Андрей Щупов - Оккупация
Как обычно растворение произошло практически мгновенно. Проплыв под водой около полусотни метров, он перевернулся на спину и открыл глаза. Это тоже было одним из его открытий — наблюдать звездное небо из глубины. Собственно, и взглядом человека это нельзя уже было называть. Он глядел на небо глазами стихии, которая многое видела иначе. И то сказать — если смотришь на что-то в течение веков и тысячелетий, наверное, начинаешь видеть что-то более важное и ключевое. Пена уходит, сор перестает замечаться, и небо предстает в своем истинном свете…
Дымов выбрался из воды лишь минут через двадцать. Ни вытираться, ни отряхиваться не стал, — вода высыхала на теле сама собой, из жидкого состояния переходя в газообразное и тут же обращаясь в энергетическое поле. Наверное, это было даже плохо, — собственная полевая пластичность избаловала Дымова, и временами он ловил себя на мысли, что облик человека, передвигающегося с помощью мускулов, нуждающегося в мыле, пище, кислороде и зубной щетке, начинает его откровенно тяготить. Эх, если бы не условности, с каким удовольствием он трансформировал бы собственное тело, превратив его в компактную торпеду, летающего осьминога или подобие облака. Впрочем, виноваты были не только условности, — он и сам привык к человеческому телу, привык к его плюсам и минусам. Увы, в этом теле он родился, и с этим приходилось мириться.
Он уже одевался, когда слуха его коснулся хрипловатый голос:
— Круто ныряешь. Я уж думала, утонул…
Вадим повернул голову. На берегу, обняв тощие, упакованные в джинсы колени, сидела девчушка лет четырнадцати. Лицо — в конопушках, глаза и губы подмалеваны, в зубах, разумеется, сигаретка — и не простая ментоловая. На Дымова она глядела не то чтобы равнодушно, но как-то вскользь, особенно не интересуясь. Дескать, плаваешь и плаваешь, — моржей, как дураков, на свете во все времена хватало. А под пьяную лавочку не то что в октябре, но и под Новый Год можно в воду полезть.
Странно, но первым делом Вадим обратил внимание на болезненный вид девчушки. Чем-то она напоминала городской пруд. Те же лакуны в отощавшем метателе, те же синюшные оттенки.
— Я хорошо плаваю, — машинально пробормотал он и так же машинально просканировал дамочку вплоть до печенок, селезенок и яичников. От увиденного ему захотелось зажмуриться. Пруд, по крайней мере, погибал достойно, увядая равномерно по всем своим параметрам. Здесь же при внешнем относительном лоске наличествовал целый букет заболеваний, начиная от банальной золотухи и заканчивая тяжелой формой хламидиоза.
— Холодно, небось?
— Ничего, я закаленный. Ты-то сама откуда?
— Как откуда? Оттуда. Тебе-то что? — девчушка по-мужски сплюнула. — Пацаны привезли и оставили.
Вадим к этому моменту уже оделся и глядел на девушку более профессионально.
— Да ты никак со стажем подруга? Что употребляешь? Все еще травку или уже на героин перешла?
— Тебе-то что?
— Как что? Жалко. Ломает, наверное?
— А ты как думал! — она зло фыркнула.
— Ну, а друзья твои — что же?
— А что друзья, — у них тоже пока по нолям. Вот, обещали вернуться, помочь. Если бабок, конечно, достанут. Ширево за так никто не даст. — Девчушка скорбно вздохнула. — Задолбало все. Повеситься хочу.
— Ты? — Вадим удивился. — В твои-то годы?
— В мои-то годы уже по третьему аборту делают. Или от сифилюги помирают. Так лучше уж самой. — Она поморщилась. — Только в петлю противно. Лучше уж с крыши, как Милен Фармер. Красиво, блин! И быстро.
— Так она ведь жива. Кто тебе сказал, что она погибла?
— Так это… По телеку показывали.
— Клип, что ли?
— Ну, типа того… Красиво так летит и поет… Только не смогу я. Высоты боюсь.
— А в петлю не боишься?
— Чего ее, в натуре, бояться. Сунул голову — и кирдык. — Девчушка снова вздохнула. — Мне бы только зиму перекантоваться, а там все. Плюну на Урал и махну на каком-нибудь колесмене.
— Как это?
— Да проще арбуза! — она фыркнула. — Найду попутчика и рвану на море. А там тепло, персики с алычой, виноград. Короче, лафа! Опять же папиков пропасть. Главное — не очень жадного найти. И чтобы, типа, не слишком противный был.
— Не любишь, значит, дружить с противными?
— Кто же их любит? — превратно истолковав вопрос Вадима, она присмотрелась к нему повнимательнее. — Вот ты вроде ничего. Только ведь не из папиков, верно?
— Верно.
— И на юг меня не повезешь.
— Не повезу, — признал Вадим. — Зато я могу тебя вылечить.
— Да ты гонишь! — она разом встрепенулась. В тусклых глазках малолетки разгорелась надежда. — Или, в натуре, у тебя травка есть? Мне бы сейчас любая подошла — хоть в вену, хоть под язык.
— Я тебя иначе вылечу…
— Знаю я это «иначе»! — личико ее злобно скривилось. — Пошел-ка ты куда подальше! Я только за дозу соглашусь.
— Будет тебе и доза, и все остальное… — Вадим уже ничего не слушал, с наработанной профессиональностью прикидывая, как лучше и быстрее раскрутить эту пигалицу. Собственное метатело в готовности взбурлило, придвинулось к девушке вплотную. Что-то такое она, видимо, почувствовала, потому что неожиданно взвизгнула:
— Только тронь меня, урод! Только тронь!.. Пацаны придут, башку тебе открутят! За ноги разорвут!..
Это напоминало выстрел. Не трогаясь с места, Дымов ударил острием лимба в нервный узел пигалицы, разом погасив и вопль, и сознание. Полуночница мягко запрокинулась на песок.
— Вот так, милая. И незачем так кричать, сама потом благодарить будешь… — продолжая оставаться на месте, Вадим вытянул в сторону девушки пару незримых щупалец, обвил правую кисть, коснулся худенькой шейки. Вот теперь с пациенткой можно было творить все, что угодно. И со стороны вряд ли кто помешает. Пацанов же, которыми она пугала, он не боялся. Пожалуй, тот же номер можно будет проделать и с ними…
Он уже начинал стимулировать гипофиз девчушки, когда полученная из чужого мозга информация заставила его резко подняться на ноги.
— А ну, встать! — жестко велел он. — И живо двигай к своим приятелям! Навестим их, пока не натворили беды…
Не открывая глаз, девчушка поднялась на ноги, часто спотыкаясь, двинулась в сторону набережной. Подгоняя ее хлесткими командами, Вадим тронулся следом.
Глава 8
По темной улице они двигались стайкой хищников. Этакие щурята, выбравшиеся из омута на ночную охоту. И вдвойне нелепым казалось, что главного из «щурят» звали Пескарем. Собственно, он и был инициатором этой охоты. Динка без дозы долго ждать не умела, начинала ныть, психовать, царапаться. Да и ему жизнь становилась в лом. Кружило голову, ныли мышцы с суставами. Последнее время проявилось и что-то такое в области сердца — вроде резких прострелов. В такие моменты Пескарь даже вынужден был замирать столбом. Казалось, сделай еще вздох, шагни лишний раз — и кранты. Но через минуту-другую боль проходила, и жизнь возобновлялась. Единственным условием ее возобновления было ширево. Каждый день — для себя и Динки.
— Вон, кажись, и забегаловка! — крикнул Колюня, правая рука Пескаря и первый друган по ночным забавам.
— Так это же киоск, — откликнулся Марат, — что там возьмешь?
На слова Марата Пескарь не обратил внимания. Давно уже знал, что Марат храбростью особой не отличается. Всегда сифонил перед делами, без проблем придумывая отмазки, в критическую минуту мог и лажануться.
— Не скажи. — Возразил Колюня. — Там пойлом торгуют, значит, и выручка может быть крутой.
— Берем! — решил Пескарь. Покрутив головой, добавил: — Палки, что ли, пошарьте. Не с голыми же руками туда переть.
Пацаны бросились в придорожные кусты, зашарили по жухлой траве. Колюня тут же отыскал массивную доску с гвоздем, а вот Марат и здесь оплошал — вернулся с каким-то позорным прутиком.
— Сам-то как?
— За меня не волнуйся, есть что показать… — Пескарь внимательно оглядел пустующую улочку. Не без труда погасив внутреннюю дрожь, нашарил в кармане рукоять ножа. Если верить дружкам постарше — из тех, что уже сидели, такие перья даже холодным оружием не считались. И лезвие маленькое, и сталь не та. Так что можно носить без страха, — ни один мент не придерется. То есть — отнять, конечно, отнимут, могут и фонарей навешать, но вот статьи за такой нож нет и не будет…
— Ну, чего? Идем или как?
— Пошли! — Пескарь первым приблизился к киоску, оглянувшись на Марата, указал пальцем на колпак фонаря. — Считай до двадцати и кроши его в куски! Мы в это время как раз и начнем.
Марат боязливо кивнул. Он плохо сейчас соображал, но чувствовал, что этим приказом Пескарь и его пытается привязать к делу. Дескать, не сами начали, а по сигналу дружбана. А дружбана этого Маратом кличут, его и надо в случае чего в обезьянник сажать…
