Юрий Брайдер - Особый отдел
Водитель, поначалу принявший Кондакова за пожилого ловеласа, вознамерившегося сбежать с молоденькой девушкой на лоно природы, заломил непомерную цену, однако заметив под мышкой у пассажира спецкобуру, которую тот, кстати говоря, и не скрывал, сразу стал покладистей.
Дабы скоротать время, Людочка завела с Кондаковым разговор, скорее профессиональный, чем задушевный.
— Я вообще-то о ворах в законе наслышана, но хотелось бы выслушать вашу точку зрения на эту проблему. Чем, например, они отличаются от остальных преступников?
— Всем, кроме причастности к криминальной среде, — ответил Кондаков. — Это даже не аристократы преступного мира, а элита аристократии. Причём свои неоспоримые права они приобрели не по наследству, а выстрадали в крытках, дальняках и кондеях. Люди, подобные Черткову, даже в зоне не признают никаких иных законов, кроме своих собственных, отказываются работать и ни во что не ставят администрацию. Вследствие чего почти не вылазят из штрафных изоляторов, а это, поверь мне на слово, похуже, чем замок Иф. Находясь на свободе, вор в законе не имеет права заводить семью, общаться с родственниками, заниматься какой-нибудь деятельностью, не связанной с грабежами или кражами. При всём при том ему полагается жить по возможности скромно, а излишки награбленного добра сдавать в общак. Представь себе, вору в законе запрещается без особой на то нужды употреблять блатной жаргон, а тем более ругаться матом.
— Почему?
— Чтобы не уронить свой авторитет в глазах подрастающей смены.
— Да они и в самом деле аристократы! — воскликнула Людочка. — Тем не менее, если отбросить кое-какие романтические моменты, останется всё тот же оголтелый преступник, паразитирующий за чужой счёт. Злокачественная опухоль на здоровом теле общества. Ведь когда-нибудь, пусть даже и не в этом веке, с криминальным миром будет покончено. И с королями, и с пешками.
— Раньше и я так думал, — поглядывая в окно, сказал Кондаков. — А теперь частенько не могу понять — где опухоль, а где здоровый организм. Всё как-то перемешалось. Преступный мир сосёт у нас соки, но и мы у него многое отнимаем. И лексикон, и манеры, и песни, и даже психологию. Есть, значит, в этом что-то завораживающее…
— Конечно, есть! — к разговору присоединился водитель, до сих пор не позволявший ни единой машине обогнать себя. — Как-никак, а генетическая память сказывается. Ведь если верить Священному писанию, все люди произошли от Каина, прирождённого убийцы. Миролюбивый Авель своего семени на земле оставить не успел. Вот грехи пращуров на нас, бедных, и сказываются.
— Ну это, положим, только легенда, — возразила Людочка.
— Так и быть, отбросим легенду, — согласился водитель. — Обратимся к историческим фактам. Практически все великие люди запятнали себя преступлениями. Владимир Красное Солнышко убил брата, Пётр Первый — сына, Екатерина Великая — мужа, Александр Первый — отца, Дзержинский — сестрёнку-малолетку. Иван Грозный вообще маньяк какой-то. Чингисхан и Тимур начинали свою карьеру разбойниками. Сталин грабил банки. Даже Лев Толстой признавался в мемуарах, что причастен ко всем смертным грехам. Смешно сказать, но когда к власти по воле случая приходили мягкотелые добрячки вроде царя Федора, Николая Второго или Горбачёва, их правление оборачивалось катастрофой. Выводы, как говорится, делайте сами.
— У меня имеется контрдовод, — заявила Людочка. — Наш нынешний президент в нравственном плане чист, как стеклышко. И никаких катастроф пока не предвидится.
— Поживём — увидим, — молвил водитель, до предела увеличивая газ.
— Если будете так гнать, мы скорее всего увидим ангелов небесных, — сказал Кондаков, мужественно сражаясь с силами инерции. — Честно признаться, я удивлён вашей эрудицией. Она как-то не вяжется с избранной профессией. Или вы просто поднабрались ума от клиентов?
— Я, собственно говоря, по образованию философ, — пояснил водитель. — Узкая специализация — философия религии. Преподавал в институте. Вёл научную работу. В споре по поводу идейных позиций Конфуция случайно искалечил оппонента. Хорошо ещё, что срок условный дали. Вот с тех пор и кручу баранку.
— Тогда всё понятно, — сочувственно промолвил Кондаков. — Как я слышал, у Конфуция рыльце тоже в пушку. Он якобы причастен к геноциду кочевых племён, вследствие чего погибло чуть ли не два миллиона человек.
— Полтора, — поправил чересчур образованный водитель. — Хотя многие летописцы той поры, в том числе и Хань Ши, этого не подтверждают.
Деревня, в которой нашёл себе прибежище отошедший от дел рецидивист Чертков, помнила, наверное, ещё нашествие пресловутого Тушинского вора, не к ночи он будь помянут, причём с тех времён здесь почти ничего не изменилось, разве что солому на крышах заменили толем и шифером.
Как видно, практичные и недоверчивые местные жители, много чего повидавшие на своём веку, не рисковали вкладывать средства в недвижимость, опасаясь не то грядущего Страшного суда, не то новой социальной революции, не то очередного нашествия супостатов.
В понимании крестьян эти средства гораздо разумнее было использовать в соответствии с вековой русской традицией — для услады души и профилактики хворей, тем более что некоторая толика их потом возвращалась обратно в виде залога за стеклотару.
Короче говоря, подобные тенденции привели к тому, что деревенскую церквушку, некогда разрушенную пламенным революционером Соломоном Зунделем (впоследствии заколотым кулацкими вилами и погребённым у Кремлёвской стены), так и не восстановили, несмотря на благоприятные времена, зато расположенный рядом с церковными руинами продмаг сверкал непривычным для этих мест великолепием. Впрочем, популярностью пользовался только ограниченный круг товаров — хлеб, табак, спиртное, соль, спички и почему-то подгузники, спрос на которые особенно возрастал с приходом холодов.
Все эти мелкие, но характерные детали сельского быта Кондаков подметил совершенно случайно, пытаясь вызнать у аборигенов точный адрес Черткова. Такая фамилия, похоже, ничего не говорила крестьянам, привыкшим называть по прозвищу не только друг друга, но и собственного губернатора, и лишь когда Кондаков стал подробно описывать приметы своего знакомого, среди которых числились и многочисленные красочные татуировки, кто-то догадался:
— Так тебе, наверное, Челюскинец нужен! Сразу бы и сказал. Сейчас покажем его фатеру.
— А почему Челюскинец? — удивился Кондаков.
— Да он на отшибе от всех живёт, словно полярник на льдине.
Оказывается, к прежним кличкам Черткова здесь добавилась ещё одна, сейчас уже мало кому понятная.
Такси тронулось в указанном направлении, и вскоре взору Кондакова, перебравшегося на переднее сиденье, открылась ничем не примечательная, хотя и крытая железом пятистенка. На необычный статус её хозяина указывали только несколько мощных джипов, приткнувшихся к замшелому, покосившемуся забору. В этой глуши они смотрелись примерно так же, как марсианские боевые треножники на берегах Темзы.
— Ходоки прибыли. — Кондаков прищурился. — Сюда, как говорится, не зарастёт народная тропа.
— Слава истинного преступника столь же притягательна, как и женская красота, — глубокомысленно заметил водитель. — Великий Джу Си писал когда-то: «Между небом и землёй всегда было так, что добром пользуются, а к злу тянутся».
— Вы, гражданин философ, нас здесь подождите, — сказал ему Кондаков. — Мы ненадолго.
— Жду только до темноты, — заявил водитель, опасливо косясь на приближающуюся к машине козу. — Мне в полночь смену напарнику сдавать.
— Успеешь… — буркнул Кондаков, небрежно поправляя кобуру.
Уже приближаясь к обиталищу Черткова, он наставительно сказал Людочке:
— Веди себя приветливо, но с достоинством. Никогда не забывай, что ты представитель власти, а он — бывший вор. Это ничего, что мы к нему на поклон явились. Завтра всё иначе может повернуться. Посматривай по сторонам с таким видом, словно бы прикидываешь, откуда будет лучше начать обыск. И вообще, старайся помалкивать. Ваше племя не речи красят… Но если я тебя вдруг трону, — рука Кондакова легла на Людочкино бедро, — слегка смягчись. Улыбочку изобрази и всё такое прочее.
— Только не надо меня трогать чересчур часто, — девушка решительным жестом оправила юбку. — А то синяки останутся.
В огороде, прилегавшем к дому, копался старикан, очень похожий на анатомическую модель, изображающую взаимное расположение человеческих костей, мышц и сухожилий. Впрочем, эта худоба свидетельствовала отнюдь не о телесной немощи, а, наоборот, о недюжинной физической силе, которую не смогли сломить ни «истребительно-трудовые» лагеря 50-х годов, ни тем более лесные курорты более позднего времени.
На некотором удалении от Черткова — а это, вне всякого сомнения, был он — стояли две группы молодых людей, заметно дистанцирующихся друг от друга. О характере их взаимоотношений свидетельствовало ещё и то, что каждая компашка старалась не смотреть в сторону соседей.
