Василий Гавриленко - Теплая Птица (отредактированный вариант с альтернативной концовкой)
полено. Мы с ним, даром, что жили в одной теплушке, разговаривали мало, и
каждый раз Николай вздрагивал от звука моего голоса. Вздрогнул он и сейчас, как
мне показалось, несколько резче, чем обычно.
-Помню, Артур.
Николай, наконец, управился с поленом.
-А почему ты спросил, конунг?
-Почему? Даже не знаю…
Просто не было бы Шрама, и отряд на полных, вовсю раздуваемых
Олегычем, парах несся бы к верной гибели. А так… Поборемся. Пожалуй, я
погорячился, натравив на следопыта зачгруппу, но сделанного не воротишь, как
небу не вернуть летящий к земле снег.
После зачистки в Ярославле и срочного направления в Тверь прошло семь
дней. Всего неделя, а как много вместила она в себя – и черепаший ход поезда, и
бесконечные, выматывающие душу остановки, и потасовки томящихся без дела
бойцов, и выходку Шрама, и стычки с Самиром и Машенькой, и костер… Нет, не
неделя прошла, а вечность - глубокая, серая, беспокойная. Я, конечно, не сдюжил
бы, если б во сне не слышал твой тихий голос и, - Серебристой Рыбкой - не
плавал в зеленых глазах. Когда я вновь увижу тебя? И увижу ли?
Олегыч остановил состав неподалеку от моста, под которым, лениво
обтекая белые островки, разлеглась река.
Саперы плелись по мосту, проверяя металлоискателями каждую шпалу.
Тверь-зверь близко, уже обдает ледяным дыханьем.
Надеюсь, питеры не ждут нас, вернее, я почти уверен в этом. Проведя
успешную зачистку, они, скорее всего, до сих пор празднуют, отмечая ее, и не
думаю, что кокаина у них меньше, чем у москвитов. Неожиданность – наш
главный, и, пожалуй, единственный козырь.
Стрелки отпиливали посеребренные лапы елей и укрепляли их на крышах и
стенках вагонов. Затем – накидывали снег. Поезд уже походил на гигантский,
продолговатый сугроб.
Ко мне подошел начальник саперной бригады.
-Путь чист, конунг.
Я кивнул, коротко бросил:
-По вагонам.
Кто-то рядом подхватил.
-По ва-го-на-аам!
Стрелки принялись по очереди сдавать пилы начальнику хозвагона. Каждый
стремился поскорее шмыгнуть в теплушку, отчего возникали толкотня и ругань. В
толпе я мельком увидел лицо Машеньки, – все в сиреневых кровоподтеках и
ссадинах. Черные глаза стреляли злобой.
Я отвернулся и зашагал к своему вагону.
Поезд вполз в город.
Я сидел с Олегычем в кабине машиниста. Мертвые здания, точно гнилые
зубы, торчали из темной пасти ночи. Кое-где вспыхивали огни - последние прости
далеких пожаров. Тверь казалась еще более уродливой и мрачной, чем другие,
уже виденные мной мертвые города. У развалин вокзала замерли составы,
грузовые и пассажирские. В пассажирских - я не сомневался - на нижних, верхних
полках, за столиками у окон, - скелеты бывших: женщин, мужчин, детей.
На карте это место обозначено как «нулевой район».
Скрежеща, поезд остановился. Олегыч повернулся ко мне, вытирая
засаленным рукавом вспотевшее лицо.
-Приехали, конунг.
Вокруг - ночь. Привыкшее к реву мотора ухо отказывалось воспринимать
тишину. Казалось, кто-то идет по шпалам к носу локомотива и вот-вот постучится
в лобовое стекло.
-Конунг, есть будешь?
-А?
-Не желаешь, спрашиваю, пожрать со мной?
-Нет, Олегыч.
Машинист пожал плечами, выбрался из продавленного кресла, и, слегка
пошатываясь, побрел по узкому проходу машинного отсека в свою каморку. Там
загорелся свет и послышался стук кастрюльной крышки. Странный человек, он
еще может думать о еде… Впрочем, его работа на данном этапе завершена,
Олегыч может расслабиться. Моя же только начинается и, откровенно сказать, я
предпочел бы достать с неба луну, нежели заниматься этой работой.
Отряд продвигался по Нулевому району.
Замаскированный поезд остался позади под надзором Олегыча и
пулеметчика. При дневном свете Нулевой район производил не такое гнетущее
впечатление, как ночью.
Снег блестел на солнце, поросшие кустарником здания порождали мысль о
том, как здесь было раньше. Дома невысокие, двух либо трехэтажные, значит, их
жители хорошо знали друг друга, может быть, даже ходили в гости по-соседски.
Под развешенным бельем, белоснежными простынями и наволочками, стучали
костяшки домино. Дети с криками гоняли мяч по пыльной площадке между
качелями и стиркой. Дядя Семен кричал из окна «Вот я вам!», когда мяч громко
ударял по стоящему во дворе «жигуленку». На лавочке у подъезда, как седые
мойры, сидели старушки…
- Аа!
Прямо на меня из дверного проема выскочил игрок. Я успел разглядеть
всклокоченные седые волосы. Заточка со свистом пролетела в считанных
сантиметрах от моей щеки. Позади кто-то вскрикнул.
Я не успел вскинуть автомат. Зато успел кто-то за моей спиной.
Свинец взрезал лохмотья на теле игрока; он завалился на спину и замер.
-Конунг, ты не ранен? – испуганный крик. Кажется, Белка.
Я обернулся.
Белка держал автомат наизготовку; еще несколько бойцов целились в
распластанное на снегу тело.
-Опустите.
Стрелки подчинились.
-Ты в порядке, конунг?
Я кивнул, вспоминая просвистевшую у щеки заточку и короткий,
болезненный вскрик.
-Кого зацепило?
-Кастрата.
Николай лежал на спине, раскинув руки. Заточка вошла чуть пониже шеи, в
ключичную впадину прямо над правым плечом. Автомат Николая валялся у его
головы, надавливая прикладом на висок. Я отбросил оружие в сторону, в сугроб.
-Николай.
Глаза истопника приоткрылись. Губы дрогнули.
-Артур.
Я наклонился.
-Он… здесь…
-Что?
Розовая пена, поднимающаяся ко рту по горлу Николая, не позволила ему
договорить. Судорога сотрясла хлипкое тело, он затих.
Незаметным движением я закрыл стекленеющие глаза истопника и
поднялся.
4
ЧП
Параграф восемь инструктивного приложения к УАМР имеет название
«Лагерь стрелков». Здесь четко описано, как надлежит организовывать
дислокацию отряда в условиях враждебной территории, какой глубины вырыть
окопы, сколько мешков песка необходимо водрузить перед пулеметной командой
и какой формы предпочтительнее делать бойницы. Я не в первый раз убеждаюсь,
что человек, сочинивший инструкцию, звезд с неба не хватал. Никто и ничто не
заставит уставших стрелков взяться за лопаты и колупать промерзлую землю; а
где автор инструкции видел в мертвых городах мешки с песком, известно ему
одному. Скорее всего, он просто не бывал в мертвых городах.
На серой стене одноэтажного здания сохранилась ржавая табличка с едва
различимыми буквами: «Ул. Пролетарская, д. 13». На одну ночь - это адрес моего
отряда.
Бойцы укладывались вповалку на трухлявый пол барака. Без возни, без
ругани - это место не располагало к шуму. Кое-кто, достав паек, жевал тварку, но
большинство стрелков уснуло, едва их головы коснулись пахнущего плесенью
дерева.
Мне не спалось. Я сидел, прислонившись спиной к холодной стене.
Вездесущая луна высвечивала лежащих на полу людей. На стенах сохранились
рисунки и надписи бывших, значит, барак был оставлен еще до Джунглей.
Одна надпись неожиданно привлекла мое внимание. «Николай, я тебя
люблю. Лариса», - накарябано чем-то красным. Конечно, я знал, что девушки,
оставившей эту надпись, давно нет, и Николай, это вовсе не тот Николай, чье
тело осталось на снегу Нулевого района; но словно кто-то подмигнул, и узел в
душе ослаб, - быть может, жизнь моего истопника и не была столь беспросветна,
как казалась. Может быть, кто-то любил его.
Далекий стрекот заставил меня вскочить. Точно мошка, по лицу луны
промелькнул вертолет и скрылся в рванине облаков. Питеры. Шрам не соврал.
Стараясь не отдавить руки спящим бойцам, я опустился на свое место.
Нужен отдых. Возможно, завтра будет бой.
«Спать, немедленно спать».
Голова, не смея ослушаться приказа, упала на грудь.
К построению я вышел позже других, чувствуя себя бодро. Стрелки,
переругиваясь, составили неровную цепочку. Впоследствии я часто мысленно
возвращался в тот миг, пытаясь вспомнить, было ли накануне тревожное
предчувствие, и всегда вынужден был признаться – нет, не было.
Стрелки повернулись ко мне. У кого-то в глазах страх, у кого-то
настороженность, у некоторых - злорадство. Но настоящий укол беспокойства я
