Дмитрий Манасыпов - К далекому синему морю

Топающий по бурой жиже кинелец обернулся, перехватив удобнее мешок, квохчущий и двигающийся.

– Не помнишь, сколько тогда те десятеро положили у Отрадного?

Мужик почесал затылок, смачно харкнул, прочистил горло и ответил:

– Да чуть ли не сто, земеля. Если не больше.

Морхольд повернулся к Дарье:

– Вот такое волшебство и есть арифметическая прогрессия. И сарафанное радио. Те, дикие, шли к станции, злые, голодные и больные. Мужики, бабы, подростки. Основной табор остался дальше, им занимались уже не мы. И победили мы, если уж честно, только из-за грамотно выбранной позиции, какой-никакой, но выучки и боеприпасов. И их усталости.

– … вот так все и вышло. Нас двое осталось. А куда нам? Мне тогда и пятнадцати не было. Этому одиннадцать не исполнилось. – Зима покачал головой. – За что положили-то, а?

Морхольд не ответил. Захотелось сделать им что-то хорошее. Извиниться как-то. Ну, не признаваться же в том, что он был там, у перекрестка?

– На вот, – протянул Зиме НР. – Пригодится. Хороший нож. Так как, говоришь, лучше идти? Прямо вдоль дороги?

– Угу. Только полями. И держись пролесков. Там, если что, спрятаться можно.

– Ясно. Слушай, дите полураспада, откуда ты знаешь про Кубулибру, Че?..

Зима усмехнулся, достал откуда-то из глубины своего балахона небольшую замусоленную книжку с портретом Команданте.

– Проходил тут как-то один хрен. Вот, оставил. Интересно же, и… Ляля?!

Ляля стоял у моста. Наклонив голову и еле слышно рыча. Как хороший боевой пес перед поединком. Дубина, крепко взятая обеими ручищами, описывала кривые дуги. Гигант смотрел в туман на той стороне моста. И монотонно, басовито, клокотал злобой.

Морхольд сглотнул, почуяв что-то нехорошее. И знакомое.

– Молот, сволочь, Молот… – Зима вскочил, подтягивая КС. – А я картечи взял всего два патрона. Молот, Ляля его чует. Ты, мужик, давай, греби отсюда. Лялю с места не сдвинешь теперь. Он Молота ненавидит. Молот мамку его убил, еще тогда, давно…

Молот… Морхольд встал, слепо шаря рукой в поисках рюкзака. Молот, значит. Он уже понял, кого увидит посреди медленно тающих желтоватых кусков тумана. Да-да, и это вовсе не Дед Мороз. Это чудовище.

Чудовище, одетое в невообразимых размеров нечто, сшитое не иначе как из целых шкур двух, а то и трех кабанов. В огроменных чунях с подошвами из тракторной покрышки. С охрененных размеров молотом с крюком на верхней его части. И с рожей, замотанной толстыми полосами брезента. И в старых «совковых» сварочных очках. Жесть, в общем, снова Погибель, Ад и Израиль, слитые воедино. И совершенно живое.

Почему Морхольду показалось, что чудовище шло сюда вовсе не из-за желания прогуляться? Или из-за визита к Зиме с Лялей? Наверное, пятая точка подсказала. Почуяла, так сказать. И спорить с гномом, торопливо запихивающим два патрона картечи в КС, он не решился.

Прикусил язык. Не фигурально, а натурально. Потому как хотел попросить прощения у двух малолеток. Ведь, злая штука судьба, во всех их бедах виноват именно он, Морхольд. И семья погибла отчасти из-за него. И Молот пришел за ним же. Твою-то мать.

Чудовище по имени Молот, тяжело дыша, остановилось. Огромный кожух, прячущий внутри не менее огромные мышцы, ходил ходуном. Драка со львом потрепала, да как… Но Молот явно радовался встрече с человечком, из-за которого все и случилось. Сварочные очки прожигали Морхольда прямо как рентгеновский аппарат, не иначе.

Кувалдо-убивалка тяжело ударила по бетону. Ляля рыкнул, делая первый шаг. Дубина завертелась, напоминая тот самый вертолет с винтом на холостом ходу. Воздух свистел и выл. Зима обернулся к Морхольду:

– Беги, нормальный. Вдруг не справимся, он тогда и до тебя доберется. Ищи маму. Ищи семью, тебе говорю!

Тот не послушал. Замер, наблюдая за боем. За схваткой двух странных и страшных гигантов. Не мог оторваться.

Дубина выдержала первый удар. И второй тоже выдержала. Гудело дерево, сталкиваясь с металлом. Сопели, выдыхая четко видимые облачка пара, и плевались каплями двое чудовищ. Молот и Ляля, мрачный маньяк и подмостовый тролль сошедшего с ума мира.

Молот, схлопотав удар локтем в плечо, чуть сдвинулся, качнулся, но не упал. Ударил рукоятью, длинным железным ломом. Ляля парировал, подставив предплечье. Лязгнуло, как будто металл ударил по металлу. Ляля рыкнул и резким движением угодил маской по лицу Молота.

Молот ухнул, отшатнувшись. И тут же, не уловив момент, заработал дубиной в грудь. С хрустом, гулко отдавшимся в сыром воздухе, тяжелый конец, покрытый шипами, впечатался прямо в грубый зипун. Посередине.

Молот отлетел и упал.

Зима выдохнул и шагнул вперед. Открыл рот, собираясь что-то сказать, сморщил личико. Ляля быстро оказался рядом с молотом, подняв дубину и радостно завизжав. Морхольд замер, зная, почему-то зная, что будет дальше.

Ручища шевельнулась, дернулась, ударила. С той скоростью, что не ждешь от увальня-медведя. Быстро, молниеносно, убойно. Крюк, описав дугу, попал Ляле в колено. Тот, тоненько вскрикнув и взмахнув руками, шатнулся в сторону. Подпрыгивая на одной ноге и громко всхлипывая, опираясь на дубину, отступил назад.

Молот рывком сел. Зима раззявил тонкий кривой рот, заорал, плюясь и срываясь с места:

– Тва-а-арь! Ляля, беги, Ляля!!!

И вот тогда Морхольд побежал сам. Как смог.

За спиной хрипло верещал Зима:

– Беги, Ляля, беги!

И не было выстрела. Был рев и треск, лязг и грохот от вновь столкнувшихся гигантов. И звенящий крик так и не выстрелившего гнома.

Серело. День давно катился к вечеру, сумерки спускались все быстрее. Морхольд шел, плюясь, как верблюд, и иногда прикусывая губу. Левая нога снова не хотела слушаться. Хотя, вот-вот только что, он именно бежал. Тяжело, переваливаясь, как откормленная индоутка, но бежал.

Сколько раз он оглянулся? Двадцать, тридцать, больше? Признаваться в собственном страхе не позорно. Не признаются сами себе только глупые люди. Или излишне самоуверенные. Хотя, чаще всего, это одно и то же. Морхольд себя глупым не считал.

Где-то километра два назад вместе с моросью посыпала крупа. И вроде негусто, но заслонила видимость метров на сто. Впрочем, как он ни всматривался, и раньше никого не видел. И ему почему-то хотелось верить в победу Ляли. Этого огромного ребенка-олигофрена. Не верилось, конечно. Особенно если вспомнить серого льва…

Он брел где-то между лесопосадками и куском степи, в стороне от серой крошки, оставшейся от асфальта дороги. До Курумоча, если сложится, дня полтора-два пути. Уповать на какой-то транспорт здесь и сейчас просто не мог. Странно, но за все пройденные километры живности практически не встретилось. Так, мелькали птицы, не более. Пару раз Морхольд заметил черные точки ворон, круживших в одном месте. В ту сторону не пошел.