается, мужчине достаточно иметь длинный язык, сносное чувство юмора и нежные руки, чтобы скрасить себе долгие безлунные вечера. Девушки у Наймана никогда не задерживались — они пробовали диковинку и таяли на горизонте, словно весенний снег. Но их было много, и они никогда не заканчивались. Исключением была только одна — Кларис, бронзовокожая мулатка с раскидистыми кучерявыми волосами. Она грозилась убить себя, если Найман с ней не останется. Нэнсис не помнила, чем все закончилось — слишком давно это было, и после Кларис у Наймана побывало еще много мулаток, кормящих молоком.

Сама она уже и не помнила, когда в последний раз к ней прикасался мужчина. Кажется, это было еще до ее смерти, когда стройное женское тело не разрезали на куски. Она смутно помнила жесткие волосы и бледную кожу, которая пахла бредом и нетерпеливым шепотом, и прикосновения длинных пальцев, и безумный взгляд серых, почти бесцветных