Джеймс Баркли - Тот, кто был равен богам
Катиетт переместилась влево, чтобы прикрыть Пакиира. Закричала Пелин, требуя отпустить ее. Пакиир повиновался. Катиетт успела заметить, что, когда Пелин коснулась ногами земли, поворачиваясь к горящему храму, лицо подруги исказилось от боли, брови и волосы опалены огнем, а доспехи покрыты пятнами сажи и местами обуглились. Пелин побежала ко входным дверям. ТайГетен, пытавшиеся разобрать горящую баррикаду, оттащили ее назад и сами попятились — вблизи жар был просто невыносимым.
Мятежники начали разбегаться с паперти. Вот кто-то из ТайГетен выбросил ногу, ударив одного из них в низ живота, и тот с воем полетел на землю. В воздухе прошелестел метательный полумесяц, угодив другому в предплечье, и нож со звоном выпал у него из руки. Повсюду на земле лежали тела гвардейцев Аль-Аринаар. Смаргивая слезы от дыма, Катиетт насчитала двадцать трупов.
А чуть ниже, на площади, продолжала безумствовать толпа. В сторону храма и его защитников полетели камни. Само здание и все, кто оказался внутри, погибали страшной смертью. Крыша начала проваливаться, а сгоревшие двери рухнули. Доносившиеся изнутри крики смолкли. А ТайГетен до последнего пытались погасить огненный ад и прорваться в храм.
Катиетт чувствовала, как по щекам ее текут слезы. Перед ее глазами все вдруг расплылось, звуки доходили до нее с трудом, словно эхо. У Катиетт возникло ощущение, будто она смотрит на происходящее со стороны. Крики доносились словно бы издалека. Фигуры двигались в замедленном ритме. Она повернула голову, глядя на языки пламени, вздымавшиеся в ночное небо среди столбов густого черного дыма. Внутри храма находились более трех сотен членов клана Инисса. Невинные горожане. Булочники, гончары, бондари, жрецы, целители. Дети. И все они сгорели заживо.
Позволив памяти навсегда запечатлеть зрелище своего оскверненного храма, командир ТайГетен вновь повернулась лицом к толпе. Плечом к плечу с нею встали и остальные — Графирр и Меррат, отыскавшие в городе своих товарищей. Пакиир. Фалин. Воины выстроились в ряд, глядя на тех, ради кого защищали лес и ради кого поклялись оберегать народ эльфов.
Поднялся ветер. Он ерошил и теребил одежду павших. Раздувал языки пламени в ожидании прибытия Гиал. Слезы богини будут сегодня горьки. Боги, которых прогневили и предали, отвернутся от эльфов. Их вере нанесли оскорбление, их милосердием пренебрегли. Отныне эльфам придется идти по миру в одиночку. И путь этот будет щедро полит их собственной кровью.
В ночи раскатился грохот. Катиетт оглянулась. Фронтон храма Инисса обвалился внутрь, подняв снопы искр и выбросив языки пламени, окутанные столбами дыма. Символ гармонии в Исанденете пал. Его уничтожили руки эльфов, направляемые чьей-то злой волей.
Катиетт вновь повернулась к толпе, растерянной и не знающей, что делать дальше. Командир ТайГетен больше не сомневалась. В душе ее ярким пламенем вспыхнуло чувство, которое она приберегала для еретиков. Для воров и убийц. Ненависть.
А ТайГетен как раз и существовали для того, чтобы очищать землю Инисса от подобных вредителей, хищников и паразитов.
— Тай, — приказала она. — Уничтожайте всех.
Глава 12
Предводитель обязан в каждый миг знать состояние тела, на которое взирают его подчиненные, получая приказ рискнуть жизнью.
Такаар отпрянул от гуараны[15], словно та обожгла его. Он даже подул на кончики пальцев, с опозданием сообразив, сколь нелепа его реакция. Но ему действительно было очень жарко. Его трясло, словно он оказался в тисках жестокой лихорадки. На лбу у него выступили крупные капли пота.
Он с трудом опустился на грубую деревянную табуретку в своем бивуаке, дрожа всем телом и тяжело дыша. На него вдруг нахлынула такая печаль, что у него защемило сердце. Подобно отчаянному крику боли бога, она эхом отозвалась в его теле. Пронзительное неверие. Ужас из темноты.
Такаар обхватил голову руками, и слезы его упали на землю под ногами. Он всхлипывал и рыдал, будучи не в силах справиться с бушующими у него в душе эмоциями. Как невозможно усмирить мчащуюся по каменистым порогам бешеную горную реку, которая отбросила его в прошлое. В те дни, когда он осознал, что сделал, бежав из-под стен Тул-Кенерита. И еще раньше, в то утро, когда узнал, что отца убили во сне повстанцы туали.
В тот день, раздираемый скорбью и печалью, он поклялся, что объединит кланы, дабы больше никто из эльфов не страдал так, как сейчас страдает он. Сегодня ему не на чем было сосредоточиться, но боль оказалась ничуть не слабее. Пожалуй, она стала даже сильнее, потому что он растерялся.
— Что тебе от меня нужно?
Его полный горя крик спугнул птиц, которые с шумом сорвались с ветвей деревьев, и на мгновение заглушил вопли обезьян, цоканье ящериц и кваканье лягушек.
Всем от тебя нужно только одно — твоя смерть. Почему ты обращаешься к богам? Они уже давно отвернулись от тебя.
— Тогда почему мне так плохо?
Это всего лишь чувство вины вернулось к тебе, чтобы напомнить о твоих преступлениях. Смирись. Прыжок к спасению совсем рядом.
Такаар покачал головой.
— Нет. Это не для меня. Послания. Послания, которые передает мне земля и воздух. Они зовут меня.
Что ты несешь? Земля передает тебе послания? Ну да, конечно. А каждое утро тебя одевают обезьяны.
— Прочь! Поди прочь от меня!
Такаар вскочил на ноги и побежал. Ветки, листья и шипы впивались ему в лицо и руки. Он пригнул голову и выставил перед собой ладони, продираясь сквозь густой подлесок. Сжигавший его изнутри жар стал нестерпимым. Невыносимая боль и тоска сводили с ума. Сердце сбилось с ритма и грозило выскочить из груди. Воздух застревал в горле, и он не мог перевести дыхание.
Продравшись сквозь последние кусты, он, скользя, замер на самом краю утеса, обрывающегося прямо к ревущим водам Шорта далеко внизу. Он задыхался, дрожал всем телом и плакал, будучи не в силах справиться с обуревающими его чувствами. Преступление было ужасающим, но он не знал, где или когда оно совершено. Органы чувств отказались повиноваться ему, и он полностью потерял чувство направления.
— Что они делают, что же они делают?!
Такаар подтянул колени к груди, обхватил их обеими руками и принялся раскачиваться взад и вперед, умоляя сердце успокоиться, а тоску — оставить его.
Знакомая поза. Что, неужели у тебя не хватает духу наклониться вперед чуточку сильнее? Это всего лишь раса эльфов напоминает тебе о масштабах твоего предательства. Они разорвут друг друга на части. Уничтожат. Не оставят после себя ничего. И все из-за тебя. Все из-за того, что ты сбежал. Все из-за того, что ты — трус.
Такаар громко всхлипнул, судорожно дыша и давясь слезами. Он знал, что это — правда. И еще он знал, что не может ничего исправить.
Беги. Беги. Это — все, что тебе осталось.
Такаар уставился на лес. Его так и подмывало сделать так, как советовал его мучитель.
— Разве я не должен убить себя, к чему ты все время меня подталкиваешь?
Теперь это бессмысленно. Уже слишком поздно.
Такаар вдруг заметил свое отражение в лужице воды, образовавшейся в небольшой впадине в скальном грунте. Рассмеявшись, он вспомнил, как смотрел на себя в свое любимое зеркало. Кто этот совершенно незнакомый ему эльф? Неровно подстриженная, клочковатая борода, все еще длинная и черная, в которой копошились вши и насекомые, с застрявшими сухими листьями и кусочками пищи. Волосы, с которыми он обращался в аналогичной манере, но так и не сумел укротить. Они росли так быстро, что ему казалось, будто сами боги тянут за них, просто чтобы подразнить его. Они превратились в густую спутанную гриву, от которой у него чесалась кожа на голове.
Такаар нахмурился. Он никогда даже и не думал о том, чтобы подстричь их. Он взглянул на свои руки. Они дрожали мелкой дрожью, которая лишь временами ненадолго прекращалась. Так было всегда, с тех пор как он появился здесь десять лет назад. Ах да.
— Это я?
Увы. Жалкое зрелище, не правда ли?
Так оно и было. Такаар оторвался от своего отражения. Боль в сердце не утихала, но сжигавший его жар ослабел, давая ему передышку. Он встал и окинул взглядом простор Верендии-Туал, там, где устье реки выходило в океан.
У него были ножи, которые следовало наточить.
* * *Аринденет притих и затаился, и обманчивое спокойствие нарушали лишь звуки подготовки отряда к отходу. Улыбки облегчения, пробегающие по лицам людей, не могли скрыть обещаний страшной мести, срывавшихся с их губ. Силдаан закрыла врата храма, оставив за ними кровь на камнях пола перед статуей и у бассейна и воспоминание о выражении лица Ауума.
Она обошла храм по кругу, не обращая внимания на людей, укладывавших в заплечные мешки снаряжение и припасы, точивших мечи и неизменно почесывавшихся. Ни один из них не выглядел здоровым, несмотря на примочки, настойки и бальзамы, которыми она их снабдила.
