Весь Нил Стивенсон в одном томе - Нил Стивенсон
Саския и Аластер переглянулись через стол; по взглядам было понятно, что оба потеряли нить. Руфус улыбнулся одними глазами.
— Сейчас мы говорим «красные штаты» и «синие штаты»[555]. Но это то же самое. Чероки, чикасо и прочие, Пять цивилизованных племен, задолго до того, как здесь появились белые, завезли из Мексики кукурузу — здесь ее называли маисом — и начали возделывать землю. Но на Западе — начиная с… да примерно с того меридиана, где мы сейчас, — кукуруза не растет. Только трава. Люди не умеют есть траву. Зато бизоны умеют. А люди могут есть бизонов. Тяжело им тут приходилось, пока испанцы не завезли лошадей. С лошадями-то дело пошло совсем иначе! Вот так и появились команчи. Менталитет совсем не такой, как у Пяти племен. Они всегда враждовали. То, что теперь называется Оклахомой, было расколото пополам. На востоке Пять племен собирали свою кукурузу. На западе скакали по прериям команчи и кайовы, нападали на государства Пяти племен, уводили у них лошадей и рабов.
Руфус уже рассказывал Саскии о том, как его прапрадед Хопвелл попал в команчи, так что повторять эту историю не стал.
— Вот откуда это деление на красные и синие штаты.
До сих пор Саския предпочитала слушать и помалкивать, но теперь наклонилась вперед, и на лице ее отразился внезапный интерес.
— Руфус, а сами вы на чьей стороне? Когда я впервые вас увидела, вы стояли на взлетной полосе и палили из калашникова по огромному хряку. Мне кажется, это помещает вас скорее на западную сторону от этого меридиана.
— Да я и сам себя часто об этом спрашиваю, — помолчав и как-то неуверенно взглянув на нее, ответил Руфус. — Решать-то мне, верно? Я побывал и там, и там. Обе стороны попробовал. Хотел осесть, растить кукурузу, завести семью — и вот куда это меня привело. Потом все бросил и стал гоняться за своим Моби Диком. Но Таштего и Дэггу в конце умирают. А я не умер. Куда же теперь податься? Не знаю. Может, вы подскажете?
— Вряд ли я могу давать вам советы, — начала Саския, — но очевидно, что вы человек очень умный, энергичный, с такими навыками…
— Тут речь не об энергии и навыках, — ответил Руфус. — Дело в другом. Надо найти место, где ты как дома. А где старина Руфус будет как дома? Немного найдется таких мест.
Саския подумала, что одно такое местечко знает; но заговаривать об этом было не время, так что она скромно скрестила ноги под столом и отвела глаза.
Из соседнего вагона показался Микьель: просунул голову в дверь и, заметив Саскию, вопросительно поднял брови. «Может, сейчас?» Она улыбнулась и кивнула. Руфус, понимая, что разговор будет приватный, скрылся в купе, Аластер ушел следом. Проходя по вагону, Микьель листал сообщения в телефоне, а дойдя до Саскии, указал на место напротив, словно спрашивал: «Разрешите присесть?» Так, вежливо устроившись напротив, он заговорил:
— Я взял на себя смелость позвать сестру и тетушку. Через пару минут они будут здесь, чтобы выразить вам свое почтение.
— С нетерпением жду знакомства с ними, — ответила Саския. — Похоже, у вас это семейное дело.
Он обезоруживающе развел руками.
— Сами понимаете, мы ведь здесь сугубо неофициально. Официально у Венеции есть план перекрытия Залива на время штормов. Но мы в этом плане не участвуем.
— Вы о проекте MOSE?
Он кивнул.
— В настоящее время работа над проектом приостановлена, поскольку он, как выяснилось, нарушает европейское законодательство об охране птиц.
— Охране чего, простите?
— Птиц, — криво усмехнулся Микьель. — И, откровенно сказать, это только одна из множества претензий. Кроме этого, конструкция ворот гавани, предлагаемая проектом MOSE, грозит нарушить экологическое равновесие на дне Залива. Пострадает популяция моллюсков на нескольких гектарах. И так далее. Всякий раз, как что-то такое обнаруживается, ЕС начинает процедуру по борьбе с нарушениями.
— Слышала об этой процедуре, — сухо заметила Саския.
Здесь требовалась осторожность в высказываниях. Микьель жаловался — и весьма обоснованно — на Европейский союз, его утомительно мелочные правила и бюрократические процедуры. Хватало евроскептиков и в Нидерландах, и в последнее время их голоса звучали все громче. Королеве следовало держаться осторожно, не высказываясь ни за Евросоюз, ни против.
— Некоторые утверждают, — продолжала она, — что это в самом деле не самый быстрый и не самый эффективный процесс. Но другие возражают, что подобные вещи необходимы для защиты… ну, хотя бы птиц.
Тут в разговор вступил новый голос — звонкий голос молодой женщины, появившейся из вагона «амтрак».
— А вы бывали в нашем Заливе? Там же от этих чертовых птиц не продохнуть!
— Моя сестра Кьяра, — представил ее Микьель.
— Пожалуйста, присоединяйтесь к нам! — пригласила Саския.
Кьяра села рядом с братом. На нее, как и на него, приятно было посмотреть: одна из тех семей, где все красавцы. Брат и сестра быстро и значительно переглянулись, словно обмениваясь мыслями.
— Что бы ни думала ее величество о Европейском союзе в глубине души, здесь она представляет страну — давнего и устойчивого члена ЕС, так что давай не будем ставить ее в неловкое положение, — проговорил Микьель, не сводя глаз с Саскии.
— Разумеется, — согласилась Кьяра. — Прошу прощения.
— Если бы вы слышали, что говорят о законах Евросоюза некоторые мои сограждане, — рассмеялась Саския, — то не боялись бы задеть мои чувства.
— И все же вам удалось возвести эти колоссальные сооружения, защищающие от штормов! — воскликнула Кьяра. — Я видела Масланткеринг — это поразительно! А нам даже пару ворот построить не дают!
— Потому что там в этом нуждается вся страна, — вставил Микьель.
— Верно, — согласилась Кьяра. — Мы ругаем ЕС, но в сущности ЕС — только молот, которым они бьют по нам.
— А кто здесь «они» и кто «мы»? — поинтересовался Виллем; он только что возник, словно из ниоткуда, и присел рядом с Саскией. Виллем мог быть здесь очень полезен: он умел сглаживать острые углы.
— «Они» — вся остальная Италия, которой на Венецию плевать, и наши местные «зеленые». «Мы» — те, кто хочет, чтобы Венеция простояла еще хотя бы пятьдесят лет. Они в каждом нашем плане находят сотню нарушений и отправляют документы в Брюссель. Дело застопоривается. Море поднимается все выше, мы ничего не можем сделать — у нас связаны руки; а они гордятся своей добродетелью! — И Кьяра возвела глаза к потолку и молитвенно сложила руки, словно девочка перед первым причастием, наглядно изобразив ханжество итальянских политиков.
Микьель вздохнул, перебросился с сестрой несколькими словами по-итальянски, а потом
