Вадим Проскурин - Гнездо индюка
У наложниц это считается признаком профнепригодности, и не зря. С самых первых дней обучения будущим наложницам неустанно вдалбливают в голову словами и розгой: не влюбляйся в господина, не влюбляйся, дура! Ты не женщина, ты самка, тебе не положено высокие чувства испытывать. Приличный хозяин может изобразить нечто подобное из вежливости — так то вежливость, и не строй иллюзии, не строй, сука, больнее будет! А Дора не удержалась, построила. Но Рон так увлекательно говорил: свободы, права, орки тоже человекообразные… Она только потом поняла, что он не от сердца говорил, а от головы, он сам себя хотел убедить в том, что Зак ему не мозги запудрил, а правду говорил. Зак, кстати, змей еще тот, весь из себя такой вежливый, обходительный, слова грубого не скажет, здоровается первый, улыбается, о здоровье спрашивает… А как посмотришь на него подольше, начинаешь понимать, что в этой башке стриженой такое стадо демонов беснуется… Нет для него ничего святого, убить захочет — улыбнется, о здоровье спросит, попросит отвернуться, да и тюкнет по башке, и все спокойно так, с улыбочкой. А потом еще перед трупом извинится и заупокойную закажет, а то и сам жертву принесет. И будет объяснять младшим товарищам с той же улыбочкой, что совесть надо беречь, убил кого или замучил — сходи в храм, помолись, исповедуйся, жертву принеси, совесть-то — она не из эльфийской резины. Знать бы, из чего она у этого змея белобрысого… Совсем ее нет у него, скорее всего.
Что-то Рон давно не возвращается, не случилось ли чего? Хотя нет, если что-то случилось бы, Ленивый Ящер уже прибежал бы из бара с глазами по пол-доллара. Сидит, наверное, чай пьет и обкуривается. Как же эта тварь ему нервы треплет…
Тяжело жить в этом мире без наглости. Что, спрашивается, мешало Доре так же поставить себя, как Алиса? Только профессионализм и природная вежливость. Каждая наложница должна знать свое место. Удовлетворять потребности господина, а в душу не лезть, соблюдать дистанцию. Кто же знал, что этому господину хочется как раз, чтобы наложница эту дистанцию нарушила? Говорил-то он именно это, но профессиональная наложница все подобные слова воспринимает как игру, а что для него это не игра — это и в голову придти не могло. Когда господин говорит: «Надень на меня ошейник с кляпом и стегай по голой заднице», это может только игрой, и когда хозяин говорит: «Я воспитаю в тебе чувство собственного достоинства», любая нормальная наложница тоже воспринимает это как игру. Чтобы сообразить, что хозяин серьезно верит в этот бред, надо быть деревенской дурочкой и одновременно сукой, как Алиса. Правильно сказал Джизес Крайст: «Блаженны нищие духом», и кто-то из его аватаров правильно сказал: «Во многих знаниях многие печали». А как хорошо все начиналось…
Но хватит уже предаваться грустным размышлениям. Рон скоро вернется, надо будет его порядок приводить, а то совсем расстроила его дерзкая тварь. Не заслужил он такого отношения, он ведь хороший, добрый… А что Дору ни в грош не ставит — видимо, судьба такая. Нахалкам в этой жизни везет, а о посмертии они не задумываются. Ничего, будет еще божий суд!
Но это потом, а сейчас надо подготовиться к возвращению хозяина. В первую очередь отбросить мрачные мысли — наложница не имеет права грустить, когда господин нуждается в ласке. А сейчас он очень нуждается в ласке, потому что если такое хамство без ответа оставить, то и импотентом стать недолго. Вот сволочь понаехавшая! Вообще ничего святого!
Одним взмахом руки Дора смела карточный домик, который успела уже поднять на пять этажей. Собрала карты в колоду, убрала в ящик комода. Пошла в спальню, направилась было к своей тумбочке, а потом подумала: «А какого хрена? Сама разрешила, сама виновата». И решительно открыла тумбочку Алисы.
Вскрыла банку со смазкой, принюхалась. Приятно пахнет, и на вкус… нет, на вкус гадость, рот вяжет и губы становятся будто чужие, как после хурмы, только сильнее. Выходит, не такой уж затейник этот Джон Росс. Интересно, по прямому назначению эта смазка годится? Вроде годится, не жжет, не щиплет. Да, хорошая смазка, годная. Ух ты! С афродизиаком она, что ли? Точно! Лоно прямо на глазах кровью наливается, если, конечно, так можно про лоно говорить. Ух, как пробирает… Если Рон прямо сейчас не придет…
А что это за леденцы такие? Нет, не леденцы, во рту не рассасываются совсем. Наверное, раскусить надо. ФФФУУУУУ!!!
Находись сейчас Дора не в спальне на рабочем месте, а где-нибудь на природе или хотя бы в коридоре — выплюнула бы гадость немедленно. Но настоящая наложница на пол не плюет, это правило сразу в голову вдалбливают, в самом начале обучения.
Она согнулась в три погибели и побежала (или поковыляла?) к умывальнику, чтобы отплеваться как следует и прополоскать рот, но успела добежать только до гостиной. Входная дверь открылась, в номер вошел Рон, распространяя конопляный аромат. Рефлексы наложницы сработали мгновенно — она выпрямилась, проглотила гадость и попыталась обворожительно улыбнуться, но, кажется, неудачно. Рон недоуменно посмотрел на нее и спросил:
— С тобой все нормально? Дора сглотнула еще раз и сказала:
— Угу.
Внезапно она почувствовала, что жаркая волна, расходящаяся от лона, столкнулась с другой жаркой волной, идущей от головы, в которую она, в свою очередь, попала через воображаему, но одновременно реальную линию, соединяющую рот с желудком, которая сейчас закрутилась через… Если бы Дора знала слова «иное измерение», она смогла бы продолжить свою мысль, а так не смогла. Да и не нужно было ее продолжать.
Дора еще раз попыталась улыбнуться, на этот раз, несомненно, удачно. Все ее заботы и тревоги, вся ее злость, всё улетучилось под действием таблетки… Таблетки! Не конфета это, а таблетка с запрещенным наркотиком, замаскированная под конфетку!
— У-у, наркоманка адова, — изрекла Дора.
Вселенная покачнулась и стала слабо пульсировать, едва заметно, но ритмично. Рон нахмурился.
— Ты что это себе позволяешь? — строго спросил он.
— Это не я позволяю! — провозгласила Дора. — Это Алиса твоя разлюбезная позволяет, у нее полный пакетик таблеток с наркотой, на леденцы похожих!
Звуки собственного голоса зачаровали Дору. Раньше она не замечала, как прекрасен ее голос, как много в нем интонаций и этих… обертонов. Будто свирель звенит и колокольчики дудят.
Рон вздохнул и помрачнел. Сделал два шага, упал в кресло, приложил руки к вискам и пробормотал обессиленно:
— Как вы меня достали…
Дора подошла к нему, почти не шатаясь, и встала на колени рядом с креслом. Нежно взяла господина за руку и сказала:
— Позволь, я подарю тебе удовольствие.
Рон склонил голову и несколько секунд внимательно разглядывал Дору. Затем понимающе кивнул и спросил:
— С афродизиаком таблетка?
— Нет, — помотала головой Дора. — Таблетка — наркота голимая, с афродизиаком смазка. Я у Алисы смазку сперла!
Это ее заявление показалось ей очень смешным, и, произнеся его, она расхохоталась, а вернее, расхихикалась. Рон, однако, не поддержал веселья.
— Поди прочь, — велел он.
Не слишком решительно велел, наметанному глазу наложницы сразу видно, что вовсе не хочет он ее прогонять, что на самом деле готов он быть соблазненным, просто стесняется чего-то. Собственной наложницы стесняется, вот умора-то, ха-ха-ха!
Дора набросилась на Рона, попыталась раздеть его, порвала рубашку и расхохоталась.
— Это не смешно! — завопил Рон. — Дура упоротая! Я тебе сказал, поди прочь, подчиняйся же!
— О да! — воскликнула Дора. — Я люблю подчиняться! Накажи непутевую рабыню, мой сильный!
По жизни Дора мазохизм не любила, а зачет сдала с первого раза только потому, что очень не хотелось сдавать его повторно. Но сейчас она вдруг поняла, что вовсе не возражает подвергнуться унижению, порке и даже не очень жестокой пытке. Волна афродизиака и волна наркотика столкнулись, взаимно преломились (будь Дора более образована, ей бы пришло на ум слово «интерференция») и породили новое состояние души, не выражающееся в нормальных понятиях. Сама душа как бы растворилась, и прекрасное обнаженное тело Доры (сама бы себя трахнула!) отныне управлялось не разумом, а непосредственно богом, Кришной, кажется.
— Накажи меня, недостойную, — попросила Дора. — Позволь я поцелую твой ботинок.
Рон не позволил — пнул ее в плечо, стало больно, но это была сладкая боль. Впрочем, в таком состоянии любая боль сладкая.
— Упоролась — аж смотреть противно, — сказал Рон, встал и пнул наложницу еще раз.
Дора отозвалась счастливым стоном. Ей понравилось, и она стала ритмично стонать, как будто занималась любовью с мифическим человеком-невидимкой. Одновременно она каталась по полу как большая упоротая кошка.
— Хм, — сказал Рон.
Немного подумал и сел обратно в кресло. Протянул руку, придвинул пепельницу и прочие курительные принадлежности, забил очередной косяк и стал наблюдать. «Много я курить стал», подумал Рон. «Как бы сердце не посадить совсем».
